П. Г. Рогозный (к.и.н., СПб ИИ РАН)
К началу первой революции Российская Православная Церковь оставалась самой консервативной организацией Российской империи. Основным правовым документом регламентирующим церковную жизнь был по-прежнему петровский «Духовный регламент». Начатое Петром Великим огосударствление Церкви и общая секуляризация культуры,[1] была продолжена его приемниками и окончательно завершено в XIX веке, когда Церковь из некогда якобы независимой силы превратилась в ведомство православного исповедания. Данный тезис практически безоговорочно разделяют и светские и церковные историки. Но так ли это на самом деле? Действительно ли Церковь являлась «служанкой государства», а все проводимые реформы в XIX веке были направленные на порабощение главной конфессии империи?[2] Важным вопросом является также, и то, хотели иерархи внести изменения в традиционно сложившиеся церковно-государственные отношения? Ответ кажется однозначным — хотели, однако какого рода изменения?
Наиболее радикальные церковные реформы в Церкви в середине XIX веке пытался провести в жизнь обер-прокурор Святейшего Синода Дмитрий Толстой.[3] Однако почти все его начинания окончились неудачей как раз из-за сопротивления высшей иерархии.[4] Действительно, зачем архиереем было делиться собственной властью, например в области церковного суда.[5] В свою очередь именно архиереи больше всего писали и говорили о «пленении» Русской Церкви. Их идеалом являлось избавление от сдерживающей их власти обер-прокурора Синода, созыв Поместного Собора, на котором именно они иерархи и должны были представлять всю Церковь, и избрание Патриарха из своей среды. Между тем должно было сохраниться государственное субсидирование Церкви, законы преследующие всех отколовшихся от православия ( старообрядцев, сектантов). О громадном количестве рядового белого духовенства влачившего полунищенское существование, конечно, никто и не думал. Интеллектуальной оппозицией «черному» духовенству и вообще высшей иерархии являлись светская профессура Духовных академий. В большинстве своем выходцы из духовного сословия, но не принявшие сан и монашество, профессура в буквальном смысле ненавидела, по их мнению «выскочек» принявших подстриг и быстро сделавших карьеру в ведомстве православного исповедания. Избрание Патриарха, считали они, приведет лишь к усилению и так большей власти «черного» духовенства в Церкви.
Обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцев полагал, что какие либо реформы в Церкви могут вести только к усилению и так большой власти епархиальных архиереев. Иерархи желали большей свободы и автономии от государственного диктата, рядовое духовенство желало освобождения от «деспотичной власти» самих иерархов. В свою очередь и внутри этих двух групп имелись неразрешимые противоречия. В среде высших иерархов борьба за самые престижные кафедры, в среде белого духовенства, конфликт между священно и церковнослужителями, основой причиной которого было неравномерное распределение доходов.[6] Таким образом, в Церкви постепенно складывалась своеобразная «революционная ситуация». Впервые радикальные настроения выплеснулись наружу в годы Первой русской революции. Радикализм, проявленный рядовым духовенством, в буквальном смысле шокировал не только церковные, но и светские власти. Значительная часть прошедших в первую и вторую Государственную Думу священников быстро перешли в радикальный лагерь.
Властям становилось понятно, что одними репрессивными методами ничего не достичь. Еще ранее этого времени, председатель Комитета министров С.Ю Витте и самый «популярный» иерарх Российской Церкви, столичный митрополит Антоний (Вадковский) выступили с инициативой проведения коренных реформ в Церкви.[7] Причем выяснилось что Синод, выступивший с заявлением о необходимости церковных реформ, оказался даже радикальнее светского Комитета министров. К мнению Синода к неудовольствию Победоносцева, примкнул и товарищ обер-прокурора В.К. Саблер.[8]
Однако К.П. Победоносцеву удалось убедить императора что проведения, каких либо реформ в «настоящее тяжелое время» было бы делом «безумной необдуманности».( К.П. считал, и надо сказать не без оснований, что реформы будут отданы на откуп высшей иерархии, а архиерейское управление и так «всюду наполнено неправды, хищений и самовластия».)[9] Следует отменить, что фактически все архиереи в своих отзывах по вопросам церковной реформы, составленных по инициативе обер-прокурора признали необходимость церковных реформ и ненормальность настоящего положения Церкви.[10]
В годы первой революции сложилось и движение белого столичного духовенства, которое впоследствии считали истоком так называемого дореволюционного «обновленчества»[11]. Данное движение, манифест которого опубликован в «Церковном вестнике» и получил наименование записки 32-х, было отчасти поддержано и митрополитом Антонием (Вадковским).[12] В данном документе говорилось о «восстановлении канонического строя», об избрании епископов клиром и «народом местной Церкви».[13] Но только после отставки Победоносцева, возможность проведения церковных реформ впервые принимало реальные очертания.
Возможности и направления этих реформ активно обсуждались в прессе. Вопрос, в каком направлении должно происходить реформирование Церкви являлся основным. Возможно ли в современную эпоху возвращение к церковно-канонической практике Византийской империи? Наиболее крупный церковный авторитет, к тому времени уже покойный, — историк В.В. Болотов считал это мнение ошибочным. Только те реформы, которые соответствуют нуждам времени и могут улучшить современную церковную жизнь должны считаться подлинно каноничными. По его мнению, «история Церкви должна служить источником полезной информации, а не сводом законов».[14]
Основные направления реформирования Церкви были обсуждены и сформулированы на Предсоборном присутствии в 1906 году. Главный вопрос был о власти в Церкви, о коренной реорганизации всего высшего управления ведомством православного исповедания.[15] Такие вопросы мог решить только специально созванный Поместный Собор. Важным являлось и то, что фактически Россия становилась конституционной (парламентской) монархией. Это существенно меняло и место Церкви в государственном аппарате. Церковь могла теперь попасть в зависимость не только от правительства, но и от Думы, где была создана специальная комиссия по делам Православной Церкви[16]. «На смену пусть постылой, но определенности отношений приходила неопределенность; и она пугала»- так охарактеризовал сложившуюся ситуацию современный историк В.С. Дякин.[17] Конечно, это понимали и в церковных кругах: «Раз мы, писал обер-прокурор Синода А.Д. Оболенский — С.Ю. Витте, — находимся накануне таких возможностей, что председатель Совета (министров) будет Петрункевич или Горемыкин, Церковь не может быть поставлена в необходимость танцевать между этими крайностями».[18]
Собор, на котором и должны были осуществиться ключевые церковные реформы так и не был созван, на данное решение повлияло и общеполитическая ситуация сложившаяся после первой революции. Возможность получить сильную и не зависимую церковную организацию по-прежнему, видимо, пугало власти.
Впрочем, вмешательство и контроль государства в церковные дела были явно преувеличенны в отечественной литературе. Некоторые иерархи в провинции вели настоящую войну с властью в лице губернатора, причем исход этого противостояния был не всегда в пользу светских властей.[19]
В некоторых епархиях архиереем удавалось создавать своего рода «вотчины» и претендовать не только на духовную власть.[20] Апофеозом такой деятельности был, наверное, случай с черниговским архиепископом Василием (Богоявленским) который перед революцией сумел создать в своей епархии своего рода государство в государстве. Несмотря ни на какие происки «доброжелателей» Василий прочно сидел на своем месте до Февральской революции. Масштаб деятельности архиепископа в буквальном смысле шокировал синодского ревизора, можно подумать, что до этого о нем церковные власти ничего не знали? Василий занимался не только политическими интригами, но и благотворительностью, торговлей, скупкой, продажей, строительством превращая свою епархию в «буквальном смысле в торговое предприятие».[21]
Важно отметить и то, что созданная для контроля епархиального епископа, в 19 веке должность секретаря консистории, явно не оправдала возлагаемых на нее надежд. Чаще всего и епископ, и секретарь быстро находили общий язык и действовали в одном направлении. (Показательно, что в 1917 году в эпоху наиболее обостренного противостояния епископата и белого духовенства, к антиепископский оппозиции открыто, примкнул лишь один секретарь духовной консистории.)
Вплоть до Февральской революции организационная и управленческая структура Церкви оставалась неизменной. Церковный кризис 1915 года и отставка популярного в церковной и светской среде обер-прокурора А.Д. Самарина, создало условия для перехода в оппозицию даже самых консервативных и монархических церковных сил. Влияние данного кризиса, совпавшего по времени с общеполитическим, явно недооценено исследователями.[22] Изучения материалов перлюстрации, показывает, что церковные вопросы волновали весьма большую часть образованного общества.[23]
При проведении канонизаций в царствования Николая II , вопрос стоял ни о правомерности или не правомерности прославления того или иного подвижника, а о том кому решать этот вопрос, самодержцу или Святейшему Синоду? Тоже самое происходило и при назначении на главные столичные кафедры церковных иерархов. Предреволюционные назначения столичных иерархов происходило с грубым нарушением не только действующего законодательства, но и церковного права.[24] Безотносительно к вопросу о существовании распутинского влияния на эти назначения, и в светской и в церковной среде их прочно связывали с ненавистным «старцем». Даже если считать распутинское влияние мифом, данный фактор все равно играл важнейшую роль в предреволюционных настроениях в церковной среде.
В годы Первой мировой войны также резко обострилась проблема материального обеспечения духовенства.[25] Синодская комиссия по реформе прихода созданная в самом начале 1917 года, констатировала в буквальном смысле бедственное состояние приходского духовенства. В некоторых епархиях, как отмечалась в материалах комиссии, были даже отмечены случаи голодной смерти в среде низших церковнослужителей.[26]
Все это конечно прямым образом влияло на предреволюционные настроения в церковной среде. Церковь фактически переходила в оппозицию существующему порядку вещей, в первую очередь самому синодальному строю. ( При этом, конечно следует различать оппозиционность «церковных либералов» и «церковных консерваторов».)
Именно поэтому многие из церковных деятелей так искренне приветствовали Февральскую революцию, связывая с ней надежды на освобождения Церкви от власти «темных сил». Попытки трактовать якобы излишний сервилизм и соглашательство церковных иерархов так быстро перешедшим с поминовение монарха на «благоверное Временное правительство» не убедительны. Говорить об искренности обращений всего епископата по поводу революции и нового строя, конечно, нельзя. Некоторая часть иерархов действительно подозрительно быстро сменило свои политические ориентиры. Интересно отметить, что все архиереи принесли присягу Временному правительству, а некоторые даже участвовали в преследовании священников-монархистов, которых в отличие от высших иерархов оказалось не мало.
Современный исследователь пишет, что «призывы, прозвучавшие с церковных амвонов и со страниц епархиальных изданий, побуждали народ к повиновению новой власти, способствовали формированию у него положительного отношения к свержению династии Романовых, и тем самым фактически узаконили Февральскую революцию».[27] Трудно согласится с таким мнением, ибо политическое значение выступлений, в частности епархиальных архиереев, не говоря уже о приходском духовенстве, фактически равнялось нулю. Следует заметить, что даже трудно допустимая возможность какого либо альтернативного поведения вряд ли могла привести к ощутимым результатам. В схожей ситуации после Октябрьского переворота анафема, провозглашенная большевикам, не помогла их противникам и, следует признать, не сильно повлияла на общую политическую ситуацию.[28] Это притом что, по сути, приход к власти большевиков расколол общество на две враждебные части. Февральскую революцию же революцию приветствовали люди стоящие на совершенно противоположных позициях, от Ленина до Пуришкевича. На некий очень краткий момент она была фактором консолидации общества. Даже искренне верующими людьми революция вначале воспринималась как «Красная Пасха».[29]
И если основной причиной «светской» революции было разложение российской государственности, то такой же причиной «церковной революции» было многолетнее разложение синодального строя. Годами сдерживаемое недовольство выплеснулась наружу, прошедшие повсеместно съезды духовенства и мирян приветствовали падения самодержавия. В епархиях создавались Исполнительные Комитеты и Церковно-епархиальные советы, требовавшие немедленного увольнения неугодных архиереев и коренных реформ в области церковного управления. Повсеместно звучали инсинуации и в адрес самодержавия, которое якобы только и делало, что преследовало Церковь. Причем с такими заявлениями выступали даже наиболее консервативно настроенные иерархи.[30] Данный факт можно рассматривать как крайнею степень виктимизации. Возможно, именно это и повлияло впоследствии на обоснование тезиса о Церкви как служанке государства.[31] (И если в выступлениях духовенства Церковь выступала, как невольница самодержавия, в советской историографии она стала рассматриваться не только как любовница, но и как законная жена «деспотичного режима».)
Важным для церковной жизни явились и принятое Временным правительством постановления « Об отмене вероисповедных и национальных ограничений( 20 марта) и о «Свободе совести» (14 июля). Единственный серьезный конфликт Церкви с Временным правительством из-за его постановления от 20 июня о передаче в ведение Министерства народного просвещения церковно-приходских школ, и возможной отмене в них преподавания Закона Божьего, продолжался вплоть до прихода к власти большевиков.[32]
В 1917 году впервые за все историю Русского Православия повсеместно было введено «выборное начало». Данный процесс, начавшийся снизу, был законодательно узаконен Синодом. Возможно, это была самая крупная реформа в жизни Православной Церкви. Избирали не только епархиальных архиереев (такие выборы состоялись в 11 епархиях), но и священников, дьяконов и псаломщиков.[33] Таким же образом, официально были узаконены Церковно-епархиальные советы, стихийно появившиеся во многих епархиях после Февральской революции. Радикальный настрой в среде особенно низшего духовенства был столь силен, что современникам порой казалось, что анархические тенденции полностью возобладают, а дальнейшее «углубление» революции приведет к полной церковной разрухе. Не смотря на мрачные прогнозы, Церковь выстояла. А созванный, наконец, в августе 1917 года Поместный Собор явился фактом безусловной консолидации церковного общества.
5 августа была упразднена должность обер-прокурора Синода, и создано Министерство исповеданий. Октябрьская революция вначале была воспринята церковными деятелями вполне равнодушно. «Да и по правде сказать, не все ли равно- Ленин или Керенский? Первый открыто объявляет себя врагом всего доброго, а второй такой же авантюрист, но под внешней формой государственного деятеля», писал епископ Алексей ( Симанский) митрополиту Арсению ( Стадницкому).[34] А некоторые даже наивно полагали, что с большевиками будет легче договориться, чем с «печальной памятью Временным правительством».[35] В ноябре с избранием Патриарха закончился почти 200-летний синодальный строй. Церковь оказалась единственной крупной государственной организацией дореволюционной России, которая институционально не развалилась, пережив три революции. По мере работы Поместного Собора, безусловно, главного церковного события XX века, начали вырисовываться четкие контуры будущей церковной организации, которым не суждено было реализоваться в силу известных общеполитических причин.
[1] Однако, говорить о секуляризации при Петре Великом как показывают новейшие исследования очень «проблематично»: «Впервые потребовав от своих поданных ежегодной исповеди и причастия, Петр тем самым заявил о своем идеале далеком от секулярного». См.: Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740. М., 2000. С.344.
[2] См: главу: «Церковь как служанка государства»// Пайпс Р. Россия при старом режиме М., 1993. Данная интерпретация вполне вписывается в традиционную советскую. Ср.: с так называемой интерпретацией «ревизионистской». Freeze L. G. Handmaiden of the State? The Church in Imperial Russia Reconsidered // Journal of Eccleseiastical History. January, 1985.
[3] О церковных реформах в 19 веке см: : Freeze L. G. The Parish Clergy in Nineteenth—Century Russia. Crisis. Reform, Counter-Reform. Princon University. 1983. Римский С.В. Российская Церковь в эпоху великих реформ М., 1999. Алексеева С.И. Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России 1856-1904. СПб., 2003. Никулин М.В. Православная Церковь в общественной жизни России (конец 1850-х — конец 1870-х гг.) М.,2006.
[4] Протоиерей Г. Флоровский писал о графе Дм. Толстом: «Главный ретроград в общей и внутренней политике, в делах церковных Дм. Толстой был, напротив, радикалом и новатором…». Флоровский Г., протоиерей. Пути русского богословия Вильнюс. 1991. С. 342.
[5] См.: подробнее. Белякова Е.И. Церковный суд и проблемы церковной жизни М., 2004. С.95-106
[6] При дележе доходов священник считался за единицу, диакон за половину, а псаломщик- за четверть. Это служило основным источником радикализации низших церковнослужителей заявлявшим, что они не «получеловеки» и не «четвертьчеловеки». См.: Зырянов П.Н. Православная церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М.. 1984. С. 105.
[7] Тексты данных записок составленных профессурой столичных академий. См.: Историческая переписка о судьбах Православной Церкви. СПб., 1912.
[8] Этот нюанс довольно правдиво, в отличие от других эпизодов, описал в своих воспоминаниях С.Ю. Витте. См.: Из архива С.Ю. Витте: Воспоминания СПб., 2003. Т.1. книга 2.С.679. Т.2. С.120-122.
[9] Из писем К.П. Победоносцева к Николаю II (1898-1905) // Религии мира М., 1983. С. 186.
[10] См.: Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе Части 1-3. СПб., 1906.
[11] Впоследствии не совсем справедливо многие деятели уже «советского обновленчества» видели своих родоначальников именно в этом движении, к их мнению присоединились и многие позднейшие историки. Ср.: Титлинов Б.В. Церковь во время революции Пг., 1924. Левитин-Краснов А. Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М., 1996. Шкаровский М.В. Обновленческое движение в Русской православной церкви 20 века. СПб., 1999. Edward E. Rodslof. Renovationsm, Russian Orthodoxy and Revolution. 1905-1945., Indiana University Press. 2003. Все же следует отметить, что дореволюционное обновленчество и советское, это звенья явно разной цепи. Показателен и тот факт, что во время обновленческого раскола 20-х годов XX века, большинство доживших до этого старых «обновленцев» приняли сторону патриарха Тихона.
[12] См: Фирсов С.Л. Записка 32-х священников как источник по истории Православной Российской Церкви// Русское прошлое СПб., 1996.№ 7.
[13] Текст записки и другие материалы «Группы петербургских священников». См.: К церковному Собору. СПб., 1906. «Эта записка писал, — Флоровский, в своем классическом труде, — была составлена в духе довольно расплывчатого церковного либерализма, без достаточной духовной сосредоточенности» Флоровский Г., протоиеоей. Указ. соч. С.477. Никакого даже самого расплывчатого «церковного либерализма» в записке невозможно отыскать, чтение самого документа наводит на мысль, читал ли его вообще Георгий Флоровский?
[14] Зернов Н. Русское религиозное возрождение 20 века Paris.1974. С.85.
[15] О дискуссии и политической борьбе вокруг реформ в Церкви в годы первой революции. См.: Зырянов П.Н. Указ. соч. Каннингем. В.Дж. С надеждой на Собор: Религиозное пробуждение начала века. Лондон,1990; Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х-1918гг.) М.,2002; Ореханов Г., иерей. На пути к Собору: Церковные реформы и первая русская революция. М.,2002.
[16] См.: Рожков В., протоиерей. Церковные вопросы в Государственной Думе М., 2004.
[17]Дякин В.С. Церковь и государство в период третьеиюньской монархии // Новый часовой СПб.,1996 № 4.С.126.
[18] Там же.
[19] Об одном из таких случаев, хотя видимо попадающих в разряд исключений. См: Рогозный П.Г. «Вотчина» епископа Никона (Енисейская епархия в 1913-17 гг.) // История повседневности. Источник Историк. История. СПб.,2003. Вып.3
[20] Очевидно, что стремление некоторых иерархов к цезарепапизму тонко чувствовал еще в XIX веке обер-прокурор Синода Димитрий Толстой, человек умный и циничный. По словам его ближайшего соратника, Е.М. Феоктистова он считал, что в случае создания для архиереев самостоятельного положения «они употребят все усилия, что бы подчинить государство церкви». Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы М., 1991. С.111. Следующий за ним обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев писал императору: «но ведь нет дружбы между нашими иерархами, и когда обер-прокурора не будет, они станут, изводит друг друга наветами, интригами и враждою. Так было между ними в 17 и 18 столетии, так и теперь будет». Из писем К.П. Победоносцева к Николаю II (1898-1905) // Религии мира М., 1983. С.186.
[21] РГИА.Ф.796.Оп. 204.От.1.Ст.5.Д.177.Л.271.Так, например синодский ревизор описывает епархиальный дом, отстроенный Василием в центре города. «Лучшее сооружение в Чернигове. Его художественная роскошь настолько бьет в глаза, что делается как — то неловко». Ревизор сравнил его с петроградскими «роскошными сооружениями банков не стесненных средствами». Там же Л.24.
[22] Фактическая канва событий хорошо известна. См.: Фриз. Г. Церковь, религия и политическая культура на закате старого режима. // Реформы или революция? Россия, 1861-1917.М., 1992.С.4О-47. Фирсов С.Л. Указ. Соч. С.433-438. Шавельский Г., пропресветер. Русская Церковь пред революцией М., 2005.С.89-97.
[23] Так, например, лично не знавший А.Д. Самарина, граф М.М. Перовский- Петрово- Соловово, писал ему: «Вы ушли — по сложившемуся и, несомненно, верному представлению — потому что не захотели уступать той мрази…которая завелась у нас на Руси и отравляет всех и вся своим безграмотно- развратными омерзительным дыханием…». ГАРФ. Ф. 102.Оп. 265. Д. 1033. Л.1587.
[24] [ Записка директора синодальной канцелярии П.В. Гурьева о «распутинских назначениях» в среде высших иерархов] // РГИА.Ф. 796.Оп.445.Д.745.Л.1-2. Так, по справке Гурьева, назначение обоих митрополитов было сделано по непосредственному указанию царя и «оформлено путем верноподданейшего доклада обер-прокурора Святейшего Синода», причем члены Синода уже задним числом узнали о состоявшемся назначении. Таким же путем в Тобольск был назначен и епископ Варнава (Накропин). Там же Л.1об. Согласно же церковному законодательству, кандидатуры архиереев должен был рассматривать первоначально Синод, а после посылать на утверждения императору. См.: Духовный регламент // Законодательство Петра I. М.,1997. С.582. Ср: «Церковные соборы в своих постановлениях не раз повторяли, что избрание епископа, совершенное исключительно и непосредственно светской властью, помимо или с принуждением духовной недействительно» Павлов А.С. Курс церковного права. СПб., 2002. С. 171.
[25] Сами синодалы, проявляли порой полное равнодушие к положению низшего причта. Так, псаломщики Полтавской епархии направили в 1916 году в Синод прошения с вопросом, могут ли они «заниматься охотой на зайцев, уток и вообще на дичь… охота могла бы принести большую пользу, особенно в теперешнее время дороговизны». Здесь удивляет не просьба псаломщиков, а ответ Синода, «что на основании правил Св. Апостолов служащие алтаря от алтаря и питаются». РГИА. Ф.796.Оп.445. Д.677. Л.1-2.
[26] РГИА. Ф. 799. Оп. 31. Д. 306.
[27]Бабкин М.А. Приходское духовенство Российской православной церкви и падение монархии // Вопросы истории 2003.№6.С.69.
[28]Хотя в знаменитом анафемствовании патриарха Тихона от 19 января 1918 года термин большевики не упоминался, совершенно ясно, что оно было направленно непосредственно против них. Именно так оно и воспринималось в обществе. Отказ от термина большевизм, возможно, произошел по вполне «наивной» причине, которую декларировали члены соборной комиссии по «церковному большевизму», когда было решено отказаться от термина большевизм и большевик « дабы не рекламировать и не популяризировать среди народа гнусного лжеучения…, а в актах, исходящих от Собора, заменяя означенные термины соответствующим описанием». РГИА.Ф.833.Оп.1 Д.33 Л.4об.
[29] Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культура Российской революции 1917 года. СПб., 2001 С.56-80.
[30] Большинство посланий архиереев в настоящее время републикованно. См.: Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году: Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви. / сост. М.В. Бабкин/ М., 2006.
[31] Конечно, вышеупомянутая концепция Пайпса схематична и груба, следует учитывать также массу фактических ошибок автора. Однако, в целом в той или иной степени ее разделяют большинство современных отечественных историков.
[32] В данном конфликте обе стороны проявили неразумную неуступчивость. Причем вся полемика по этому вопросу не дала ни каких результатов. См.: Смирнов Н.Н. На переломе: Российское учительство накануне и в дни революции 1917 года. СПб., 1994. С.262-266.
[33]Подробнее. Рогозный П.Г. «Церковная революция» и выборы архиереев в 1917 году // Исторические записки М. Наука. 2004. Т.7 (135).
[34] Епископ Алексий — митрополиту Арсению 28 октября 1917г.// Письма патриарха Алексия своему духовнику М., 2000. С.81.
[35] Так, например, считал известный церковный деятель профессор Н.Д. Кузнецов, участвовавший в переговорах от имени Собора и с Временным правительством и с большевиками. Впоследствии в тюрьмах и ссылках уже в Советской России у него была возможность на собственном опыте почувствовать разницу между Керенским и Лениным.
Добавить комментарий