Йошифуру ЦУТИЯ
На надгробиях русского кладбища в городе Мацуяма префектуры Эхиме, где был лагерь военнопленных во время русско-японской войны, вырезаны различные символы – российские солдаты исповедовали разные религии народов многонациональной Российской империи.
В Новое время с введением всеобщей воинской повинности, результаты войн во многом стали определяться не только военно-техническим потенциалом воюющих стран, но и различными социальными факторами. Проблема мобилизации народа приобрела особое значение в годы русско-японской войны.
Могилы военнопленных в г. Мацуяма со всей очевидностью свидетельствуют о том, что в результате милютинской реформы 1870-х годов русская армия стала народной. Однако во время русско-японской войны императорский режим в России не всегда преуспевал в мобилизации народа на военную службу[1]. Еще в конце XVIII века стало ясно, что только государство-нация (nation-state), которое укрепляет внутренние связи и национальную сплоченность, может занимать важное место в системе международных отношений. Русско-японская война стала серьезным испытанием не только военной мощи, но и социальной устойчивости противоборствующих стран, вступивших на путь модернизации в середине XIX века. В настоящей статье анализируется проблема формирования нации, стоявшая в начале ХХ века перед Россией и Японией.
Связь между русско-японской войной и революционными событиями 1905-07гг. в Российской Империи не достаточно исследована. В последнее десятилетие появилось несколько публикаций, в том числе книга немецкого историка Я. Кусбера и статья американского специалиста Дж. Бушнелла. Я. Кусбер утверждает, что война вызвала глубокий социальный кризис, приведший к ослаблению авторитарного режима. Дж. Бушнелл считает, что беспорядки, спровоцированные призывом на военную службу, проходившим в конце 1904 года, подобно «призраку» преследовали царский режим до 1905 года и царь, не имея возможности прекратить всеобщую забастовку, был вынужден издать октябрьский манифест1.В данной статье первостепенное внимание уделяется не столько социальным последствиям войны, сколько обстоятельствам, формирующим нацию в условиях русско-японской войны.
Внезапное нападение Японии вызвало взрыв негодования и патриотический подъем в русском обществе. Общественные организации развили бурную деятельность, направленную на поддержку армии. Они занимались сбором пожертвований и средств для раненых, отправкой посылок на фронт, формированием отрядов врачей и медсестер, попечением солдат-инвалидов[2]. Большую помощь армии оказывала Общеземская организация по спасению больных и раненых воинов[3]. Важно отметить, что патриотическая деятельность общественных организаций встретила сопротивление со стороны министра внутренних дел В.К. Плеве. Отношение Плеве к земствам не менялась с момента его назначения на пост министра и отличалась от политики, проводившейся в Японии. Власть в России, следуя своим консервативно-охранительным интересам, подавляла патриотические устремления общественности даже в условиях национального кризиса, вызывного войной.
После получения сведений о победе в Чемульпо и Порт-Артуре во многих областях Японии, включая Токио, организовывались парады с фонариками[4]. Но департамент городской полиции Токио запретил эти парады, а через несколько дней подобный запрет был наложен и министерством образования. 9 марта (25 февраля) *5 министерство внутренних дел выпустило инструкцию, запрещающую тратить средства на проводы солдат и чествование войск. Японские власти считали, что патриотические манифестации и парады с фонариками нежелательны и пытались ограничить их масштабы. Японское правительство, как и русское, ставило на первое место общественный порядок и запрещало несанкционированные проявления патриотизма.
Патриотически-настроенная пресса критиковала действия правительства и полиции в отношении участившихся шествий и манифестаций. В конце апреля 1904 года департамент токийской городской полиции вынужден был пересмотреть свою позицию в данном вопросе. Патриотические манифестации и парады с фонариками формировали чувство национального единства. Люди забывали на время о тяготах и невзгодах войны и, в то же время, ощущая себя единой нацией, переживающей тяжелые испытания, отождествляли себя с солдатами на фронте, демонстрируя готовность тыла сражаться до победы.
Системы помощи семьям военнослужащих в России и Японии были различными. В России помощь семьям призванных солдат была предусмотрена в законе о воинской повинности от 25 июня 1877 года. В соответствии с законом, нуждающиеся получали поддержку от местных властей, а не от правительства. Если семьи призванных запасных нижних чинов не имели достаточных средств, они получали помощь от земств, городов и сельских обществ. Во время русско-японской войны местные администрации ряда регионов определили на эти цели суммы, исходя из опыта времен русско-турецкой войны. Вскоре выяснилось, что выделяемых сумм явно недостаточно. Отсутствие денег и размытые критерии определения нуждающихся вызывали чувство неудовлетворенности в деревне, где семьи солдат должны были получать поддержку[5]. В отчете британского посла в Санкт-Петербурге от 18 августа (5 августа) 1904 года говорилось, что в деревне, несмотря на урожайные годы, уровень бедности возрос, усилилось недовольство тяготами войны, как следствие остро ощущалась нехватка рабочей силы[6].
В сложившихся условиях, крестьяне отказались помогать семьям военнослужащих, заявив, что война – это дело правительства: по их мнению, женам солдат достаточно помогли, а остальную поддержку должно оказывать правительство. В Московской губернии, например, 60% деревень отказали в поддержке солдатским семьям, во Владимирской губернии таких деревень было 79%[7]. Таким образом, данные процессы свидетельствовали о том, что деятельность сельской общины – как института взаимопомощи – в начале XX века была малоэффективной. Зачастую русские крестьяне лишь в малой степени осознавали себя частью нации[8].
В Японии местная администрация оказывала помощь семьям призванных солдат с момента введения воинской повинности. В соответствии с законом о поддержке семей нижних чинов от 1 мая (18 апреля) 1904 года – уже после начала русско-японской войны, – государственная помощь оказывалась лицам, не получившим ее от родственников и знакомых, соседей, местных властей. Таким образом, солдатские семьи пользовались поддержкой в основном на местном уровне, но официально им была гарантирована и государственная помощь[9]. Государственная и местная помощь выражалась в денежных выплатах, снижении местных налогов или освобождении от таковых, снижении платы за обучение в начальной школе, бесплатном медицинском обследовании, профессиональном обучении и т.д.[10]
В Японии помощь солдатским семьям оказывалась в первую очередь местными властями, хотя была предусмотрена законом и государственная поддержка. Мобилизация большого количества призывников породило немалые трудности. Часто не хватало средств, в связи с этим в Японии складывалась ситуация, схожая с российской.
Власти отдавали себе отчет в важности принимаемых мер, укреплявших боевой дух солдат, побуждавших граждан служить в армии и тесно связывавших людей в тылу с солдатами на фронте. Так, например, в инструкции губернатора префектуры Мияги мэрам говорилось, что поддержка, оказанная семьям солдат, успокоит воинов и будет содействовать укреплению их боеспособности[11]. Председатель Шобу-кай (местной организации, оказывавшей помощь армии) деревни Нода (префектура Аичи, уезд Хекикаи) отправлял призывникам письма, в которых сообщал об оказываемой их семьям поддержке, и поднимал, таким образом, их моральное состояние[12].
Среди рознящегося отличия в положении тыла русской и японской армий, было и то, что в многонациональной Российской империи весьма остро стояли «еврейский» и «польский» вопросы. С началом военных действий прошел слух о том, что еврейское население вступило в сговор с Англией и Японией[13], это вызвало недовольство и привело к опасности массового погрома[14]. Предложенные ними военные и медицинские услуги показательно игнорировались и часто отвергались[15]. В Польше, стремившейся к независимости, войну никто не поддержал, антивоенное движение еще более усилилось из-за обострившегося экономического кризиса[16].
Таким образом, можно сделать вывод, что земское и городское движение переживало подъем и активизировало усилия по оказанию помощи армии. Правительство часто сдерживало их инициативы; а на местах проявлялось негативное отношение к тяготам военного времени. В условиях обострившегося конфликта многонациональной Российской Империи, стало очевидно, что в российском обществе во время войны национального единства не наблюдалось.
Вопрос национального единства тесно связан с вопросом «национализма», определяемого как идеология, ставящая интересы нации выше интересов государства и индивидуума. По мнению Э. Хобсбаума развитие государства и национализма не зависит от развития нации, а наоборот[17]. Соответственно, возникает вопрос. Что же объединяет людей в нацию? В историографии последних лет выделяется 2 альтернативных подхода: «гражданский» и «этнический». Первая сплачивает разные социальные и этнические группы, предоставляя им возможность осознавать и защищать собственные интересы, создавать систему, в которой эти группы могли бы играть политическую роль. «Этническая стратегия», – если говорить о России – выражается в осознании русскими их национальных особенностей и проведении политики русификации[18]. Следует отметить, что «национализм» формирует нацию посредством обоих этих подходов развития.
Некоторые из современных авторов, работавших над данной темой приходят к выводу, что «национализм» (в том смысле, в котором мы его понимаем) в Российской империи был слаб[19]. Сохранение империи оставалось главной целью власти и препятствовало сплочению нации. Славянофильство, шедшее снизу, и насаждаемое сверху русификаторство не повлияли на этот процесс.
По мнению А. Туминез, неразвитый «национализм» и – в результате – незавершенность процесса формирования нации в России оказывали решающее влияние на царскую власть и простой народ. Об этом говорит тот факт, что важнейшие социальные инициативы в России исходили от правительства и ничем неограниченный монарх был главной движущей силой реформ, а правительственные институты никогда не доверяли несанкционированной деятельности граждан и подавляли ее. Люди высоких и честных устремлений, несомненно лояльные к власти, но проявившие гражданскую активность, вызывали негодование бюрократии (яркий пример – приведенный выше случай с Общеземской организацией по уходу за больными и ранеными на фронте). В ответ массы часто оказывали активное сопротивление режиму и поднимали восстания. До начала XX века не было законного способа повлиять на власти. Открытый диалог между государством и обществом отсутствовал[20].
Отсутствие национальной целостности в России, проявившееся в условиях русско-японской войны, безусловно, было связано с отсутствием в Российской империи стратегии «гражданского развития» нации. В следствие этого война вызвала кризис, реакцией на который и стала Первая российская революция.
Война отодвинула на задний план призывы либеральных слоев общества к реформам. Несмотря на то что, накануне войны движение за реформы нарастало, в журнале «Освобождение» появилась пораженческая статья[21], но кружок «Беседа» 15 февраля 1904 года постановил, что война обязывает общественных деятелей по возможности не мешать правительству и не требовать пока новых реформ[22]. Автор статьи настаивал, что важна, прежде всего, «победа над внешним врагом»[23]. Однако этой поддержкой общественности правительство пользовалось недолго. Либеральное движение перешло в наступление летом 1904 года.
Одним из пиков этого движения стал Земский съезд 6 – 9 ноября, на котором была принята резолюция из одиннадцати пунктов[24]. В 1 – 4 пунктах говорилось о ненормальных отношениях правительства и общества после 1880-х годов и о том, что «правильное течение и развитие государственной и общественной жизни возможно лишь в условиях живого и тесного общения и единения государственной власти с народом». В 5 пункте содержалось требование провозглашения неприкосновенности личности и частного жилища; в 6 – свободы совести и вероисповедания, слова и печати, собраний и союзов; в 7 – равноправия всех граждан Российской империи; в пункте 8 говорилось о необходимости уравнять крестьян в личных правах с лицами других сословий и освободить сельское население от административной опеки; пункт 9 содержал требование создания местного самоуправления на бессословных началах, образования мелких земских единиц и распространения местного самоуправления на всей территории Российской империи; в пункте 10 говорилось о народном представительстве, (оговаривались взгляды и большинства и меньшинства)[25]. В пункте 11 выражалась надежда на то, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа.
При рассмотрении данных пунктов резолюции, появившейся в условиях отсутствии национальной целостности, становится ясно, что земские либералы стремились к реализации «гражданского» аспекта формирования нации. Вполне естественным было то, что эти требования были выдвинуты либералами, и не были определены по итогам русско-японской войны. Земские либералы не были едины, расходясь во мнении о народных полномочиях. Славянофилы, включая Д.Н. Шипова, подвергались ожесточенной критике со стороны поборников прочного правопорядка. Предполагалось, что резолюции и решения Земского съезда будут представлены министру внутренних дел, поэтому принятые документы были выдержаны в достаточно умеренном тоне. Так во время дебатов звучало слово «конституция», а в итоговых документах оно не фигурировало [26]. Таким образом, резолюция Земского съезда была результатом компромисса. Все-таки впервые земские либералы призывали к равенству всех граждан и созыву свободно выбранного народного представительства. До этого они требовали проведения Земского собора[27]. Дискуссии, начавшиеся на Земском съезде, были продолжены и углублены во время банкетной кампании.
Исследованием этой темы также занимался американский историк Т. Эммонс[28]. Он проанализировал материалы 38 банкетов, 42 политических митингов культурных и профессиональных организаций, 12 студенческих митингов и пришел к следующим выводам. Участники 20 банкетов из 38 безусловно согласились с резолюциями ноябрьского Земского съезда об изменении политической системы или приняли подобные резолюции. Участники 16 банкетов из вышеупомянутых 20 проголосовали только за резолюции Земского съезда, а на 4-х банкетах были добавлены и другие пункты: в 2-х случаях прозвучали требования выборов на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования (20 ноября – Смоленск, 17 декабря – Саратов), в 2-х других случаях – требования созыва конституционного собрания, избранного на основании тех же принципов (20 ноября – Киев, 2 декабря – Нижний Новгород). Участники 11 банкетов (6 из них организованы по инициативе «Союза освобождения») потребовали созыва конституционного собрания, на 2-х из них это требование было добавлено к резолюциям ноябрьского съезда. В резолюциях 5 из 11 банкетов содержалось требование формировать конституционное собрание на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования (20 ноября – Киев, 2 декабря – Нижний Новгород, 5 декабря – Харьков, 12 декабря – Санкт-Петербург, 18 декабря – Санкт-Петербург)[29]. Таким образом, требования созыва конституционного собрания на 11 банкетах и избрания народных представителей на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования на 2-х банкетах выходят за рамки резолюций Земского съезда. Столь прогрессивные идеи высказывались на каждом третьем банкете, и примерно на 45% банкетах были приняты резолюции, что свидетельствует о размахе либерального движения.
Что касается 42 исследованных Т. Эммонсом митингов, то на них были приняты следующие постановления: на 5-и прозвучали требования созыва конституционного собрания, еще на 5-и – выборов на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования[30]. Итак, в 10 из 32 случаях были выдвинуты требования созыва конституционного собрания и выборов на основе «четырех составляющих». Сомнений не вызывает тот факт, что умеренные конституционные позиции Земского съезда были приняты и поддержаны этими политическими собраниями[31], очевиден и радикализм их участников, шедших в своих требованиях дальше, чем делегаты съезда.
Стимулировало распространение либеральных идей вступление в должность министра внутренних дел склонного к реформам П.Д. Святополк-Мирского.
На проблему отсутствия национального единства в России и его связи с национализмом П.Б. Струве обратил внимание сразу после войны. В его статье «Письмо к студентам» говорилось, что либеральное движение должно использовать патриотический подъем, высказывал надежду, что война пробудит патриотические чувства людей и «национализм» будет воспринят либеральным движением. П.Н. Милюков не согласился с этой идеей. Следует отметить, что Струве видел возможность достижения национального единства посредством «национализма», обострившегося в условиях войны [32].
Струве принадлежит и вышедшая в №17 журнала «Освобождение» статья «Военный юбилей и юбилейная война». Автор указывал, что политическая беспомощность самодержавия Николая I была продемонстрирована в ходе начавшейся 50 лет назад Крымской войны и что главная причина поражения заключалась в ложных ценностях, пропагандировавшихся деспотичным самодержавием, и в том, что не поддерживался «национальный дух». Кроме того, он писал, что национальные волнения были весьма распространены в Японии, она была не похожа на Турцию, но была нацией, развивающей свою культуру по европейским принципам, и что Россия напрасно так старается утвердиться в Желтом море. Он пришел к выводу, что ответственность за все жертвы лежит только на русском правительстве, что русские флот и армия должны быть готовы к встрече с сильным и хорошо организованным противником. «…в отличие от Турции, этот противник, бесспорно, стоит выше нас в политическом отношении, и его натиск является для России уроком государственной науки»[33].
Особое внимание следует уделить тому факту, что в России отсутствовал «национальный дух» и, что Россия должна изучать Японию, которая развивалась по европейским принципам и была политически выше России.
Представление русских о Японии во время русско-японской войны было проанализировано Ю. Михайловой на материале лубочных изображений[34]. Японцы изображались на лубках маленькими, уродливыми и слабыми. Но сразу после начала войны в России стала появляться информация о Японии иного рода. В статье «Япония и Корея», опубликованной в № 6 популярного журнала «Нива» (7 февраля 1904 года), говорилось, что, начиная со времен Реставрации Мейджи, все в Японии основывалось на достижениях европейской мысли, имелись, например, парламент и конституция[35]. Этот факт показывает, что объективные сведения о Японии были доступны не только интеллигенции, но и широким кругам россиян с самого начала войны (указанная статья появилась во втором со дня начала войны номере журнала «Нива»).
После вышеупомянутой статьи Струве (написанной от имени редактора) в апреле в том же журнале «Освобождение» была опубликована статья «Война и самодержавие». Автор выступавший под псевдонимом С.Д. Струве рассматривал отличия между Японией и Турцией, сравнивая русско-японскую войну с Крымской. С.Д., обращаясь к опыту прошлой китайской войны (Боксерского восстания 1900-01). Он отмечал, что Япония имела хорошо обученную и вооруженную армию, отличную от китайской, и представляла собой государство с твердо центральной властью, а следовательно, могла «осуществлять государственную волю и напрячь все усилия страны для нанесения одного удара». Автор отмечал и то, что проводившаяся в России внутренняя политика не содействовала «укреплению здорового, бодрого национального духа, который удесятеряет народные силы для торжества как в мирной трудовой борьбе, так и во внешних столкновениях»[36]. Очевидно, что С.Д. рассматривал вопрос «нации», сравнивал «национальный дух», степень «национального единства» в России и Японии.
Статья князя Г. Волконского «Война» поступила на стол редактора в июне и была напечатана в октябре в № 59 журнала «Освобождение». Волконский говорит, что не удивится, если война закончится благоприятным для Японии образом, поскольку такой результат стал бы закономерным итогом внутренней политики двух стран за последнюю четверть века. Автор дал обзор происходивших в Японии реформ и их результатов, начиная с Реставрации Мейджи, отметил укрепление национального духа, национального единства и развитие свободной инициативы. Г. Волконский пришел к выводу, что «общественная жизнь в Японии бьет ключом»[37]. Сравнивая Японию и Россию, он упомянул изданный в 1881 году указ японского императора (Мейджи Тэнно) об открытии в 1890 году национального парламента.
Как свидетельствуют приведенные факты, по крайней мере либеральные деятели, объединившиеся вокруг журнала «Освобождение», сравнивая положение в Японии и России, видели отсутствие «национального духа» в последней и указывали на то, что Япония развивается по европейскому пути. Струве пошел дальше и заявил, что Россия должна извлечь уроки из войны с Японией, которая находилась на более высокой стадии политического развития. Эти идеи высказывались в листовках-прокламациях «Народ и война», издававшихся Союзом освобождения летом 1904 года. В них говорилось, что война с Японией была бесплодной и несла с собой большие жертвы, что царь по совету знатных вельмож, великих князей и министров захватил территорию Манчжурии без какой-либо необходимости и что они насильно вовлекли Японию в войну. Сообщалось, что царь не осведомлен о нуждах своих подданных и может узнать о них только от выборных представителей народа, что в Европе и Японии монарх правит страной вместе с народными избранниками. Авторы прокламации делали вывод, что конституционно-монархическая система управления страной имеет много достоинств, и завершали свои воззвания словами: «Долой самодержавие!», «Да здравствует конституция!»[38] Эта ориентация не только на Европу, но и на Японию, врага, с которым шла война, достойна пристального внимания.
Либеральное движение в России активизировалось с лета 1904 года. Члены Союза освобождения (в том числе редакция и корреспонденты журнала «Освобождение») с интересом изучали политическую систему и «национальный дух» Японии, а Струве, будучи центральной фигурой организации, говорил об извлечении уроков из войны с Японией. Вышеупомянутые прокламации были отпечатаны в большом количестве[39] и распространены среди широких масс. Даже в них содержались призывы к созыву народного представительства, и в качестве примера приводилась политическая система враждебной страны.
Таким образом, модель «Япония – сильный национальный дух – политический строй, опирающийся на народное представительство», была воспринята как образец представителями русского либерального движения. Слабость России, истощенной тяготами войны, и сила Японии были связаны с понятиями «национальный дух» и «строй, опирающийся на народное представительство». Развитие Японии стало примером для русских либералов, которые старались преодолеть отсутствие национального единства в своей стране и воплотить в жизнь необходимые реформы. Конечно, умеренные земские деятели не могли открыто восхищаться вражеской страной, поэтому Земский съезд не упоминал в своих резолюциях Японию в качестве образца для подражания. Однако есть основания сделать вывод, что требования введения системы народного представительства, открыто не выраженное до Земского съезда, было выдвинуто усиливающимся движением либералов через полгода после начала войны.
В России в условиях обострения ситуации на фронте, в тылу часто в качестве причины неудач называли «неготовность к войне», при этом подразумевалась неготовность именно армии. Но, учитывая вышеизложенные рассуждения, следует сделать вывод, что в начале XX века Россия к войне готова не была. Противоположная ситуация наблюдалась в Японии, где действовало подобное «военной машине» государство-нация (nation-state), в условиях подъема «национализма» и национального единства[40]. Перед русским либеральным движением, сформировавшимся осенью 1904 года, стояли важные вопросы: как предоставить народу возможность участвовать в принятии политических решений? Как сформировать нацию на основе системы народных представителей и преодолеть кризис в стране? Разрешение этих вопросов предусматривалось проектом конституции, разработанным Союзом освобождения и опубликованным осенью 1904 года. Конституция должна была уничтожить классовые ограничения, стимулировать развитие чувства «гражданского и национального единства» и объединить многонациональное общество гражданской свободой[41].
Очевидно, что толчком к началу первой российской революции стало «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года, где рабочий класс играл главную роль. Верно и то, что Государственная Дума была созвана под давлением рабочего движения. Однако наиболее важным требованием, выдвинутым этой революцией, было создание основанной на гражданской свободе и равноправии системы народного представительства – идея, разработанная либеральными группами во второй половине 1904 года. Широкие массы людей объединились вокруг этой идеи и объявили в октябре 1905 года всеобщую политическую забастовку, ставшую пиком первой русской революции. В многонациональной и многоконфессиональной Российской империи разрешить задачу формирования нации – при сохранении территориальной целостности – было очень сложно. Было очевидно, что политика русификации – это не выход. Когда сплочение нации посредством «этнической стратегии», т.е. русификации, не увенчалось успехом, первая российская революция попыталась достичь национального единства посредством «гражданской программы»: путем создания системы народных представительств, свободно избранных гражданами обоего пола без различия вероисповедания и национальности, на основании всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов.
1 Военные действия, осуществляемые российской автократией не находили поддержки среди простого населения в тылу. Россия не была национально едина. Но, в то же время, введение воинской повинности в 1880-х гг. обеспечивало создание русской национальной армии.
1 Jan Kusber, Krieg und Revolution in Rußland. Das Militär im Verhältnis zu Wirtschaft, Autokratie und Gesellschaft. Stuttgart, 1997: Johon Bushnell, The Specter of Mutinous Reserves: How the War Produced the October Manifesto. In John Steinberg et al. (eds.), The Russo-Japanese War in Global Perspective: The World War Zero. Vol.1. (Brill, 2005).
[2] См.: «Очерк деятельности Московского городского общественного управления, вызванной событиями русско-японской войны 1904-1905 годов с отчетами (денежными и материальными) по этой деятельности». М., 1907. С. 1-2, 57-61; Yoshifuru Tsuchiya, Unsuccessful National Unity: The Russo-Japanese War and the Home Front in Russia, 1904. John Steinberg et al. (eds.), The Russo-Japanese War in Global Perspective. World War Zero. Vol 2. (Brill, 2007).
[3] Цутия Й. Японско-русская война и русское общество в вопросе деятельности военной помощи. Издано Группой изучения японско-русской войны «Новый взгляд на японско-русскую войну» (на японском языке).(Сейбун-ша, 2005).
4См.: Сакурай Р. Парады с фонариками во время японско-русской войны как проявление национального духа и движения за свободу // Японская история (Нихон рекиси). 1984. № 436. С. 71-81; Ногава Я. Городское общество во время японско-русской войны // Исторический критический очерк (Рекиси хëрон). 1997. №.563. С. 30-33. (Обе на японском языке).
[5] См.: Цутия Й. Японско-русская война и русское общество в вопросе деятельности военной помощи.
[6] Public Record Office, FO/65/1681, 59, 63.
[7] Emily Pyle, The Village Social Relations and the Reception of Soldiers’ Family Aid Policies in Russia, 1912-1921. Ph.D. Dissertation, Chicago University, 1997, p.100.
[8] Это типично не только для России. Даже во Франции, где в результате Французской революции зародился современный «национализм», во время прусско-французской войны имели место случаи, когда граждане отказывались воевать и оказывать продовольственную помощь своей армии. Таким образом, формирование нации — это длительный процесс. См.: Сакурай Т. Смысл современности (на японском языке). (NHK Books, 1984). С. 44-45.
[9] Аракава Ш. Вооруженные силы и регионы (Аоки шотэн, 2001). С. 75; Китадомари К. Помощь семьям призванных солдат во время японско-русской войны. Отношение к закону о поддержке простых солдат // Мачиканеяма Ронсо. 1999. №.33. С. 51-73. (На японском языке).
[10] История префектуры Аичи: Материалы и документы.Том 32. Префектура Аичи, 2002. С. 92-93, 381-383; Аракава Ш. Вооруженные силы и регионы. С. 76-77; Столетняя история Токио. Т. 3. Токио, 1972. С. 992-999; Игути К. Период японско-русской войны. (Йошикава кобункан, 1998). С. 140-142. (На японском языке).
[11] См.: Анзай К. и др. Япония в современный период – государство и народ. (Азуса шуппан-ша, 1984). С. 118. (На японском языке).
[12] История префектуры Аичи… С. 387-388.
[13] Восход. 1904. №7. С. 16; № 8. С. 8.
[14] Public Record Office, FO65/1679, Dispatch No.172, Dispatch No.184.
[15] Восход. 1904. № 6. С. 13; № 8. С. 1-3; № 9. С. 13.
[16] См. : Robert E. Blobaum, Rewolucija: Russian Poland, 1904-1907. (Cornell University Press, 1995).
[17] E.J. Hobsbaum, Nation and Nationalism since 1780: Programme, Myth, Reality. (Cambridge University Press, 1992, 2nd edition), p.10.
[18] Geoffrey Hosking, Empire and Nation-Building in Late Imperial Russia. In Geoffrey Hosking & Robert Service (eds.), Russian Nationalism: Past and Present. (Macmillan Press, London, 1998).
[19] Andreas Kappeler (translated by Alfred Clayton), The Russian Empire: A Multiethnic History. (Reason Education Ltd., Harlow, 2001).
[20] Astrid E. Tuminez, Russian Nationalism since 1856: Ideology and the Making of Foreign Policy. (Rowman & Littlefield Publishing Inc., Lanham, 2000), pp.37-38.
[21] Шацилло К.Ф. Либералы и русско-японская война // Вопросы истории. 1982. № 7. С.107-108.
[22] Черменский Е.Д. Земско-либеральное движение // История СССР. 1966. № 5. С. 54; Shmuel Galai, The Liberation Movement in Russia 1900-1905. Cambridge University Press, 1973, pp.197 ff.
[23] Освобождение. 1904. № 22 (46). С. 400.
[24] Либеральное движение в России 1902-1905 гг. М., 2001. С. 135-138.
[25] Большинство выступало за наделение народных представителей законодательной властью и ограничение самодержавного правления, в то время как меньшинство готово было идти на компромисс и говорило лишь об участии народных представителей в законодательной работе.
[26] Либеральное движение в России 1902-1905 гг. С. 78-134.
[27] См.: Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ века. Москва, 1977 (в частности — глава 4).
[28] Terence Emmons, Russia’s Banquet Campaign. California Slavic Studies, 1977, 10, pp.45-86.
[29] Emmons, Russia’s Banquet Campaign, стр.56-57. Эммонс сделал ошибку, написав, что на 6-и банкетах звучали требования созыва конституционного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.
[30] Emmons, Russia’s Banquet Campaign, pp.277-280.
[31] Emmons, Russia’s Banquet Campaign, p.281.
[32] См.: Немура Р. Народ, государство и интеллигенция – вокруг двух контроверсий. (На японском языке) // История России (Росия-си кенкю). 1992. №52. С. 13-14.
[33] Редактор. Военный юбилей и юбилейная война // Освобождение. 1904. №17. С. 298-301. На раннем этапе русско-японской войны слово «патриотизм» часто использовалось, чтобы поддержать военный ажиотаж. Но Струве в статье «Военный юбилей и юбилейная война» использует термин «дух нации», что кажется более важным для определения понятия «национализм». Он уже обращался к этому вопросу в работе «В чем же истинный национализм?», написанной в 1901 году. П.Б. Струве был одним из нескольких думающий людей, которые интересовались «национализмом» в те дни. См. также: Струве П.Б. Избранные сочнения. М., 1999. С. 13-44.
[34] Yulia Mikhailova, Images of Enemy and Self: Russian “Popular Prints” of the Russo-Japanese War. Acta Slavica Iaponica, том. 16, 1998.
[35] Нива. 1904. №6. С. 120а-120г.
[36] С.Д. Война и самодержавие // Освобождение. 1904. № 21. С. 361-362.
[37] Волконский Г. Война // Освобождение. 1904. № 59. С. 156-158.
[38] Либеральное движение в России 1902-1905 гг. С. 510-513.
[39] Либеральное движение в России 1902-1905 гг. С. 564.
[40] Таки К. На войне. (На японском языке). (Иванами синшо, 1990). С. 13-14.
[41] Кано Т. Демократизация Российской империи и национальная интеграция. (На японском языке). (Очаномизу-шобо, 2001). С. 187-193.
