Эволюция понятия веротерпимости и Указ 17 апреля 1905 г.

Александр Юрьевич Бендин, кандидат исторических наук, доцент.

 Институт теологии имени святых Мефодия и Кирилла

 Белорусского государственного  университета.

Во-второй половине XIX в. российское государство начало активно выступать в качестве главного субъекта модернизации,которая в эпоху Великих реформ приняла системный характер. По словам А.Н.Медушевского, модернизация  “Сразу законодательно провозгласила коренное социальное преустройство, что способствовавало вовлечению в реформационный процесс всех слоёв общества. Реформа открыла возможности для участия общества в преобразованиях, имевших целью создание гражданского общества и правового государства. Ликвидация крепостничества, введение земского самоуправления, демократические реформы в области суда, образования и печати служили реальным основанием постепенной рационализации и европеизации общественных отношений, освобождения от традиционных институтов.[1]

Системная модернизация российского социума ускорила, в свою очередь, процессы секуляризации общественного сознания, науки, культуры и образования. Инициированные Великими реформами вопросы о секуляризации государственного устройства в сфере общественных и  церковно-политических отношений, а также либерализации  системы вероисповедных отношений, получившей в общественном сознании наименование свободы совести, вызвали, благодаря влиянию либеральной, консервативной и церковной периодики, широкий общественный резонанс.[2] В результате наложения процессов модернизации и секуляризации в российском обществе складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны,  государство в качестве главного субъекта системной модернизации ускоряло процесс секуляризации общественных отношений, с другой – по прежнему сохраняло практику, характерную для традиционных христианских обществ, когда один привилегированный религиозный институт опирался на силу государства для поддержания своего исключительного правового статуса среди всех терпимых религиозных общин.

         Религиозно-этническая структура Российской империи  в её демографической динамике выглядела следующим образом:

Как свидетельствуют статистические данные всероссийской переписи населения 1897 г., лица православного исповедания (вместе со старообрядцами) составляли 71% населения страны. Следовательно, Русская Православная Церковь являлась крупнейшей  религиозной общиной Российского государства.

 К традиционным институтам Империи следует отнести  вероисповедную систему, основанную на принципах веротерпимости. Главные принципы имперской веротерпимости в области государственно-религиозных и межрелигиозных отношений  нашли свое законодательное воплощение в статьях 44 и 45 Основных законов Российской империи. Так, статья 44 гласила, что «Все, не принадлежавшие к господствующей Церкви подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также иностранцы, состоявшие на российской службе или временно в России пребывавшие, – пользовались каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной». В 45 статье Основных законов говорилось, что «Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам, да все народы, в России пребывающие, славят Бога всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование российских монархов, моля Творца вселенной об  умножении благоденствия и укреплении силы империи.[4]

Тем самым самодержавная власть обеспечивала легитимность своей религиозной политики в обществе, отличавшемся сложным религиозно-этническим многообразием. Эта религиозная политика сопрягалась с политикой национальной, так как границы религиозных общин нередко совпадали с границами основных этнических групп, а этническая и религиозная идентичность часто  являлись синонимами.[5]

 Задачи, стоявшие перед вероисповедной системой, заключались в поддержании  традиционной религиозности российского общества и  сохранении религиозно-этнической стабильности в Империи: а) по горизонтали, т.е. в сфере межрелигиозных отношений, б) по вертикали, т.е. во взаимоотношениях между религиозными общинами и государством. Имперский бюрократический механизм предусматривал правовую и административную практику государственного регулирования деятельности признанных законом религиозных общин в соответствии с иерархическим принципом устроения системы вероисповедных отношений. Эта практика предполагала а) положение Православной Церкви как  «первенствующей и господствующей» среди всех вероисповеданий России[6] ; б)  правовое равенство неправославных христианских конфессий и групп, а также нехристианских религиозных общин  между собой; б) уголовную защиту Православной Церкви  и христианства как религии от совращений и отступлений в иные неправославные и нехристианские  вероисповедания[7]. В порефоменной России  законодательство сохраняло представление о том, что репрессии против еретиков и совратителей – гарантия сохранения целостности Православия, шире – христианского общества и государства.

Сущностными характеристиками традиционного характера имперской системы вероисповедных отношений являлись:

а) патерналистский характер монархической власти, регламентирующей фукционирование и иерархическую упорядоченность религиозных общин, обладающих статусом государственных в рамках системы вероисповедных отношений;

б) различные практики административного и уголовного принуждения, осуществляемые государством для защиты интересов Православной Церкви, обладающей привилегированным статусом в сравнении с другими религиозными общинами  Империи[8] ;

в) законодательное запрещение прозелитизма и религиозной конкуренции для всех религиозных общин Империи, за исключением Православной Церкви; [9]

г) привилегированный статус христианских неправославных конфессий (церквей) в сравнении с нехристианскими религиозными общинами и терпимыми христианскими сектами[10];

д) наследственный характер религиозно-этнической принадлежности всех подданных государства[11], в соответствии с которым основным объектом веротерпимости являлись религиозные общины, а не отдельная личность;  приоритет государственно-церковных интересов над личными религиозными предпочтениями верующих.

Эта система  вероисповедных отношений исторически имела свои отличительные особенности, относительно аналогичных систем ряда государств Западной Европы и США. Принципы религиозной свободы, выработанные западной правовой мыслью ко второй половине XIX века, в изложении известного либерального правоведа А.Д. Градовского включали следующие положения: а) свободу публичного отправления богослужения по обрядам своей веры; б) свободу избрания вероисповедания; в) свободу проповеди с целью обращения в свою веру лица, принадлежащего другому исповеданию, и основания новой церкви, г) возможность пользоваться всеми политическими и гражданскими правами, несмотря на принадлежность к той или другой церкви. Тем самым свобода веры предполагала защиту прав личности свободно и без участия государственной или церковной власти избирать то или иное вероисповедание и беспрепятственно следовать ему. Однако последовательная реализация указанных положений была свойственна, по замечанию Градовского, далеко не всем западноевропейским государствам.[12]

Что же касается  норм религиозного законодательства, действовавших в Империи в  XIX – начале XX вв., следует отметить, что они имели ряд ограничений, касавшихся таких важных принципов религиозной свободы, как свобода миссионерской деятельности, свобода избрания веры и образования новых религиозных групп среди признанных законом вероисповеданий, а также зависимость личных прав подданных от вероисповедания.

 Ряд  ограничительных мер административного характера распространялся на Римско-католическую церковь в связи с участием части её духовенства в восстании 1863г. на территории Царства Польского и Западного края. Эти ограничения, в виде административных распоряжений принятые генерал-губернаторами Северо-Западного края в 60-е гг. XIX в., выходили за рамки существовавшего законодательства о веротерпимости. Они были вызваны совокупными проявлениями политической нелояльности католического духовенства по отношению к российской монархии, религиозной нетерпимости к Православию, а также  нелегитимной прозелитической деятельности среди православного населения западных окраин России.[13]

В целом,отношения веротерпимости строились на двух принципах:равенство всех  терпимых религиозных общин перед законом; неравенство общин между собой по объёму прав и привилегий. В соответствии с принципом неравенства иерархия конфессий и общин выстраивалась следующим образом.  Вслед за господствующей и первенствующей Православной Церковью следует поставить Лютеранскую и Реформатскую церкви, общину гернгутеров, Армяно-грегорианскую, Армяно-католическую и Римско-католическую церкви; вслед за этими «иностранными» христианскими конфессиями по объёму привилегий стояли общины евреев-караимов, мусульман-суннитов и шиитов; менее привилегированной была община евреев-талмудистов; наконец последней из привилегированных общин была ламаистская калмыков и бурят…Признанными, но лишёнными привилегий были шотландские и базельские сектанты, менониты и баптисты Закавказья, сибирские шаманисты и самоеды-язычники.[14]  Критерием для установления объёма привилегий служили условия экклезиологические (каноничность и апостольская преемственность церкви), догматические (степень различия с православным вероучением), вероучительные в целом (христианские или нехристианские общины) и, наконец, очевидно первые по важности – государственные (политическая значимость того или иного народа, включаемого в Империю).

Таким образом, в соответствии с российским законодательством веротерпимость означала определенную религиозную самостоятельность признанных в империи и находящихся под управлением государства «иностранных» христианских конфессий и  религиозных групп, а также иноверных исповеданий, наделённых соответствующей правосубъектностью.

Управление официально признанными религиозными обществами находилось в ведении министерства внутренних дел, в частности, департамента духовных дел иностранных исповеданий. Ведению этого департамента подлежали вероисповедания: армяно-григорианское, римско-католическое, евангелическо-лютеранское, реформатское, еврейское, магометанское и ламаитское. В ведении департамента находились римско-католическая духовная коллегия, состоявшая из председателя (митрополита Римско-Католической Церкви по Империи), членов постоянных заседателей от епархий, прокурора и канцелярских чинов. Коллегии подчинялись римско-католические епархиальные управления и учебные заведения (римско-католическая духовная академия в Санкт-Петербурге и семинария); евангелическо-лютеранская генеральная консистория, состоявшая из светского президента, духовного вице-президента, членов светских и духовных, прокурора и чинов канцелярии. Генеральной консистории были подведомственны консистории местные. Для управления делами мусульман существовали Оренбургское духовное собрание и Таврическое духовное правление. По делам еврейского вероисповедания при департаменте состояла особая раввинская комиссия в качестве совещательного учреждения. Управление инославными и иноверными религиозными обществами существенным образом отличалось от управления Православной Церковью. Во-первых, они не имели высшего учреждения, ведающего всеми делами данного вероисповедания, за исключением Римско-Католической и Армяно-Грегорианской Церквей. Во-вторых, за исключением Римско-Католической Церкви, в организации управления всех других религиозных обществ в большей или меньшей степени присутствовало начало выборного самоуправления[15].

Закономерным следствием административно-правового устройства и функционирования вероисповедной системы явилось негативное отношение государства к прозелитизму как потенциальному источнику межрелигиозных конфликтов и напряженности. Причинами  религиозной  нетерпимости становились отношения соперничества между контролируемыми государством религиозными общинами, претендующими на религиозную исключительность.. В этих условиях задачей правительства становилось сохранение стабильности  религиозно-этнических границ внутри Империи с помощью юридического запрета на прозелитизм среди религиозных конкурентов. Предполагалась, что рост численности неправославных общин а, следовательно, идентифицирующих себя с ними этнических групп и диаспор может достигаться только путём естественного прироста единоверцев. В свою очередь законодательный запрет на прозелитизм воспринимался миссионерствующими неправославными общинами как существенное ограничение их догматически  обоснованных религиозных прав на пропаганду своего вероучения среди иноверцев.

 В соответствии с законодательством монарху как высшей инстанции принадлежало разрешение важнейших дел покровительствуемых им исповеданий.[16] Законодательно закреплённые принципы монархического патернализма, на основе которых регламентировался бюрократический способ сосуществования религиозных общин друг с другом, с одной стороны, и взаимоотношения их с государством – с другой, являлись необходимой составляющей  традиционной религиозной политики, которая выражалась в ряде существенных привилегий, закрепленных в «Уставе иностранных исповеданий» т.XI. Ч.I Свода законов Российской империи.

Как отмечал Ф.Г.Тернер «…в нашей официально законодательной терминологии в настоящее время оказывается три категории вероисповеданий: 1)признанные, 2) непризнанные, но терпимые и 3)преследуемые (по причине безнравственного своего характера)». В авторский текст редактором издания была внесено дополнение следующего характера: «Сверх этого (или в числе первой из этих категорий) есть ещё одна категория – покровительствуемых (курсив – Ред.), (таковы римско-католическое, лютеранское и отчасти мусульманское) получающие жалованье от казны».[17]

 Таким образом, религиозные общины, становясь привилегированными, приобретали статус государственных, а монархия, наделявшая их правами и привилегиями, выступала в качестве субъекта веротерпимости. Правительственная опека, находившая свое воплощение в обязательной регламентации управления религиозными общинами, в правительственной прерогативе на замещение высших церковных должностей и государственном финансировании, имела свое рациональное обоснование в том, что учреждения признанных вероисповедных общин были наделены некоторыми функциями светской власти.[18]

         Обладающие правосубъектностью религиозные организации имели право публичного отправления богослужения, официально признанное  духовенство в качестве особого привилегированного сословия, признание за общинами статуса юридических лиц. Закон признавал за ними обязательную силу монашеских обетов, право ведения актов гражданского состояния, дисциплинарную власть, юрисдикцию по брачным делам и духовную цензуру^[19].

Таким образом, в правовом пространстве Империи субъектом веротерпимости являлась монархия, объектом – лояльные, не принадлежавшие к господствующей Церкви подданные Российского государства. В соответствии с основными законами все они получали равные права на отправление традиционного религиозного культа, которыми пользовались сообща в рамках своей религиозной конфессии или общины, объединявшей одну или несколько этнических групп.[20]

Однако попытка определить содержание понятие веротерпимости на основе исследования правосубъектности “чужих” т.е. терпимых “иностранных” христианских и иноверных исповеданий становится заведомо некорректной в случае, если  исследованию не будет подвергнутаиерархия нетерпимости, относительно “своих” раскольников и сектантов,установленная Святейшим Синодом 1842г. Такое исследование, в свою очередь, позволяет определить критерии  нетерпимости, её объекты, административно-правовую, религиозно-политическую основу, и, следовательно, мотивацию  правительства при подготовке Высочайшего указа Сенату “Об устранении стеснений в области религии и укреплении начал  веротерпимости” от 17 апреля 1905г.

Цитируемые выше статьи 44-45 Основных законов Российской империи о веротерпимости не распространялись на инакомыслящих членов Русской Православной Церкви, старообрядцев и сектантов, отколовшихся от Православия в течение двух последних столетий и рассматривавшихся государством в качестве не только“церковных мятежников”, но и политических противников.[21] Кроме русских старообрядцев и сектантов, официально именуемых раскольниками,  имелись десятки тысяч представителей различных этнических групп, которые формально числились православными, но желали вернуться в католицизм, протестантизм, ислам, иудаизм, буддизм и язычество. Запрет на переход из Православия в иные религиозные сообщества, формализация конфессиональной принадлежности создавали напряжённость в сфере межрелигиозных отношений. Оно накапливалось прежде всего в пограничных районах, где сталкивались интересы Православия и иных религиозных сообществ (Холмщина, Западный край, Прибалтика, Поволжье и т.д.). По отношению к упорствующим в католицизме бывших униатов Северо-Западного края правительство в 60-70-е гг., нередко прибегало к уголовным преследованиям как отдельных лиц, так и целых общин крестьянского населения.[22] Аналогичная практика применялась в центральных и восточных регионах Империи по отношению к представителям нехристианских религиозных сообществ.[23]

Российское законодательство исходило из принципа формализации вероисповедной идентичности и определяло всякого подданного  как человека религиозного. Оно  не допускало возможности не принадлежать ни к какой религиозной общине. Законом предписывалось, что каждый подданный России, вне зависимости от сословного положения, остаётся в той вере, в какой рождён и какую исповедовали его праотцы.[24] Следовательно, атеизм и агностицизм, как альтернатива религиозному определению реальности, могли присутствовать только в качестве личного мировоззрения, но при формальном сохранении  религиозной принадлежности к общине.

Осутствием права не исповедовать никакой религии не исчерпывался набор официально непризнаваемых мировоззренческих альтернатив. Наследственный характер религиозных предпочтений, закреплённый в законодательстве, порождал проблемы согласования их с религиозным сознанием верующих. В случае отсутствия такого согласования возникала проблема изменения вероисповедной принадлежности. Однако одним из главных ограничений религиозной свободы личности было недопущение законом свободного выбора веры, прежде всего для членов господствующей Церкви.[25] Закон не допускал перехода православного лица в иную, даже христианскую, религиозную общину, и Православная Церковь не переставала считать отпавшего своим членом.[26]

Запрет на распространение  конкурирующих объяснений реальности со стороны неправославных религиозных конфессий и  общин, признанных законом или только  административно терпимых (как, например, старообрядцы или некоторые сектанты), был обоснован нормами действовавшего законодательства. Закон защищал достоверность Русской Церкви как эксклюзивной  религии спасения, сохраняя тем самым её монопольное право на исключительную власть над находящимся в её юрисдикции населением, прежде всего –  над  этнической группой русских. Законодательная защита исключительной претензии Православия выступать в качестве единственной истинной религии большинства населения являлась краеугольным камнем системы вероисповедных отношений в России.[27]

Традиция абсолютных притязаний и претензий на исключительность, встроенная в каноническую традицию Русской церкви имела своё обоснование в том, что: «В русском государстве, унаследовавшем себе гражданственность от Византии, положение Церкви в общих чертах тоже самое, какое  ей принадлежало в византийском государстве».[28] Поэтому, по мнению российских криминалистов, пореформенное уголовное законодательство относительно еретиков и раскольников сохраняло элементы чисто-канонического характера, что свидетельствовало, по мнению известного правоведа А.Кистяковского, о принадлежности его к «старой формации», или к таким  системам права, которые существовали во всей Европе до конца XVIII в. и были отменены в конце XVIII – и в начале XIX вв. В полицейском  и уголовном законодательстве России  о запрещённых деяниях, касающихся веры, сохранялись такие характерные признаки, как а) абсолютная ортодоксия, б) монопольный прозелитизм, в) неверотерпимость.[29]

Законодательство сохраняло практику нетерпимости, исходя из традиционного церковного понимания, что у заблуждения нет никаких прав и что христианское государство обязано защищать истину, преследуя  заблуждения в виде ересей (сект) и раскола. Православные миссионеры рассматривали сектантство как «…духовную болезнь, глубоко коренящуюся в душе народа, в ложных убеждениях его непросвещённого ума, в мистико-моральном настроении русского сердца, в слабоволии толпы и своеволии вожаков её».[30]

 Иерархия нетерпимости, основанная на степени «вредности» религиозных групп не признанных законом, была определена в постановлениях Комитета по делам раскола (1864г.) по согласованию с обер-прокурором Святейшего Синода Д.А. Толстым. Определение уровня «вредности» и основанная на нём классификация религиозных групп, установленная Святейшим Синодом, не носила правового характера и выстраивалась в соответствии догматическими и экклезиологическими критериями, характеризующими степень отступления от учения Православной Церкви и христианства в целом, а также причинами  политического и нравственного характера. “Законодатель, различая ереси и расколы по степени их вреда, относится тем строже к распространению раскольнической секты, чем более вредной она признаётся”.[31]

Нетерпимость Православия к ересям, обусловленная самим вероучением Церкви, делала весьма затруднительным признание их со стороны государства в качестве религиозных организаций, обладающих определённой правосубъектностью. В соответствии с установленными критериями к сектам «более вредным» относились: «1) иудействующие (субботники, жидовствующие), 2) духоборцы, молокане, прыгуны и штундисты, 3) хлысты, шалопуты и другие отрасли хлыстовщины (люди Божии, духовные христиане), 4) скопцы, 5) самокрещенцы, странники (сопелковцы, бегуны), странноприимцы, федосеевцы, филипповцы и другие мелкие беспоповщинские толки (аристовщина, аароновщина), 6) те раскольники-поморцы, которые принимая молитву за царя, не признают брака.

Менее вредными считались: 1) все толки поповщинские,2) из беспоповщинских толков: поморцы, принимающие молитву за царя и брак, нетовцы, или спасово согласие, принимающие таинства крещения и брака в православной церкви».[32]

 Такая классификация, впервые составленная Святейшим Синодом в 1842г. и  оставившая свой след в уголовном законодательстве 1845, 1857 и 1866гг. не давала старообрядцам и сектантам никаких прав на существование в качестве религиозных организаций. Однако в результате издания законов 1874 и 1883гг. т.н. «раскольники» начали постепенно обретать положение терпимых, но ещё не признаваемых законом религиозных общин.[33] Благодаря этим законам 1часть 197 ст. Уложения о наказаниях издания 1866г., трактующая об иудействующих, духоборах и т.п., в Уложении о наказаниях издания 1885г. была уже опущена.[34]

  Однако три секты или ереси – духоборов, молокан и скопцов –российское законодательство по-прежнему продолжало причислять  к числу наиболее вредных. В изъятие из закона 3 мая 1883г. Высочайше утверждённым решением Комитета Министров от 4 июля 1894г., предварительно согласованным с обер-прокурором Святейшего Синода К.П. Победоносцевым, одной из наиболее вредных в церковном и государственном отношениях объявлялась секта штундистов.[35]  В 1903 г. к списку «вредных» сект закон  прибавил секту хлыстов.

Отсутствие в законодательстве более точных указаний на то, какие именно секты должны быть признаваемы нетерпимыми, объяснялось следующим образом. Вследствие многочисленности подобных сект поимённое перечисление их в законе признавалось не только бесполезным, но и неприемлемым. С точки зрения правоведов Правительствующего Сената и Государственного Совета  перечисление сект в действующем законодательстве могло свидетельствовать об официальном признании их в качестве религиозных организаций. Придание правового статуса нетерпимым сектам вступало бы в противоречие с принципиальными положениями законодательства о расколе, в соответствии с которыми религиозные общины «раскольников» законом не признавались. В случае необходимости определения степени вредности той или иной секты министр внутренних дел при применении закона 3 мая 1883г. должен был согласовывать делаемые им распоряжения с мнением Святейшего Синода.[36]

Таким образом, причины существования уголовного законодательства, сохранявшего нормы нетерпимости в Российской империи, связаны в основном с исключительным статусом Православной церкви, права и привилегии которой, согласно византийской традиции, защищались законом. Начиная с периода Великих реформ, государственная правовая система вероисповедных отношений, построенная частично на религиозной основе, начала эволюционировать в сторону расширения религиозных свобод для  т.н. «раскольников» и смягчения уголовных наказаний за религиозные преступления в утверждённом 22 марта 1903г. «Уголовном уложении» гл.II.[37] Результатом этой эволюции в начале XX столетия стало издание Именного высочайшего указа 12 декабря 1904г. Пункт шестой указа гласил: «для закрепления выраженного Нами в Манифесте 26 февраля 1903г. неуклонного душевного желания охранять освящённую основными законами Империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения».[38] Тем самым власть  недвусмысленно свидетельствовала в пользу преимуществ расширения традиционной религиозной терпимости, необходимой  для упрочения спокойствия населения Империи.

Последовавший за тем Указ 17 апреля 1905г. о веротерпимости впервые внес существенные коррективы в соотношение между приоритетами государственно-церковными  и частными, сократив часть статей, защищавших исключительные претензии Православия на сохранение неприкосновенности его конфессиональных границ. Лица, формально числившиеся православными, получили легальную возможность покинуть господствующую Церковь, без ущерба для своих гражданских прав. Тем самым была сужена область государственного принуждения, применяемого для  поддержания претензий Православия на господствующее положение среди религиозных общин России. Соответственно было расширено правовое пространство религиозной свободы для старообрядцев и ряда сект, получивших необходимую правосубъектность. Их религиозные организации вошли в число признанных законом объектов веротерпимости.

Основная цель Указа заключалась в том, чтобы практику регулирования церковно-государственных и межрелигиозных отношений ввести в сугубо правовое русло, расширив при этом границы существующей иерархии веротерпимости в основном за счёт бывших «своих», в разное время отпавших от Православия. Введение новых религиозных свобод рассматривалось правительством как инструмент укрепления традиционной религиозности российского общества в период нарастания революционных настроений. Это была попытка правового решения религиозно-политических проблем, вызванных мерами государственного принуждения в религиозной сфере. Новый закон свидетельствовал о начавшейся модернизации традиционных административно-правовых механизмов веротерпимости (при сохранении незыблемости её основ), на пути реализации принципа личной религиозной свободы.

[1] Каспэ С.И. Империя и модернизация. Общая модель и российская специфика. – М., 2001. С.141.

[2]Вестник Европы. №№ 4,5, 1880; Вестник Европы. №3, 1882; Вестник Европы. № 6, 1893; Русское обозрение. № 7, 1893; Русский вестник. № 1, 1894; Неделя. №№ 18, 19, 20, 1896: Церковные ведомости. №26, 1901; Миссионерское обозрение. № 11, 1901;  Миссионерское обозрение. №12,1901; Русские ведомости. №289, 1901; Новый путь №№ 3,4,  1903;  Вера и разум. №16, 1903; Право. №27, 1904.

[3] Тихомиров Л. Вероисповедный состав России и обязательность для русского государства исторической вероисповедной политики: Миссионерское обозрение. №3 1902. С. 435; Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 2000. С. 210.

[4] Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 1. Основные государственные законы. Ст. 44–45. СПб., 1892.

[5] Российский государственный исторический архив (РГИА), ф.821, оп.10, л.л.3-4. Национальный исторический архив Беларуси (НИАБ), ф.136, оп. 1, д. 37127, л.5; Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1905-1907гг. – СПб., 1910. с.125.

[6] Ст.40. Основных законов Российской империи гласила, что «Первенствующая и господствующая в Российской Империи  вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания». Свод законов Российской империи. Основные государственные законы. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1892.  Как отмечалось в журнале Комитета Министров: «…преимущества, главным образом придающие Православной Церкви значение господствующей: принадлежность к ней Государя Императора, свобода привлечения последователей и получение денежных средств для удовлетворения нужд своих из общегосударственных доходов». Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.  // Журнал министерства юстиции. 1905, № 5,С.45.

[7] Ограничительные узаконения и особые законоположения, изданные по соображениям национального или вероисповедного свойства либо обусловленными различием полов. СПб.1906. РГИА., ф.821, оп.10, д.215, л.21; Градовский А.Д. Собр. соч. СПб, 1901. Т. 7. Начала русского государственного права. Ч. 1. О государственном устройстве. С.336; Уложение о наказаниях уголовных и исправительных / Издано проф. Н.С. Таганцевым. 5-е изд., доп. СПб, 1886. Стт.184, 185,186,187, 196, 197. Устав о предупреждении и пресечении преступлений. Свод законов Российской Империи. Т. 14. СПб, 1890. Ст.36.

[8]« Религия и церковь являются одним из важнейших, основных государственных и общественных устоев, охрана которого от злоумышленных  на оный посягательств должна быть признана одною из наиболее важных задач карательной деятельности…Сообразно такому значению христианства и православия в России, охрана их в уголовном законодательстве имеет особую важность, существенно отличную от других государств». Попов А. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. Казань. 1904. С.476.

[9] РГИА, ф.821, оп.10, д.215, л.17-20; Устав о предупреждении и пресечении преступлений. Свод законов Российской Империи. Т. 14. СПб, 1890.Ст.70; Свод законов Российской империи. Т. 11. Ч. 1. СПб, 1896. Ст.4.

[10] ; Коркунов Н.М. Русское государственное право. Изд.третье, перераб. СПб, 1899. Т.1.С.517-518.

[11] «Религия у нас как и везде, признаётся наследственной: дети воспитываются в религии родителей.» //Курс русского уголовного права. Сочинения Александра Лохвицкого. Второе исправленное и дополненное издание. СПб. 1871. С.307.

[12] Градовский А.Д. Собр. соч. СПб, 1901. Т. 7. Начала русского государственного права. Ч. 1. О государственном устройстве. С. 333.

[13] Государственный исторический архив Литвы (ГИАЛ). Ф.604, оп.5, д.748, л.л.1-3об; там же, ф.378, оп.1866, д.1340, л.л.62-64; там же; ф.604, оп. 5, д.1023, л.л. 1-9.

[14] РГИА,  Ф.821 оп. 150, д.7, лл.127а-128; Русская Православная Церковь и право: комментарий // Отв.ред.М.В. Ильичёв. М. 1999. С.30.

[15] Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Т. II. Органы управления. Изд. 3 доп. СПб, 1887.С.465-466; Коркунов Н.М. Русское государственное право. Изд.третье, перераб. СПб, 1899. Т.1.С. 502.

[16] Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 1. Ст. 42.  СПб, 1892; Свод законов Российской империи Т. 11. Ч. 1. Ст. 1109. СПб, 1892.

[17] Ф.Г. Тернер. Свобода совести и отношение государства к Церкви. // Сборник государственных знаний. Под ред. В.П. Безобразова. Т. III. СПб, 1877. С.41.

[18] Красножен М. Иноверцы на Руси. Т. 1. Положение неправославных христиан в России. Юрьев, 1900. С.181.

[19] Коркунов Н.М. Русское государственное право. С. 500.

[20]Свод законов Российской империи. СПб, 1892. Т. 1. Ч. 1. Основные государственные законы. Ст.44-45. В примечании к ст.46. Основных законов было отмечено, что: «Правила охранения веротерпимости и пределы ея подробно означены в уставах по принадлежности». См.  Свод постановлений о управлении духовных дел иностранных Христианских исповеданий и иноверческих, а также Устав о Предупреждении и Пресечении Преступлений. «Самое начертание уставов, определяющих религиозную жизнь иноверных русских подданных, в большинстве случаев являлось кодификацией религиозно-правовых норм, существовавших в той или другой части иноверного населения в момент приобщения его к Империи». Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г. // Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.43.

[21] Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев, выступая в качестве председателя  5 февраля 1900г. на Особом Совещании, на котором присутствовали московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, министр юстиции Н.В. Муравьёв и министр внутренних дел Д.С. Сипягин: « В кратком очерке представил церковно-государственную важность вопроса о мерах борьбы с русским расколом и обозрение мер государственных, со времени Петра Великого, направленных к обузданию раскола, как противника государственной власти». Обер-прокурор отметил, что «Император Николай Павлович  ясно понимал и прозревал всю опасность раскола и для Церкви и для государства, и поэтому им принят был целый ряд мер внешнего и внутреннего воздействия на раскольничью среду. Но и противодействие усилилось, борьба раскола с Церковью обострилась, направляясь всё из тех же центров —  Преображенского и Рогожского кладбищ. Раскол по духу своему представлялся фанатической оппозицией и церковной и государственной власти, а потому не удивительно, что к нему, как готовому орудию, стали примыкать противогосударственные элементы, в лице Герцена, Бакунина, Чайковского и др; при содействии враждебной нам тогда австрийской политики, они помогли расколу создать свою самочинную лжеиерархию, посредством коей раскол и организовался уже, представляя собою враждебную церковь посреди Церкви в государстве. …В виду всего этого необходимо, пока ещё не поздно, принять со стороны государства решительные меры для устранения великого народного соблазна от возникшей и действующей обманом лживой иерархии, которая стремиться в глазах народа открыто поставить себя на место законной иерархии.  РГИА. Ф.821. оп.133, д.1, л.7.)

[22] РГИА. Ф.821, оп.1, д.1465, л.л. 3-18; там же, ф.826, оп.3, д. 130, л. 176-177.

[23] РГИА. Ф.821, оп.10, д. 257, л.140; НИАБ, ф. 136, оп. 1, д.31268, Л.4; там же ф.136, оп. 1, д.31262, л.л.1-10.

[24] Коркунов Н.М. Русское государственное право. Изд.третье, перераб. СПб, 1899. Т.1.С.496.

[25] Красножен М. Иноверцы на Руси. Т. 1. Положение неправославных христиан в России. Юрьев, 1900. С.163.

[26] Там же.  С.162-163.

[27] Так, старообрядцы-поповцы, считавшие себя не раскольниками а  «чадами единыя святыя, соборныя, апостольския, древлеправославно-кафолическия Церкве», сохраняющими «древния святоцерковныя предания» (Ф.Е.Мельников. Краткая история Древлеправославной (старообрядческой) церкви. Барнаул. 1990. С.354-356.),. наряду с критикой вероучения, канонического положения и литургической практики «господствующей   Православной  Церкви, самим фактом своего существования  и развития в качестве самостоятельной традиционной Русской Церкви  ставили под сомнение  национальный характер официального Православия.

[28] Бердников И.С. Краткий курс церковного права. Казань, 1888. С. 231.

[29] Добротин Г.П. Закон и свобода совести в отношении к лжеучению и расколу. Киев, 1896. С.7; Кистяковский А. О преступлениях против веры. // Наблюдатель, 1882, №10, С.121.

[30] Айвазов И.Г. Церковные вопросы в царствование императора Александра III. М., 1914. С.76.

[31] Уложение о наказаниях уголовных и исправительных / Издано проф. Н.С. Таганцевым. 5-е изд., доп. СПб, 1886.Ст.197. п.1.

[32] Там же.  С.198-199.

[33] Два главных законодательных акта о раскольниках определяли их гражданское и религиозное положение, именно: закон 17 апреля 1874г о метрической записи рождений, браков и смерти раскольников и закон 3 мая 1883г. о даровании им некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб. // Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г. // Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.53.

[34] Попов А. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. Казань. 1904. С.473

[35] РГИА. Ф.821.оп. 133. Д. 2. Л.18.

[36]Блосфельд Г.Положение иноверцев и раскольников согласно своду законов. // Журнал министерства юстиции. 1905, №3, С.197-198.

[37] Церковные ведомости. №28, 1903. С.289-294.

[38] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г. // Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.42.