Итоги русско-японской войны хорошо известны. Многие потери, понесенные Россией по условиям Портсмутского договора, были неизбежны. Однако среди прочего Россия потеряла в результате войны часть национальной территории – южную половину о. Сахалин. Такой поворот событий первоначально не предусматривался правительством России. Российская делегация в Портсмуте получила твердое указание не идти ни на какие территориальные уступки. Однако на завершающей стадии переговоров император изменил свое мнение и дал согласие на уступку половины Сахалина. Главную роль в принятии такого решения сыграли два человека – глава российской делегации в Портсмуте С.Ю.Витте и посол США в С.-Петербурге Джордж фон Лангерке Мейер (1858–1918).
Мейер был специально направлен в С.-Петербург с миссией добиться согласия России на мир с Японией. Это был опытный политик и дипломат, входивший в ближайшее окружение президента Т. Рузвельта. С декабря 1900 г. Мейер представлял интересы США в Италии. Убеждая его принять назначение в Россию, президент писал: «Я хочу видеть в С.-Петербурге человека, который, будучи способным исполнять все представительные функции, может, сверх того, решать действительно насущные и важные вопросы». «В настоящее время я хочу, чтобы в С.-Петербурге была сделана кое-какая работа, и вы являетесь тем человеком, который сделает ее». Как подчеркивал Рузвельт: «С.-Петербург является в настоящий момент и, вероятно, останется, по меньшей мере, еще год наиболее важным постом в дипломатической службе с точки зрения работы, которую предстоит сделать»[1]. В Вашингтоне русско-японской войне и ее исходу придавали огромное значение. Крупнейший американский историк Генри Адамс охарактеризовал ее как «одно из сражений, имеющих решающее значение в американской истории»[2].
Мейер блестяще справился со своим поручением. Его успех тем более показателен, что поставленная перед послом задача была не из легких. В российской столице американцы в тот момент не пользовались доверием. Военный атташе США вспоминал, что враждебность американской прессы по отношению к России «делала нас очень непопулярными в Санкт-Петербурге»[3]. Лейтенант Н.А. МакКалли, назначенный наблюдателем при Порт-Артурской эскадре, докладывал: «Всеобщим был взгляд на Америку как на молчаливого партнера англо-японского альянса»[4].
Мейер прибыл в С.-Петербург 25 марта/7 апреля 1905 г. и пять дней спустя был аккредитован при российском дворе. На первой же аудиенции у императора он предложил услуги президента США в разрешении затянувшегося конфликта, но натолкнулся на довольно сдержанный прием, который посол объяснял влиянием императрицы. Николай II просто перевел разговор на другую тему. Как признавался Мейер в письме президенту, он был разочарован формальным характером оказанного ему приема и видимым равнодушием императора к идее американского посредничества. Новый посол США самым добросовестным образом занялся изучением настроений в петербургском обществе и пришел к заключению, что воинственный дух все еще силен[5]. Уже тогда Рузвельту стало известно, что японцы будут требовать передачи им Сахалина. Как сообщал в апреле 1905 г. российский посол в Вашингтоне А.П. Кассини, в Конгресс было даже внесено предложение разрешить эту проблему, выкупив Сахалин у России[6].
Неудача первой попытки не обескуражила опытного американского политика. Мейер вскоре убедился, что Россией управляет слабый человек, и в дальнейшем с успехом использовал превосходство своего характера над императором. Его час настал, когда под воздействием Цусимского разгрома в придворных кругах С.-Петербурга явно проявилась готовность к миру. С.Ю.Витте писал о настроениях в столице в тот момент: «После этого поражения у всех явилось сознание, что необходимо покончить войну миром, и это течение так сильно начало проявляться, что дошло, наконец, и до трона. Его императорское величество начал склоняться к мысли о примирении»[7]. Министр финансов В.Н. Коковцов воспринимал ситуацию несколько иначе: я застал государя, вспоминал он, «глубоко расстроенным и в первый раз, по-видимому, отрешившимся от своих обычных надежд на скорое и славное для России окончание войны. О самой катастрофе он совсем не говорил и сказал только, что не видит теперь надежды на скорую победу и думает только о том, что нужно тянуть войну, доводить японцев до истощения и заставить их просить почетного для нас мира»[8].
В донесении госдепартаменту Мейер сообщал: «С.-Петербург впервые после начала войны был по-настоящему взволнован разгромом флота». «Всеобщих призывов к миру не звучит, только за немедленный созыв народных представителей. Полагаю, широкие массы русских осознали, что война бесполезна». «Важное совещание в императорском дворце. Ходят слухи, что одна группировка хочет использовать Соединенные Штаты для передачи Японии, что, если будет востребована большая денежная контрибуция, Россия намерена продолжать войну в течение пяти лет; другая группировка не желает ничего предпринимать в настоящем, а в подходящее время хочет воспользоваться только добрыми услугами Франции через Делькассе. Эта информация относительно совещания не из официального источника»[9]. В этот момент Николай II получил паническое послание от германского кайзера, который убеждал его немедленно начать переговоры о мире, поскольку альтернативу он видел в революции. Лучшим посредником в переговорах с Японией Вильгельм II считал президента США. О содержании этого послания кайзер через посла США в Берлине проинформировал Вашингтон[10]. 23 мая/5 июня Мейер докладывал президенту о ситуации в российской столице: «Все находятся в неведении относительно будущей политики императора. Замешательство, недостаток решимости, отсутствие плана действий, как представляется, определяют течение дел»[11]. Сообщения двух послов позволяли Т.Рузвельту заключить, что Россия дозрела до его посредничества и что настала пора действовать. В тот же день он подготовил обращение к российскому императору и направил Мейеру указание немедленно добиться аудиенции у Николая II для его передачи[12].
24 мая/6 июня посол обратился с соответствующим запросом к министру иностранных дел В.Н. Ламздорфу, который в ответ указал, что Николай II чрезвычайно занят приготовлениями ко дню рождения императрицы, который выпадал как раз на следующий день. Однако Мейер все же добился своего. Историческая встреча была назначена на 2 часа пополудни 25 мая/7 июня 1905 г. в личном кабинете Николая II в Екатерининском дворце в Царском Селе. Сначала Мейер просто пересказал царю содержание телеграммы президента. Не реагируя на сделанное предложение, Николай затеял разговор о том, что ему необходимо время, чтобы выяснить истинное желание своего народа. Терпеливо выслушав царские излияния, Мейер попросил разрешения зачитать полученное им послание полностью, мотивируя это «личным указанием Президента убедить Его Величество в желательности его согласия на предложение Президента». После вступительных слов последовало заявление, отчеркнутое императором в письменном тексте врученной ему ноты: «Если Россия даст согласие на такую встречу, Президент постарается получить согласие Японии, действуя просто по своей собственной инициативе и не раскрывая, что Россия уже согласилась, и Президент полагает, что он добьется успеха. Ответ России на этот запрос будет сохранен в строжайшей тайне, как и все, что будет происходить далее, ничто не получит огласки до тех пор, пока Япония тоже не даст согласия. Президент после этого публично поспросит каждую державу дать согласие на встречу, которая может быть согласована таким образом». Чтение президентского послания закончилась, но реакции не последовало. Николай продолжал хранить молчание и в ответ на последующие уговоры приходящего в отчаяние посла. Практически сольное выступление американского посла продолжалось без малого час прежде, чем Николай позволил себя уговорить, особенно настаивая на абсолютной секретности предварительных переговоров и попросив президента США заблаговременно выяснить возможные японские требования[13].
На подлиннике американской ноты «Собственною Его Императорского Величества рукою начертано: “На это я дал согласие. Главное место отчеркнуто”. Царское Село, 25 мая 1905 года»[14]. Как докладывал Мейер госсекретарю, император подчеркнул, что его народ не согласится на мир любой ценой и скорее поддержит его в желании продолжать войну, чем примет несовместимые с его достоинством условия. Николай опасался нападения японцев на Сахалин, поэтому был заинтересован в получении скорейшего согласия Японии[15]. Уже на следующий день Рузвельт известил Мейера о том, что японское согласие получено, и поручил ему передать правительству России ноту, идентичную посланной Японии, после получения которых обоими правительствами он намеревался публично объявить о состоявшемся между ними соглашении[16]. Мейер попытался вторично добиться высочайшей аудиенции, но как докладывал императору Ламздорф, это могло нарушить секретность переговоров, поэтому «предпочтительнее была бы письменная передача сообщения Президента, ибо вторичное испрошение им в столь короткий срок Вашей аудиенции могло бы лишь привлечь на сие всеобщее внимание»[17]. 30 мая/12 июня 1905 г. Мейеру была передана нота о формальном согласии России на переговоры[18].
После этого Ламздорф запросил мнения своих коллег относительно условий мирного соглашения с Японией[19]. В рекомендациях военного министра говорилось: «вопросы об уступке какой-либо части русской территории в районе Приморской Области и на Сахалине, об уплате контрибуции и о стеснении наших прав на Тихом Океане, по моему мнению, не подлежали бы вовсе рассмотрению, как неприемлемые Россией»[20]. В армейских кругах откровенно возмущались тем, что «царь, забывая весь позор поражения, соглашается на предложение американского президента!»[21]. По мнению министра финансов, «в настоящее время для России не признается необходимым стремиться к заключению мира, во что бы то ни стало». «Вообще, как Министр Финансов, – продолжал Коковцов, – не могу не признать, что …с финансовой точки зрения заключение мира крайне желательно. Но, само собой разумеется, решение вопроса о войне и мире, от которого должны зависеть жизненные интересы и достоинство России, не может быть поставлено в зависимость исключительно от соображений финансового характера». Мир возможен «отнюдь не ценою каких угодно политических и экономических уступок, а лишь на условиях, не нарушающих чрезмерно насущные интересы России»[22].
Наиболее жесткую позицию заняло морское ведомство, в недрах которого вынашивалась идея «внести в трактат о мирном договоре не менее одного пункта, который мог бы впоследствии в нужный момент послужить поводом к новой войне начатой по нашей инициативе»[23]. В рекомендации, представленные в МИД, этот пункт не вошел, но твердая позиция моряков относительно территориальных уступок была очевидна. В ответе морского министерства предлагалось: «Необходимо сохранить statu quo в Лаперузовом проливе, то есть не допустить перемен в условии обладания берегами и свободы плавания проливом, так как иначе Японское море окажется почти таким же замкнутым, как ныне Черное»[24]. На проекте ответа Ламздорфу отмечено: «Государю Императору благоугодно было одобрить эти пункты»[25]. О позиции самого императора в тот момент Коковцов воспоминал: «Ламздорф представил Государю доклад, испрашивая в нем прямых указаний по основным вопросам, по которым следует ожидать особых настояний со стороны Японии». «Наверху доклада Государь написал: “Я готов кончить миром не мной начатую войну, если только предложенные условия будут отвечать достоинству России. Я не считаю нас побежденными, наши войска целы и я верю в них”». «Против вопроса об ограничении наших вооруженных сил на Востоке отметка Государя была: “Это не допустимо, мы не разбиты, можем продолжать войну, если нас вынудят к тому неприемлемыми условиями”»[26].
На основе выработанных таким образом условий были подготовлены инструкции для российской делегации, которую неожиданно для многих возглавил С.Ю.Витте. Наиболее опытные российские дипломаты один за другим отказывались от сомнительной миссии и только он согласился принять назначение. Опальный политик осознал, что судьба давала ему шанс вернуться на политический Олимп, и он решил не упустить его. Достижение мира с Японией становилось для Витте вопросом карьеры. Витте, по его собственному признанию, «всегда считал, что скорейший мир, конечно, соответствующий обстоятельствам, есть лучший исход сего государственного преступления, что, чем скорее его заключат, тем будет для нас выгоднее». Он «в течение всей войны стремился … покончить скорее дело миром»[27]. По свидетельству Ламздорфа, Коковцов заметил по поводу его назначения: «Очень жаль, что председатель Комитета министров назначается на это место, ибо это означает, что мир будет заключен, потому что Сергей Юльевич пойдет на всякие условия»[28].
Витте впоследствии утверждал, что уступка Южного Сахалина допускалась императором уже во время его аудиенции перед отъездом в Америку. Однако по прибытии в Нью-Йорк его ждала телеграмма, в которой сообщалось, что уступка Сахалина, хотя бы частичная, признавалась императором «одинаково неприемлемою, как и уплата денежной контрибуции». Это указание предлагалось рассматривать в качестве дополнительной инструкции «во избежание каких-либо недоразумений»[29]. Витте также заранее знал об угрозе захвата Сахалина японцами, что в действительности и произошло[30]. Для него остров был потерян еще до начала переговоров. Вопрос о Сахалине, наряду с вопросом об уплате контрибуции, оказался главным камнем преткновения в Портсмуте. Критическая ситуация там сложилась 4/17 августа, когда стороны убедились в абсолютном расхождении их позиций. Судьба мирного договора, а значит, и политическое будущее Витте, повисли на волоске. Он, конечно, предпочел бы вернуться на родину в образе миротворца-патриота, но при необходимости был готов и на серьезные уступки ради успеха своей миссии. Поэтому Витте начал бомбардировать С.-Петербург телеграммами, в которых настаивал на отказе от Сахалина.
5/18 августа Витте сообщал: «Общее положение таково: Не сговорились по вопросу об уплате военных издержек, о Сахалине, об ограничении флота и о судах в нейтральных портах, причем в понедельник или вторник – заключительное заседание, а потому, если не будет уступок с той или с другой стороны, то разъедемся». При этом японцы «по пункту 5, о Сахалине, и 9, о военном вознаграждении – не уступят». По мнению Витте, «японцы ранее нас имели некоторые права собственности на Сахалин, богатством его мы не пользовались и долго еще не пользовались бы. Японцы предлагают гарантировать, что Сахалин не будет служить для стратегических и агрессивных действий против нас. Если Сахалин будет в нашем владении, то все-таки проходимые большими судами проливы будут под действием японцев. Главное же несчастье наше, что Сахалин в руках японцев, и я не вижу возможности, по крайней мере, в ближайшие десятилетия, его отобрать»[31]. По существу, Витте лишь повторял здесь аргументацию американской прессы, которая единодушно поддержала претензии Японии на Сахалин[32]. В другой телеграмме, отправленной в тот же день, Витте высказался еще более определенно. Он подчеркнул, что «все переговоры свелись ныне к этому пункту 5» и «по нашему мнению, было бы удобнее отдать весь Сахалин, но ничего не платить, но на это японцы не согласны, так как им именно нужны деньги: кроме того, у нас есть Государственные люди, которые придают особое значение владению в особенности северною частью Сахалина»[33].
В ходе переговоров «первый уполномоченный» игнорировал мнения других членов российской делегации, возражавших против неоправданных уступок японцам, а впоследствии пытался исказить их взгляды. Российский посол в США Р.Р.Розен позднее утверждал, что он был сторонником продолжения войны, но Витте вычеркнул эти слова при подготовке его письма к рассылке[34]. Как пояснял Розен, «мы расходились в следующем: я считал, что заключение мира после ряда поражений, если армия не восстановит свою честь победой, ставшей возможной благодаря прибытию подкреплений, ускорит революцию»[35]. Еще более решительно против уступок был настроен советник по вопросам международного права Ф.Ф. Мартенс, который изначально не хотел участвовать «в этом позорном для России деле»[36]. Показательно, что, характеризуя своих сотрудников на переговорах в Портсмуте, Витте не упоминал о позициях противников мира, приводя мнения лишь тех, кого он считал своими единомышленниками, да и то зачастую в искаженном виде[37].
По указанию императора Ламздорф запросил мнение других министров, отметив, что, по сообщениям Витте, японцы готовы были отказаться от большинства своих требований при «непременном условии», чтобы Южный Сахалин остался во владении Японии[38]. Наиболее резко против уступок высказался морской министр А.А. Бирилев. «Сейчас я не знаю даже, кто более нуждается в мире, мы или Япония, я думаю, что последняя, так как ей не на что вести войну», писал он. «От плохого мира наши внутренние смуты не улягутся, – предупреждал Бирилев, – а напротив дадут крамоле благодатную почву какой она теперь не имеет, и крамола начнет действовать против Правительства, имея благодарную подкладку – унижение несчастной родины». «Мое мнение таково, – заключал морской министр: – Россия не разбита, у ней цела прекрасная армия, с хорошим военным духом, а потому пока ни на какие дальнейшие уступки идти не следует». Такой «позорный мир, какого Россия не имела за все свое историческое существование, не успокоит страны, а убьет в ней веру в себя и все средства к самоусовершенствованию», заключал Бирилев[39].
8/21 августа Витте просто забросал С.-Петербург своими телеграммами, настаивая на уступках Японии. Как он утверждал, «миролюбивое общественное мнение» «не станет на нашу сторону по вопросу о Сахалине, ибо факты сильнее всяких доводов и соображений, между тем факт тот, что Сахалин в руках японцев, и мы не имеем средств его отобрать; поэтому если мы хотим, чтобы вина в безрезультатности конференции пала исключительно на Японию, то нельзя отвергать и уступку Сахалина, и возвращение военных расходов»[40]. Ответ из российской столицы гласил: «По-видимому, японцам до зареза нужны громадные суммы денег, а Россия никогда не согласится на уплату контрибуции, в какой бы то ни было форме. Те же соображения применимы и к вопросу о Сахалине». «Таким образом, – констатировал Ламздорф, – в сущности, переговоры прерываются – вследствие несговорчивости японцев по вопросу о возмещении военных издержек; на этом и следует остановиться. При таких условиях дальнейшее обсуждение совершенно неприемлемой уступки Сахалина само собой отпадает»[41].
В этот момент позицию Витте, по сути, поддержал В.Н.Коковцов. «Вместо контрибуции я высказался за возможность уступить южную часть Сахалина и указал, что Япония может найти некоторую материальную для себя выгоду в вознаграждении за содержание наших военнопленных», вспоминал он. «В тот же день вечером министр иностранных дел позвонил ко мне и сказал, что мое письмо соответствует тому, что не раз говорил Государь, и что он думает, что эту точку зрения будет не трудно обосновать, тем более, что он и сам будет говорить в полном соответствии с этими мыслями»[42].
Внезапная перемена позиции императора была вызвана тем, что на сцену снова выступила американская дипломатия. Посол США сообщал в начале августа о том, что в России нарастает недовольство в отношении готовящегося мира[43]. 5/18 августа Мейер предупредил президента, что Николай II не пойдет на подписание мирного договора, если Япония не снимет свое требование относительно Сахалина. Рузвельт попытался надавить на Розена, чтобы тот убедил свое правительство в необходимости уступки острова. Еще через два дня президент получил информацию о позиции Витте, в связи с чем высказывалась идея надавить на императора через Мейера, чтобы подкрепить аргументацию российского уполномоченного. Рузвельт поручил Витте передать Николаю его личное послание и одновременно дал соответствующее поручение Мейеру[44].
8/21 августа Рузвельт направил Мейеру распоряжение немедленно встретиться с императором и передать ему свое новое послание. Президент США писал, что возникшие в Портсмуте противоречия «могут быть разрешены принципиальной договоренностью о том, что японцы вернут или переуступят России северную половину Сахалина, в то время как Россия, конечно, выплатит соответствующую сумму за эту обратную уступку и за русских пленных». «Единственным изменением в территории станет то, – продолжал Рузвельт, – что Япония приобретет ту часть Сахалина, которая принадлежала ей еще тридцать лет назад. Поскольку Сахалин является островом, невозможно, попросту говоря, чтобы русские отвоевали его ввиду разгрома своего флота, а сохранение его северной половины является гарантией безопасности Владивостока и сохранения восточной Сибири за Россией»[45]. Витте не стал прерывать переговоры «в виду полученного письма Президента», хотя и считал его «неожиданным и едва ли соответствующим с точки зрения европейских обычаев»[46].
Николай II принял американского посла в Большом Петергофском дворце 10/23 августа 1905 г. в 4 часа пополудни. Признав, что Россия лишилась флота, император указал, что она сохранила армию, успешно сдерживавшую японцев за тысячи миль от С.-Петербурга. Он напомнил также, что именно Япония развязала эту войну и в ходе нее захватила все, на что она рассчитывала, и даже больше. Николай отказался платить за возврат половины Сахалина, заявив: «я предпочту временно потерять территорию, чем унизить страну уплатой военной контрибуции, как будто мы побежденная нация. Россия не находится в положении Франции в 1870 г.»[47]. Мейеру потребовалось два часа на то, чтобы уговорить императора согласиться сначала на оплату японских издержек по содержанию русских пленных, а затем и на сохранение за Японией южной половины Сахалина[48]. «Сегодня он произвел на меня впечатление слабого человека, отмечал посол в своем дневнике[49]. Мейер писал президенту, что Николай выглядел как человек, «не обладающий силой и широтой кругозора», подверженный русской привычке оставлять без внимания неприятности и видеть происходящее таким, каким ему хотелось видеть[50].
Ламздорф сообщал Витте о состоявшемся свидании: «Государь Император имел намерение отвергнуть и 5-й пункт условий; однако, желая явить доказательство полной готовности Своей всеми средствами содействовать восстановлению мира и тем самым пойти навстречу стремлениям г. Рузвельта, столь искренно высказавшего дружественные чувства по отношению к России, – Его Императорское Величество соглашается на уступку японцам занятой ими южной части Сахалина, с тем, чтобы северная оставалась во владении России без какой бы то ни было уплаты за это денежного выкупа»[51].
Большой интерес представляют комментарии этой встречи японского дипломата К.Исии. Они свидетельствуют о том, что американская дипломатия допустила утечку информации о содержании беседы Мейера с императором. «Японское же правительство не имело никакого представления о том, каков будет ответ России на совет президента. Конференция снова грозила зайти в тупик», вспоминал он. Творцы японской политики «заседали день и ночь, обсуждая положение. Наконец, на заседании в присутствии императора они решили отказаться от требований уступки Сахалина и возмещения убытков, если было невозможно добиться мира другим путем. Это решение было немедленно передано японским делегатам в Портсмуте.
В России ничего не знали об окончательном решении японского правительства. Второе обращение американского президента было сделано в тот момент, когда среди русских политических деятелей происходили горячие споры о том, продолжать ли войну или нет». Посол США в ходе аудиенции у императора «пытался склонить его к точке зрения президента. Рассказывают, что во время этого свидания царь упорствовал в своем отказе пойти на какие-либо уступки; вдруг мимоходом, как бы про себя, он заметил, что можно было бы рассмотреть возможность передачи южной части Сахалина Японии ввиду исторических обстоятельств, связанных с этим островом». «Подробности свидания американского посла с царем стали известны автору случайно», от одного иностранного дипломата в Токио, вспоминал в связи с этим Исии. «Считая, что такие чрезвычайно важные сведения накануне последнего заседания мирной конференции были ни чем иным как божьим промыслом», он поспешил на поиски премьер-министра и рассказал ему о «разговоре, который имел место … между царем и американским послом. Счастливым обстоятельством в этот критический момент была также разница во времени в четырнадцать часов между Токио и Портсмутом». Было решено «послать делегатам одну за другой две телеграммы, первую – с инструкцией добиться однодневной отсрочки, а вторую – с отменой ранее посланных указаний относительно Сахалина и с полномочием предъявить требование на южную часть этого острова». «Так мирная конференция, которая была так близка к провалу, окончилась неожиданным соглашением», заключал японский дипломат[52].
Т.Рузвельт специально подчеркнул особую роль своего посла в С.-Петербурге в принятии решения об уступке южного Сахалина, «без чего мир не мог быть достигнут», и заключал: «Мейер сполна оправдал свое назначение»[53]. Президент пытался через своего посла добиться от России дополнительных уступок, но безуспешно. В адрес Витте была направлена телеграмма следующего содержания: «Необходимо окончить происходящие переговоры, ясно и категорически объяснив Президенту, что Россия далее того, что Государь Император сказал г. Ленгерке Мейеру, не пойдет.
В глазах Его Величества и так уже сделана огромная уступка в том, что Государь соглашается на удержание Японией южной половины Сахалина, но, разумеется, без малейшей уплаты денег за сохранение Россией северной половины[54]. В конечном итоге мир был подписан на условиях, согласованных в ходе аудиенции 10/23 августа 1905 г. Мейер искренне удивлялся тому, что русское общество никак не проявило радости по поводу заключенного в Портсмуте договора[55].
Возвращаясь к оценке роли Витте в этих событиях, необходимо отметить, что отечественная литература, посвященная ему, носит преимущественно апологетический характер. Зачастую она базируется на некритическом использовании мемуаров самого Витте. Однако, как заключают в своем источниковедческом труде Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин, «специальное исследование различных сюжетов мемуаров чаще всего обнаруживают картину, противоположную той, которую Витте стремился создать как в них, так и в инспирированных им публицистических произведениях»[56]. Витте пытался оправдаться перед историей и это особенно хорошо ощущается при чтении страниц, посвященных переговорам в Портсмуте. Прежде всего, многое их того, о чем он здесь пишет, опровергается другими источниками. При этом Витте нередко противоречит сам себе. Он приписывает себе все заслуги по заключению мира, но вину за уступку Южного Сахалина, без чего мирный договор не мог быть подписан, перекладывает на императора. Витте утверждал: «Единственная существенная уступка в смысле инструкции государя, мне данной, которая была сделана – это уступка Южного Сахалина, и ее сделал сам государь. Сия честь принадлежит лично его величеству, я, может быть, ее не сделал бы, хотя нахожу, что государь поступил правильно, так как без этой уступки едва ли удалось бы заключить мир»[57]. Обращение к архивным материалам показывает, что это утверждение не совсем соответствует действительности.
Господствующий в литературе апологетический подход объясняет недостаточное внимание исследователей к давно, в общем-то, известным «секретным телеграммам» Витте из Портсмута и к другим источникам, данные которых не соответствуют культивируемому образу. Между тем, нелестные характеристики личности Витте, данные людьми, которые его хорошо знали, позволяют лучше понять мотивы его поведения и всю его государственную деятельность. Обратимся, например, к воспоминаниям В.Н. Коковцова, который наглядно показал, «как ограждали свои личные интересы такие строгие судьи других, каким был хотя бы граф Витте, по напечатанным мемуарам которого все были или глупы, ничтожны или корыстолюбивы, и только он один был бескорыстен»[58]. «Самовозвеличивание, присвоение себе небывалых деяний, похвальба тем, чего не было на самом деле, не раз замечалось людьми, приходившими с ним в близкое соприкосновение», вспоминал Коковцов[59]. «В высшей степени властолюбивый», Витте, по его мнению, готов был допустить страну до катастрофы – «И тогда снова выступит он в роли спасителя, как выполнил он эту роль после японской войны, в Портсмуте»[60].
«Это был редкий русский самородок – со всеми достоинствами этого типа и с большими его недостатками», писал П.Н. Милюков. Он отмечал самоуверенность и эгоцентризм Витте и его «дилетантство в политике»[61]. Примечательно, что Витте не был «ни государственным деятелем, ни даже практическим политиком» и на взгляд Мейера. И в этом мнении посол США был не одинок в дипломатическом корпусе Санкт-Петербурга[62]. По наблюдениям Милюкова, Витте «готов был на недостойные поступки», а после отставки «остаток жизни он прожил в страстной мечте вернуться к власти»[63]. А.Е. Конкевич, многолетний сотрудник Витте, называл его просто «самым умным мошенником из всех встречавшихся в жизни»[64]. Принимая во внимание эти и многие другие характеристики Витте, не приходится удивляться его поведению в Портсмуте. Пока защита интересов России не угрожала его личной карьере, Витте оставался на высоте положения. Но как только такая угроза возникла, он готов был отстаивать уже японские, а не российские интересы.
Ф.Ф. Мартенс, ясно видевший «тщеславие и самолюбование» Витте, критически оценил стиль его работы как дипломата. В качестве показательного примера он приводил переговоры относительно статьи Портсмутского договора, посвященной Южному Сахалину. Ознакомившись с протоколами заседаний от 16/29 августа, когда глава японской делегации сообщил о согласии Токио на раздел Сахалина, Мартенс был поражен дилетантизмом «первого уполномоченного». «Самые запутанные вопросы ему казались простыми», отмечал он. На этом заседании Витте сделал заявление об уступке Южного Сахалина с добавлением, что японцы не могут возводить на нем военных укреплений. Однако он не дал письменного проекта соответствующей статьи («Я бы ему сделал!» – восклицал по этому поводу Мартенс). При окончательном редактировании статьи о демилитаризации острова японский делегат заявил: «На взаимной основе» – и немедленно вручил подготовленный проект. «Витте – умнейший человек, – заключал Мартенс, – но он не знает дипломатической практики. Можно быть великим министром финансов и все-таки ничего не понимать в ведении дипломатических дел»[65]. Для Мартенса заключенный договор оставался «позорным миром». О несостоятельности Витте как дипломата свидетельствовало уже решение продолжать строительство Великого Сибирского пути не на российской, а на китайской территории. Все последовавшие на Дальнем Востоке события были лишь следствиями этого фатального для России шага. Северо-Восточный Китай в конце XIX в. превратился в центр ожесточеннейшего международного соперничества и явиться сюда со своими колониальными претензиями означало навлечь на себя гнев всего «цивилизованного человечества», не говоря уже о Японии. Россия проиграла войну не столько ей, сколько стоявшей за спиной Японии коалиции. А столкновение с ней стало результатом близорукой политики Витте. В своих расчетах Витте руководствовался логикой провинциального бухгалтера, но никак не гением великого государственного деятеля. О его слабой способности понимать реалии мировой политики говорит и бездумное следование химерической идее тройственного альянса России, Франции и Германии в тот период, когда Франция уже заключила свою «Антанту» с Великобританией и расклад сил на мировой арене кардинально изменился. Итак, иностранный посол, защищавший интересы своего государства, честолюбивый и недалекий политикан, не упускавший из виду собственные проблемы, и слабовольный монарх – вот кто в конечном итоге определил судьбу Южного Сахалина.
[1] Т.Рузвельт – Дж. фон Лангерке Мейеру, 26 декабря 1905 // Letters of Theodore Roosevelt. Cambridge (Mass.), 1951. Vol. 4. P. 1078-79
[2] [Adams H.] Education of Henry Adams. N.Y., 1964. Vol. II. P. 256
[3] Mott Th. B. Twenty Years as Military Attaché. N.Y., 1937. P. 124-125
[4] Weeks Ch. J., Jr. An American Naval Diplomat in Revolutionary Russia. The Life and Times of Vice Admiral Newton A. McCully. Annapolis, 1993. P. 23
[5] Trani E.P. Russia in 1905: The View from the American Embassy // Review of Politics. Vol. 31 (January1969). P. 50-51; Saul N.E. Concord and Conflict: the United States and Russia, 1867 – 1914. Lawrence, 1996. P. 494-495; Morris E. Theodore Rex. N.Y., 2002. P. 385
[6] Saul N.E. Concord and Conflict. P. 494
[7] Витте С.Ю. Воспоминания. Таллин – Москва, 1994. Т. II. С. 371. См. также: Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С. 196-198
[8] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903 – 1919 г. М., 1992. Кн. 1. С. 75
[9] Дж. фон Лангерке Мейер – Э.Эди, (получено 2 июня 1905) // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. Gloucester, 1959. P. 217
[10] Вильгельм II – Ш.Тауэру, и Ш.Тауэр – Т.Рузвельту, 4 июня 1905 // Ibid. P. 220, 217-218
[11] Saul N.E. Concord and Conflict. P. 496
[12] Т.Рузвельт – Дж. фон Лангерке Мейеру, 5 июня 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 220-221; Инструкции С.-Американскому Послу в С.-Петербурге г. фон Ленгерку-Мейеру от 23 мая 1905 // Сборник дипломатических документов, касающихся переговоров между Россией и Японией о заключении мирного договора. СПб., 1906. С. 3-4 (далее – Сборник)
[13] Trani E.P. Russia in 1905. P. 55; Saul N.E. Concord and Conflict. P. 497; Morris E. Theodore Rex. P. 389-391
[14] Сборник. С. 3
[15] Дж. фон Лангерке Мейер – Дж. Хэю, 7 июня 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 222-223. См. также: Сборник. С. 1-2
[16] Т.Рузвельт – Дж. фон Лангерке Мейеру, 8 июня 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 224-225; Нота С.-Американского Посла в С.-Петербурге к Министру Иностранных Дел от 27 мая (9 июня) 1905 // Сборник. С. 9-10
[17] Всеподданнейшая записка Министра Иностранных Дел от 27 мая 1905 // Сборник. С. 8
[18] Нота Министра Иностранных Дел к Северо-Американскому Послу в С.-Петербурге от 30 мая 1905 // Сборник. С. 12-13; Дж. фон Лангерке Мейер – Дж. Хэю, 12 июня 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 226
[19] Секретное письмо Министра Иностранных Дел к Министрам Военному и Финансов и Управляющему Морским Министерством от 16 июня 1905 // Сборник. С. 42
[20] Весьма секретное письмо Военного Министра к Министру Иностранных дел от 18 июня 1905 // Сборник. С. 43
[21] Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 249. О настроениях в армии относительно «преждевременного мира» см. также: Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 162-165; Куропаткин А.Н. Русско-японская война, 1904-1905: Итоги войны. СПб., 2002. С. 519-522
[22] Доверительное письмо Министра Финансов к Министру Иностранных Дел от 20 июня 1905 // Сборник. С. 48-49
[23] Соображения для ответа графу Ламздорфу [проект; между 16 и 21 июня 1905] // РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 3358. Л. 6. См. также: Носков В.В. Несбывшаяся война: идея войны-реванша против Японии в документах морского ведомства России // XIX научная конференция по историографии и источниковедению истории стран Азии и Африки / Отв. ред. Г. Я. Смолин. СПб., 1997. С. 102-104
[24] Секретное письмо управляющего Морским Министерством к Министру Иностранных Дел от 21 июня 1905 // Сборник. С. 54
[25] Соображения для ответа графу Ламздорфу [между 16 и 21 июня 1905] // РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 3358. Л. 7
[26] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 79-81
[27] Витте С.Ю. Воспоминания. Т. II. С. 367, 371
[28] См.: Там же. С. 379
[29] Игнатьев А.В. С.Ю.Витте – дипломат. М., 1989. С. 209-210, 218
[30] См. чрезвычайно интересное донесение л-та Максимова от 2 июля 1905 г. о боях на острове: РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 2997 (Об обороне Сахалина). Л. 31-70
[31] Секретная телеграмма Витте, 5/18 августа 1905 // РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 3358. Л. 16-17
[32] Thorson W.B. American Public Opinion and the Portsmouth Peace Conference // American Historical Review. Vol. LIII. № 3 (April 1948). P. 445-447, 454. Торсон убедительно опровергает сочиненную Витте легенду о том, что ему удалось завоевать симпатии американской прессы и склонить американское общественное мнение на сторону России.
[33] Секретная телеграмма Витте, 5/18 августа 1905 // РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 3358. Л. 19. См. также: Кутаков Л.Н. Россия и Япония. М., 1988. С. 263
[34] См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. С.Ю.Витте – мемуарист. СПб., 1994. С. 34
[35] КорелинА.П., Степанов С.А. С.Ю.Витте – финансист, политик, дипломат. М., 1998. С. 150
[36] Пустогаров В.В. Федор Федорович Мартенс – юрист, дипломат. М., 1999. С. 228-229
[37] Витте С.Ю. Воспоминания. Т. II. С. 384-386
[38] В.Н.Ламздорф – А.А.Бирилеву, 6 августа 1905 // РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. № 3358. Л. 12
[39] А.А.Бирилев – В.Н.Ламздорфу, 7 августа 1905 // Там же. Л. 21. Ср.: Сборник. С. 154-156
[40] Телеграмма Витте Ламздорфу, 8/21 августа 1905 // Сборник. С. 163-164
[41] Телеграмма Ламздорфа Витте, 9 августа 1905 // Сборник. С. 169
[42] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 81-82
[43] Trani E.P. Russia in 1905. P. 56
[44] Кутаков Л.Н. Россия и Япония. С. 265-266
[45] Т.Рузвельт – Дж. фон Лангерке Мейеру, 21 августа 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 265-267. На следующий день, еще до свидания посла с императором, Витте переслал текст послания президента в С.-Петербург (см.: Сборник. С. 164-166)
[46] Телеграмма Витте Ламздорфу, 9/22 августа 1905 // Сборник. С. 170-171
[47] Дж. фон Лангерке Мейер – Т.Рузвельту, 23 и 24 августа 1905 // Dennett T. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 270-271
[48] Красочное описание этой драматической сцены см.: Morris E. Theodore Rex. P. 411-413
[49] См.: Saul N.E. Concord and Conflict. P. 504-505
[50] Trani E.P. Russia in 1905. P. 57-58. Сходную характеристику императора давал и военный атташе США: Mott Th. B. Twenty Years as Military Attaché. P. 133-135
[51] Телеграмма Ламздорфа Витте, 11 августа 1905 // Сборник. С. 177-178
[52] Исии К. Дипломатические комментарии. М., 1942. С. 55-57, 60-61
[53] Т.Рузвельт – Дж. фон Лангерке Мейеру, 25 августа 1905 // Letters of Theodore Roosevelt. Cambridge (Mass.), 1952. Vol. 5. P. 8
[54] Телеграмма Ламздофа Витте, 13 августа 1905 // Сборник. С. 184-185
[55] Trani E.P. Russia in 1905. Р. 58
[56] Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. С.Ю.Витте – мемуарист. С. 16
[57] Витте С.Ю. Воспоминания. Т. II. С. 412
[58] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 2. С. 76
[59] Там же. Кн. 1. С. 89
[60] Там же. Кн. 2. С. 277
[61] Милюков П.Н. Воспоминания. С. 213-215
[62] Trani E.P. Russia in 1905. P. 60
[63] Милюков П.Н. Воспоминания. С. 214, 224
[64] См.: Лукманов Д.А. Соленый ветер. М., 1992. С. 368
[65] Пустогаров В.В. Федор Федорович Мартенс – юрист, дипломат. С. 234-235
