Т. В. Андреева
В современной отечественной и зарубежной историографии все большее внимание уделяется проблеме взаимоотношений власти и общества, их взаимодействию в реформаторском процессе[1]. Однако исследователи пытаются выявить каналы государственных и общественных связей без привлечения конкретного материала и анализа семантической эволюции понятий, отражавшей социальные процессы[2], исследуют историю русского общества на широком историческом фоне[3], рассматривают указанную проблему на отдельном примере жизни и деятельности видных представителей просвещенной бюрократии.[4] В настоящей статье ставится задача проследить складывание общества как социального института со времени его зарождения и до начала 1830-х гг., а также выявить основные этапы эволюции политических понятий «общество», «общественное мнение» в рамках этого периода.
Понятие «общество» как социальная категория стало употребляться в России уже во второй половине XVIII в. в законодательных актах, официальных материалах и источниках личного происхождения. Не вызывает сомнений, что его употребление было связано с калькированием французского слова société, которое в течение XYIII в. в самой Франции меняло свою модальность в зависимости от эпохи и характера использования.[5] То же было характерно и для России. Уже в своем «Наказе Комиссии Уложения» 1767 г. Екатерина II использовала выражение «общество» в рамках политической философии. Императрица указывала, что носитель верховной власти представляет «в своей особе целое общество соединено», и утверждала: «Гражданское общество (под которым, вероятно, подразумевалась «истинная» или «законная» монархия), как всякая вещь, требует известного порядка. Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются».[6] Таким образом, в полном соответствии с концепцией просвещенного абсолютизма под «обществом» понималось все население страны, интересы которого представляет просвещенный монарх. В том же смысле использовали слово «общество» в своих сочинениях известные историки и просветители М. М. Щербатов, А. Ф. Бестужев, Я. П. Козельский, которые, вслед за французскими энциклопедистами, подразумевали под ним «народ», т.е. в совокупности все население России.[7]
21 апреля 1785 г. были обнародованы Жалованные грамоты дворянству и городам, в которых также употреблялось понятие «общество», но уже в социально-правовом аспекте и в составе выражения «дворянское общество» и «градское общество».[8] Необходимость законодательного закрепления сословного строя потребовала четкого юридического определения «личных» (частных) и «общественных» (публичных) прав дворянского и городского сословий. К «личным» были отнесены те «преимущества», которые касались «порядка службы», сбора податей и повинностей, а также суда, собственности и владения. Для дворян важнейшими из них становилась свобода от обязательной службы, дававшая возможность выбора жизненного пути и время для интеллектуальных занятий. «Преимущества общественные» определяли форму участия сословий в управлении и суде на местном уровне, т.е. «в составе обществ», что требовало образование самих обществ. Поэтому в ст. 37 «Грамоты на права вольности и преимущества благородного Российского Дворянства» законодательно закреплялось «установление общества дворянского в губерниях». Основными привилегиями «благородных» в рамках социального сообщества, утверждалось дворянское представительство и самоуправление. Итак, под «обществом дворянским» понималось дворянство каждого уезда и каждой губернии, которое наделялось правом участия в органах дворянского самоуправления, т.е. уездном и губернском Дворянских собраниях. В них участвовали только лица, достигшие 25-летнего возраста, владевшие земельной собственностью и записанные в Дворянской родословной книге губернии. Не служившие дворяне, а также вышедшие в отставку, не достигнув обер-офицерских чинов, были лишены этого права. Собиравшиеся один раз в три года уездное и губернское Дворянские собрания выбирали уездных и губернских предводителей дворянства, а также заседателей в местные судебные и административные учреждения. Кроме этого, собрания имели право прямого обращения к главе местной администрации и через своих депутатов к Сенату и носителю верховной власти «о своих общественных нуждах и пользах».[9]
«Личные преимущества» городского сословия, которое делилось на шесть состояний (купечество, мещанство, именитых граждан, «иностранных гостей», «цеховиков», посадских), были различными. Общим оказывалось коренное отличие его правового положения от состояния помещичьих крестьян, заключавшееся в том, что городской обыватель мог приобретать на свое имя движимость и недвижимость, и это право охранялось и гарантировалось законом. Кроме этого в отличие от казенного крестьянства городские обитатели не могли быть обращены в крепостную зависимость от помещика. Ст. 29 «Городового Положения» законодательно закрепляла «установление общества градского», под которым понималось все население каждого города, а также устанавливала его «выгоды». Важнейшими «выгодами» городского сословия в рамках общества также определялось самоуправление и право обращения к губернатору «о своих общественных нуждах и пользах». Собиравшееся один раз в три года все «общество градское» выбирало городских голов, бургомистров, ратманов. Причем право голоса имели только лица, достигшие 25-летнего возраста, имевшие капитал и вписанные в городскую «обывательскую книгу». Что же касается заседателей в местные административные и судебные учреждения, то право их избрания имели только высшие категории городского населения, т.е. купцы и мещане. Также как и «дворянское общество», «общество градское» имело органы городского самоуправления в виде «общей городской Думы» и «городской шестигласной Думы». Первую составляли городской голова и гласные, избираемые один раз в три года, раздельно в каждой части города от каждого из шести состояний. Общая городская Дума выбирала «шестигласную» Думу из состава своих гласных.[10]
Это правовое регулирование социальной самодеятельности, совмещение сословного строя с общественным самоуправлением, являвшиеся важнейшими принципами учения об «истинной» монархии, были обусловлены как задачами правительственного реформаторства, так и социально-политической реальностью. «Законная» монархия, являвшаяся политическим идеалом Екатерины II, становилась целью и средством социального преображения. Ведь создание государства, сочетавшего синтез абсолютизма и права, установление новой системы взаимоотношений между властью и народом, предполагало его просвещение, что достигалось активизацией сословной самодеятельности под началом и контролем правительства. Между тем и все более проявлявшаяся тенденция «дворянского общества» к обособлению от государства, зародыши частной и общественной инициативы заставляли верховную власть обратить особое внимание на эти процессы. При этом Жалованные грамоты дворянству и городам, регламентировавшие общественные «преимущества» и «выгоды» и «приучавшие» дворянское и городское сословия к общественной работе в органах сословного самоуправления, можно рассматривать как механизм, который в исторической перспективе должен был сформировать гражданское самосознание и политико-правовую культуру россиян.
Таким образом, начало складывания дворянского общества как социального организма можно отнести к концу XVIII в., когда завершился процесс формирования дворянства как сословия. В новое столетие Россия вошла с павловским типом абсолютизма, основанным на «произвольном самовластии» и пренебрежении, прежде всего, дворянскими интересами. Это привело, с одной стороны, к изоляции монарха от «главного элемента» сословного строя, а с другой – к еще большему осознанию дворянством своей социальной миссии, своих политических и экономических устремлений, отличных от государственных. При этом не только деспотические приемы управления страной и насилие в отношении «первенствующего» сословия, но и дипломатические неудачи Павла I в глазах современников дискредитировали политический авторитет государственной власти. Становилось все более очевидным, что механизм неограниченного фундаментальными законами самодержавия уже не справляется с управлением огромной империей и не может адекватно реализовывать, условно говоря, «национальные интересы».
В этих обстоятельствах процесс складывания дворянского общества приобрел форсированный характер. Однако в павловскую эпоху оно до конца еще не было сформировано и не выделило из себя собственно общество, т.е. интеллектуальную элиту дворянства, способную противопоставить себя власти и стремящуюся воздействовать на нее в целях удовлетворения дворянских интересов и народных потребностей. В силу этого именно в среде просвещенной сановно-аристократической элиты, конкретно, в кружке «молодых друзей» Александра Павловича, был сформулирован главный просветительский тезис, что единственной силой, способной предотвратить деспотизм, обеспечить мирное развитие страны без революционных потрясений, стать гарантией стабильности и соблюдения интересов всего народа, является власть просвещенного абсолютного монарха.
Не удивительно, что для большинства современников идеальным воплощением «просвещенного монарха» стал наследник престола великий князь Александр Павлович, просветительский либерализм воззрений которого притягивал к нему все оппозиционные павловскому «беззаконию» силы. «Блистательная будущность представлялась глазам нации, обратившей все взоры и надежды на цесаревича, который собирался отдать себя первого под караул священных законов, – писал известный екатерининский вельможа Ф. В. Ростопчин.[11] Об этом же позже, в 1808 г., писал М. Л. Магницкий: «Все жалобы умолкли, единое чувство любви, единый глас удовольствия соединил все концы России, везде слышны были токмо повествования о будущем Государе благотворительном».[12]
Действительно, Александр достаточно рано, но осознанно пришел к пониманию прогрессивной сущности и стабилизирующей направленности власти просвещенного монарха. Расценивая революционные события, произошедшие во Франции как необратимый процесс разрушения старого феодального мира, вслед за Екатериной II , он видел политический идеал в «истинной» или «законной» монархии, при которой государь, являясь носителем верховного imperium, мог действовать только в рамках «коренных» законов, т.е. конституции. В эту же великокняжескую эпоху цесаревичем впервые была осознана роль общественного мнения, понимаемого еще как «общего», т.е. представлений всего населения страны. Необходимость формирования «духа народного» рассматривалась Александром Павловичем, под влиянием кружка его «молодых друзей», как составная часть идеологической подготовки проведения политико-правовой и социальной реформ. Важность гражданского просвещения и политического развития, прежде всего, отсталой в своем широком охвате дворянской среды заставляло Александра и его ближайшего окружения проводить широкую агитационную работу. Уже в 1798 г. на страницах «Санкт-Петербургского журнала», являвшегося, если можно так выразиться, «печатным органом» кружка, шла интенсивная работа. Ее важнейшей целью становилась пропаганда посредством публикации сочинений европейских и отечественных экономистов, публицистов, литераторов – П. Верри, Дж. Стюарта, И. И. Мартынова, Д. И. Фонвизина, А. Ф. Бестужева – идей экономического и политического либерализма, а главное – концепции просвещенной абсолютной монархии, как наилучшей формы правления и наиболее удобном механизме проведения реформ. Причем, при подготовке умов к будущим преобразованиям главный акцент делался на постепенность и самобытность российского реформаторского процесса.[13]
Проблема «общего мнения» оказалась весьма важным компонентом деятельности раскрытого весной того же 1798 г. антиправительственного кружка офицеров Петербургского драгунского полка, расквартированного в Смоленской губернии, к которым примкнули чиновники местной гражданской и военной администрации. Кружок не имел еще четко разработанной политической программы, и его цели не шли дальше возрождения государственного управления Екатерины II и осуществления просветительского принципа «законности» не на словах, а на деле. По мнению его членов, это было возможно лишь с приходом к власти Александра Павловича. Вместе с тем, они не ограничивались проповедью просветительских принципов и обсуждением произведений французских энциклопедистов – Монтескье, Гольбаха, Вольтера и статей «Санкт-Петербургского журнала», а склонны были достичь своих целей активными действиями, прежде всего, дискредитацией существующего павловского режима и самого «тирана». Кружковцы распространяли сведения, слухи, карикатуры, стихи, песни, умалявшие политический авторитет верховной власти и усиливавшие недовольство режимом в дворянской среде и народе. Члены этого первого в России тайного общества не только устанавливали новые связи и подготавливали «общее мнение» к «законной» монархии как новой более прогрессивной форме абсолютизма, но, выходя за рамки мирной оппозиции, ставили вопрос об ее установлении путем дворцового переворота или физического уничтожения императора. [14]
Надо сказать, что, Александр Павлович, не только имел сведения о существовании этой организации, но, возможно, сопровождая Павла I в мае 1797 г. в путешествии по России, побывал в Смоленске и мог установить с заговорщиками личные контакты. И хотя документальных свидетельств об их прямых связях не обнаружено, по мнению М. М. Сафонова, специально исследовавшего деятельность смоленских «якобинцев», Павел I подозревал старшего сына и видел в нем человека, который при определенных обстоятельствах смог бы стать «знаменем» оппозиции.[15] Как известно, впоследствии так и произошло. Сама же кризисная ситуация конца XVIII – начала XIX в., нашедшая свое завершение в трагедии ночи с 11 на 12 марта 1801 г., с пугающей отчетливостью проявила «трещину» в строящемся «здании» самодержавно-дворянской монархии.
Уже первые либеральные мероприятия взошедшего на престол Александра I продемонстрировали, что в отличие от своего предшественника новый император избрал иные тактические методы решения стратегической задачи, т.е. укрепления российской государственности. Политическая концепция осторожного, прагматичного, умеющего маневрировать молодого царя базировалась на новой модели взаимоотношений имперской власти и народа. Их основой провозглашалась «законность», т.е. правопорядок, при котором сословная структура империи, правовой статус отдельных сословий, их правоотношения друг с другом и государством, деятельность органов управления обеспечивались и гарантировались исходящими от просвещенного монарха фундаментальными законами. Александровская модель, вновь базирующаяся на учении о «законной» монархии и имеющая целью укрепление социальной основы государственной власти, должна была усилить связь между монархом и подданными. Первые либеральные указы[16] и манифесты, «восстанавливающие» Жалованные грамоты дворянству и городам[17], особенно указы, возобновляющие действие статей, посвященных правам «дворянского» и «градского» обществ[18] дали мощный толчок складыванию дворянского общества. Так, в указе от 5 мая 1801 г. «О восстановлении статей Дворянской грамоты, отмененных некоторыми указами», восстанавливалась ст. 37 и подтверждалось право дворян «собираться в той губернии, где жительство имеют и составляют дворянское общество в каждой губернии». Кроме этого восстанавливалось право Дворянского собрания собираться один раз в год в губернском городе «для выборов губернского предводителя дворянства».[19] Вероятно, ощущая атрофию общественной активности, спровоцированную запретительным законодательством Павла I, Александр I вынужден был издать указ от 20 августа 1802 г. «О не уклонении дворянства и купечества от выборов»[20].
Задачам расширения адаптационных возможностей абсолютизма Нового времени была подчинена и правительственная реформаторская деятельность, целью которой определялись совершенствование государственного управления и подготовка общей правовой реформы. Причем во многом стремление Александра I к осуществлению социально-политических преобразований основывалось на печальном опыте его предшественника, политическая доктрина которого, направленная главным образом на решение имперских и военных задач, отяготила и сделала еще более сложными внутренние проблемы, а главное – увеличила разрыв между носителем верховной власти и, прежде всего, дворянством. В этих условиях понимание опасности его расширения и необходимость следовать «духу времени» заставляли Александра I пойти на диалог с дворянством, искать с ним обратной связи. Именно поэтому с первых лет александровского царствования была установлена «гласность» и запущен механизм активизации общественной жизни, приведшие к массовому освобождению от официальных ограничений и постепенному оформлению политического сознания передового дворянства. Этому также способствовали – все более глубокое проникновение в русский культурный слой западных либерально-просветительских идей «служения общему благу» и все большее осознание «первенствующим сословием» своей посреднической роли между верховной властью и податными сословиями. Стремление дворянства помочь правительству в его преобразовательных устремлениях выражалось по-разному – в записках на Высочайшее имя от государственных деятелей, во Всеподданнейших письмах с приложенными к ним записками от частных лиц, приватной переписке, публицистике и литературе, университетских лекциях и салонных разговорах. Так постепенно, в течение первого десятилетия XIX в., сложилась общественная, публичная сфера, отграниченная от государственной, сформировалось дворянское общество как социальный институт, отделявший себя от государства и осознававший себя таковым.
Завершение формирования дворянского общества следует отнести ко второй половине 1810-х гг., когда из него выделяется собственно общество, т.е. особая, политически зрелая и социально активная группа, имеющая материальные, профессиональные и интеллектуальные возможности выражать интересы дворянства и «озвучивать» потребности внутреннего развития страны. Выделение политически образованной элиты дворянства во многом было связано с наличием в нем двух пластов – «творцов» и «потребителей» дворянского, общественного мнения и присутствием двух географических уровней – столичного и провинциального, внутри которых движение всегда происходило от первых к последним. Однако в наибольшей степени этот процесс был обусловлен социально-политическими условиями послевоенных лет. Военные походы и служебные командировки середины 1810-х гг., дававшие возможность «поколению победителей» изъездить весь русский Запад и государства центральной Европы, прежде всего, Германию и Францию, давали возможность анализировать разворачивающиеся перед ними картины русской и западной жизни и сопоставлять их. Наиболее внимательные и вдумчивые из них очень скоро накопили «багаж» этих наблюдений и сопоставлений и искали возможность использовать его в публичной сфере. Под воздействием европейского политического опыта и европейского образа общественной жизни одной из самых востребованных моделей реализации интеллектуального и политического потенциала дворянства стало тайное политическое общество. Будучи новым типом социальной активности и коммуникации, оно становилось и формой выражения дворянского, общественного мнения. До начала 1820-х гг. интеллектуально-политическое развитие дворянства находило официальную поддержку, что было обусловлено доминированием в политической философии власти учения об «истинной» монархии. Ее важнейшими составляющими являлись – положение о совмещении сословного строя и развития общества, личности, а также идея об активизации общественной и личной самодеятельности. В этих условиях общество, являющееся наиболее активным элементом дворянской структуры и осознающее свою социальную миссию, стремилась к диалогу с правительством и искала мирные пути воздействия на него. При этом оно оказалось способным не только противопоставить себя правительству и бюрократии разного уровня, но и «озвучить» общенациональные интересы, а также стремилось воздействовать на них с целью их удовлетворения. Завершение формирования общества приходится на 1825 г., когда десятилетняя деятельность его наиболее активной части, олицетворявшей собой политическую конспирацию в России, в условиях кризиса государственного либерализма единственным средством выражения общественного мнения посчитала «военную революцию». [21] Во второй половине 1820-х–1830-е гг. от внешней политической активности и противостояния власти общество перешло к внутренней, интеллектуальной работе и параллельному с правительством осмыслению важнейших «русских» вопросов.
Понятие «общество»
Социально-политические процессы находили отражение в использовании самого слова «общество». Следует особо подчеркнуть, что данное понятие в рамках рассматриваемого периода имело несколько вариантов своего употребления, обусловленных эпохой, характером использования и типом документа – законодательный, официальный или личного происхождения. В законодательных актах и официальных материалах[22] всей первой трети XIX в. слово «общество» в большей степени использовалось в социально-правовом аспекте для определения социального сообщества и чаще всего существовало в составе выражений «дворянское общество»[23], «градское общество»[24], «купеческое общество»[25], «мещанское общество»[26], «крестьянское общество».[27] Вместе с тем, уже с самого начала николаевского царствования просматривается тенденция к сокращению употребления слова «общество» даже применительно к законодательным актам, подтверждавшим или определявшим «общественные» права дворянства окраин империи.[28]
В источниках личного происхождения 1801 – начала 1830-х гг. прослеживается, как изменение характера использования, так и семантическая эволюция данного понятия. Чаще всего оно употреблялось в рамках политической философии и социологических идей. При этом в первое десятилетие александровского царствования под «обществом» понималось все дворянство как социальная структура, имевшая различные слои и географические уровни, поэтому само понятие употреблялось с разными определениями – «высшее общество», «низшее общество», «столичное общество», «провинциальное общество».[29]
Так, в записке М. Л. Магницкого 1808 г. «Нечто об общем мнении в России и верховной полиции» термин «общество», «толпа общественная» автор использовал широко, понимая под ним, как аристократическую элиту дворянства, так его самые небогатые и непросвещенные круги. Говоря об усилении «общественного недовольства», М. Л. Магницкий писал: «порицаются все действия верховной власти и усиливаются отрицательные стороны отчаянного якобы положения вещей, что становится модой или родом обычая от самого лучшего до самого низкого общества».[30] В том же значении употреблял слово «общество» неизвестный чиновник Министерства народного просвещения, служивший в одном из его департаментов в 1810-е гг., понимая под ним все дворянство. Он писал, что создание Министерства полиции «было основанием немалого беспокойства всего дворянского общества». [31] Другой неизвестных автор записки по истории России, судя по всему, чиновник одного из государственных учреждений в 1810-х гг., приравнивал общество сословию, указывая, что «государь есть раздаватель всех достоинств, чинов, должностей и особенных привилегий, даруемых или одному лицу, целым сословиям, то есть обществам». Рассуждая же о правах дворянства в России, он писал о «дворянском собрании или обществе, избирающем из среды своей предводителей, судей, исправников, секретаря, казначея». [32]
В это же время понятие «общество» стало использоваться и как философская категория, что с наибольшей наглядностью просматривается в эпистолярии и философских трудах М. М. Сперанского. В рамках социальной философии и в полном соответствии с патриархальной концепцией общества, согласно которой, государство возникло на основе не общественного договора, а развития семейно-патриархальных отношений, как следствие стремления человека к выполнению своего долга и обязанностей[33], мыслитель говорил об «обществах человеческих», каждое из которых имело свой возраст. Под «человеческими обществами» М. М. Сперанский, интерпретируя французское слово sociale, понимал «союз общежития», т.е. «союз человечества жить в совокупности для безопасности и пользы». Полагая главными функциями «обществ» социальную и нравственную, он считал, что они должны формировать нравы, приучать людей к общению, «общежитию», а также воспитывать их гражданское сознание. Для Сперанского уровень нравственности и просвещения «общества» – показатель прогрессивности государства.[34]
Процесс формирования особого элемента дворянского общества отразился и в понятийной эволюции. Со второй половины 1810-х гг. слово «общество» приобретает еще одно значение, под ним начинают понимать и просвещенную, интеллектуально и политически развитую группу дворянства. В полном объеме эта смысловая «перестройка» прослеживается в документах личного происхождения, относящихся к концу первого – началу второго десятилетия царствования Александра I. Вместе с тем, еще в 1804 гг. в ранней записке М. М. Сперанского «Размышления о государственном устройстве империи», главные идеи которой были сформулированы императором, просматриваются первые подступы к отделению в представлениях современников просвещенной элиты от всего дворянства. В записке М. М. Сперанский, говоря о некоем прообразе «Общественной палаты», целью создания которой предполагалась выработка долговременного перспективного плана развития российского государства, указывал, что палата должна состоять из назначаемого монархом «небольшого сословия людей», «сословия[35] …просвещенных умов». Именно они, «в тайне от всего дворянства и народа», и «обязаны составить полный план». [36] Таким образом, с точки зрения М. М. Сперанского, воплотившего на бумаге взгляды монарха, уже в начале века в России стала складываться особая группа или прослойка дворянства.
С наибольшей наглядностью семантическая эволюция слова «общество» просматривается в эпистолярии и дневниках, а ретроспективно в мемуарах и сочинениях самих представителей общества, т.е. дворянских интеллектуалов,[37] и, прежде всего, членов нелегальных политических союзов.[38] Это свидетельствовало о том, что доминирующее влияние на отделение от дворянского общества его социально и политически активного элемента оказало внедрение в русский культурный слой феномена тайных обществ. Причем именно политическая конспирация, нашедшая наиболее яркое воплощение в «Тайном обществе», эволюционирующим от Союза спасения до Северо-Южного союзов и позже названным «декабристским», в эти годы являлось основным ядром общества. Стремление к активизации политической жизни страны и участию в реформаторском процессе заставляло не только членов «декабристских» организаций, но и их передовых современников, заниматься политическим самообразованием, подготовкой к реализации своей социально-политической миссии. «Науки политические при настоящих обстоятельствах для меня необходимы»,– писал в июле 1821 г своим друзьям Елагиным в Москву из Петербурга будущий член Северного общества Г. С. Батеньков.[39] Тогда как один из активных участников движения, принадлежащий к его младшему поколению, П. Н. Свистунов в своей критической статье по истории «декабризма», подчеркивая принадлежность членов тайных политических обществ к интеллектуальной элите дворянства, писал, что в 1820-е гг. было много «просвещенных соотечественников, близких по духу обществу людей, прозванных декабристами».[40]
После 14 декабря 1825 г. интерпретация «общества» и как интеллектуального элемента дворянского общества становится стабильной. Это находит отражение в эпистолярии, дневниках, мемуарах самих представителей общества[41], а также российской бюрократии и носителя верховной власти. Прежде всего, подобное употребление понятия «общество» характерно для записок при Всеподданнейших письмах к Николаю I «декабристов» (А. А. Бестужева, Г. С. Батенькова, В. И. Штейнгейля[42], Н. И. Кутузова[43]), написанных в Петропавловской крепости или после освобождения в 1826 г., их историко-политических трактатов[44] и мемуарного творчества.[45]
При этом если дворянские интеллектуалы[46], в том числе «декабристы» стремились продемонстрировать прогрессивную сущность общества, то сановники и сам император подчеркивали его деструктивность. Тот факт, что попытку военного переворота пытались совершить именно представители общества, делал его в глазах Николая I и правительственных чиновников весьма опасным и требующим контроля над собой, а также формирования общественного мнения, соответствующего основным принципам государственной идеологии. Император чаще всего употреблял понятие «общество» для обозначения дворянской оппозиционности, считая, что именно аристократическая элита дворянства как наиболее просвещенная ее часть являлась социальной основой заговора. После событий 14 декабря он писал московскому генерал-губернатору кн. Д. В. Голицыну: «Последствие сего было то, что по показанию схваченных зачинщиков многие открыли всю связь сего неслыханного замысла, имеющего глубокие и пространные отрасли в высшем классе общества и связанного с событиями после смерти императора».[47]
В этом же смысле понятие «общество» использовали представители различных кругов бюрократии, чаще всего с негативной характеристикой самого явления. Так, в записках В. А. Инсарского, в 1830-гг. служившего под руководством Л. А. Перовского в Департаменте уделов и подчеркивавшего, что «нынешнее общество, так любящее щеголять всеми родами и видами либерализма», дворянские интеллектуалы обвинялись в несоблюдении интересов государства.[48]
Вместе с тем, в мемуаристике николаевской эпохи слово «общество» продолжало употребляться и для обозначения всего дворянства, с указанием его различных слоев, разных географических уровней, профессиональной принадлежности. В своих записках Ф. Ф. Вигель, используя это понятие весьма часто, для обозначения высшего столичного дворянства употреблял выражения «высокое общество», «лучшее общество», «общество столиц», провинциального дворянства – «общество провинции», чиновничьей корпорации – «наше общество».[49]
Кроме этого, в источниках личного происхождения, прежде всего, имевших форму обращения к носителю верховной власти, данное понятие использовалось, также как в законодательных актах, в социально-правовом аспекте для определения дворянского общества и для обозначения других социальных организмов – «крестьянского общества», «градского общества», «мещанского общества». Чаще всего употребление этих выражений было связано с вопросом о гражданских правах различных сословий и состояний для разделения этих прав на два вида – принадлежащих каждому субъекту права и «общественных», т.е. как члена «общества». При этом «истинная», «законная» монархия, основанная на приоритете закона в регулировании правоотношений между сословиями, а также – между последними и верховной властью, оставалась политическим идеалом, как ее носителя, так и значительной части русского дворянства. Будучи целью и средством социального прогресса, она предполагала законодательное закрепление личных и «общественных» прав всех сословий и требовала создания Свода законов. Именно об этом писали авторы Всеподданнейших писем с приложенными записками к Николаю I, подчеркивая, что отсутствие единых, общегосударственных законов тормозило социальное развитие и приводило к недовольству всех сословий. [50]
В том же контексте употреблял понятие «общество» Сперанский в своих «юридических беседах» с наследником престола великим князем Александром Николаевичем, проходивших в течение 1834-1838 гг. По их окончанию Николай I поручил лектору написание теоретико-правоведческого курса по государственному праву России «для юношества». В 1845 г. курс был опубликован под названием «Руководство к познанию законов», в котором автор изложил основные принципы устройства абсолютистского государства, основанного на синтезе автократии и законодательного регулирования социальных отношений, т.е. «истинной» монархии. В ее рамках М. М. Сперанский употреблял понятия «дворянское общество» и «городское общество», говоря о «правах дворян» и «правах городских обывателей». Считая, что в «правильной» или «законной» монархии все гражданские права должны быть основаны на едином государственном праве, он также разделял их на два вида – «личные» и «общественные». На основании дворянской Жалованной грамоты под первыми он понимал юридические, социальные и имущественные права, «принадлежащие каждого лицу» – прежде всего, свободу от службы, податей, рекрутской повинности, телесных наказаний, право владения землей и крепостными. В «составе общества», под которым имелось в виду «дворянство каждой губернии», подразумевались – право дворянского представительства и самоуправления, ведение губернской родословной книги, наличие собственных финансов и собственного присутствия.[51]
Права «городского состояния» М. М. Сперанский также делил на «права личные» и права «в составе обществ». Он писал, что «городские обыватели каждого города составляют отдельное…городское общество», которое, согласно Жалованной грамоте городам, делилось на купцов и мещан, а после 1832 г. к ним присоединились «почетные граждане». В силу этого Сперанский четко отделял «права градские личные», принадлежащие купцам и почетным гражданам, от прав мещан, подлежащих рекрутской повинности и подушной подати. Вместе с тем, говоря о правах городских обывателей «в составе общества» и имея в виду все его три составляющие, автор указывал, что важнейшими из них является городское самоуправление.[52] В целом же следует подчеркнуть, что, употребляя понятие «общества», М. М. Сперанский, скорее всего, понимал под ними «юридические лица», которым законодательно были даны определенные права.
Понятия «общее», «общественное мнение»
Отличительным признаком дворянского общества с момента его зарождения являлось общественное мнение. Как уже отмечалось, еще с конца XVIII в. первое сословие было освобождено от обязательной службы, получило право выбора жизненного пути и обращения непосредственно к государю, а также время для интеллектуальных занятий, что создавало благоприятные условия для складывания института дворянского, общественного мнения. При этом дисбаланс в государственной доктрине, находивший отражение в невнимании в последние годы царствования Екатерины II и, особенно в правление Павла I, к проблемам внутреннего развития и ставший линией расхождения между верховной властью и дворянством, все больше отделял позицию первой от мнения последнего. В огромной степени оформление общественного мнения как политического феномена было спровоцировано убийством Павла I. Как справедливо отмечает Т. Н. Жуковская, присоединившаяся к точке зрения В. И. Боковой, физическое уничтожение «тирана» вызвало широкую «полемику об ограничении произвола власти» и создало «небывалую прежде атмосферу свободы публичных выступлений и действий».[53]
Сразу следует сказать, что в пределах первой трети XIX в., когда постепенно происходило формирование самого дворянского общества и выделение из него особой группы, существовала смысловая модуляция понятий. В представлениях современников еще не было четкого различия между выражениями «общее мнение» и «общественное мнение», которые заменяли друг друга. Употребление же самого словосочетания «общественное мнение» также еще не было стабильным. Чаще всего под ним понимали мнение всего дворянского общества, но уже просматривалась тенденции видеть в нем взгляды его интеллектуальной элиты.
Одним из первых выражения «общее» и «общественное мнение» в политическую терминологию ввел М. М. Сперанский. В его ранних проектах (1802–1809 гг.) имели параллельное существование оба понятия, которые он различал и под которыми последовательно понимал точку зрения народа и мнение всего дворянства. «Общее мнение или дух народный есть внутреннее убеждение большей части людей о каком-либо политическом или гражданском предмете, происходящее …от…действия правительства и законов», – сказано в записке 1802 г. «О силе общего мнения».[54] Следует особо подчеркнуть, это – одно из первых в XIX в. определений «общего мнения» и, вероятно, потому оно размыто и нечетко. Кто подразумевался под понятием «люди»? Ответ на этот вопрос можно найти в первоначальном варианте текста записки, в котором вместо слова «людей» поставлено словосочетание «людей общества». Вероятно, вначале под «общим мнением» имелось в виду мнение большинства дворянского общества[55], но затем произошло возвращение к традиционному для конца XYIII – начала XIX в. просветительскому представлению о нем как мнении «большей части людей», т.е. большинства населения страны. Вероятно, это более соответствовало взглядам Александра I, в начале своего царственного пути, широко декларировавшего защиту интересов всех сословий, стремление к «благоденствию всего народа». Итак, «общее мнение» определялось М. М. Сперанским как «дух народный», т.е. как выраженное в определенной совокупности идей отношение большей части всего населения России к делам политическим и общественным, правительственному курсу и коронной юриспруденции.
Подобное определение «общего мнения» характерно и для других работ М. М. Сперанского 1802–1804 гг., созданных по поручению Александра I и потому отражавших и императорскую интерпретацию этого понятия. Речь идет о записках – «Отрывок о Комиссии Уложения», «Записка об устройстве судебных и правительственных учреждений в России», «О коренных законах государства», «Размышления о государственном устройстве империи», «О духе правительства». [56] В том же смысле понимал «общее мнение» как «дух народный» или мнение «всей нации» Н. С. Мордвинов и пытался представительствовать за нее.[57]
Что же касается М. М. Сперанского, то, как уже отмечалось, в его записке «Размышления о государственном устройстве империи» 1804 г. достаточно четко обозначены первые подходы к понятийному осмыслению общественного мнения и как воззрений интеллектуальной элиты дворянства. Само же словосочетание «общественное мнение» впервые встречается в знаменитом «Плане Всеобщего государственного образования» 1809 г. [58], авторство которого принадлежало двум авторам – Александру I и М. М. Сперанскому. Между тем, и в подготовительных материалах к нему, то есть в записке на французском языке «Considérations sur l’ esprit et la maturité d’ une réforme politique en Russie» (Рассуждения о духе и зрелости политической реформы в России) с подзаголовком «Беседа М. М. Сперанского с Александром I», также употреблялось это понятие. В документе говорится, что «произошли огромные изменения в объекте общественного мнения, которое недовольно существующим порядком вещей и ждет усовершенствования законов и государственного управления». [59] И хотя М. М. Сперанский не дает интерпретацию понятия, приведенный текст со всей очевидностью свидетельствует, что под ним авторы «Плана» понимали мнение просвещенной, интеллектуально и политически развитой части дворянства.
В упоминавшейся уже записке М. Л. Магницкого 1808 г. словосочетание «общественное мнение» также имело широкое употребление, но четкого семантического оформления оно еще не приобрело и в определенной мере идентифицировалось с «общим мнением». Под «общественным мнением» автор понимал воззрения всего дворянства, но выделял в нем два интеллектуальных пласта – его создателей и потребителей. По мнению М. Л. Магницкого, «творцами общественного мнения и распространителями пагубного духа является небольшая часть столичного богатейшего дворянства, считающая себя независимой от верховной власти и бюрократии». [60] Это свидетельствовало о постепенном оформлении общества как особой группы, являющейся не только выразительницей, но создательницей и распространительницей общественных настроений, а также о стремлении современников к смысловому отграничению мнения дворянского общества от взглядов его элиты.
И все же следует признать, что в пределах первой трети XIX в. доминирующей тенденцией оставалось отсутствие четкого понятийного разграничения не только между мнением в целом дворянства и выделившегося из него общества, но между взглядами бюрократии разного уровня и дворянским сознанием. Об этом свидетельствует тот факт, что весь этот период в государственной практике и индивидуальном творчестве употреблялся термин «мнение» применительно к источникам личного происхождения, что также было связано с калькированием французского слова opinion (взгляд). «Мнения», объединенные единой жанровой спецификой, т.е. являющиеся аналитическими записками, отражали представления людей различного государственного и социального статуса, уровня политического образования и информированности. Принадлежащие перу членов Государственного совета и Сената, министров[61], а также чиновников среднего звена[62] и дворянских интеллектуалов[63], они вбирали в себя взгляд власти и общества на важнейшие проблемы внутренней и внешней политики и свидетельствовали о формировании дворянского, общественного мнения как социально-политического института. При этом для сановников, которые выражали, с одной стороны государственные потребности, а с другой – интересы дворянского общества, составление «мнений» являлось средством апробации своих предложений на уровне верховной власти и правительственных учреждений. Для средней и низшей бюрократии написание «мнений» в виде записок становилось «сублимацией» их участия в решении государственных дел. Для дворянских интеллектуалов, являвшихся творцами и представителями общественного мнения, это было средством продемонстрировать верховной власти силу и значение общества, его потенциальную готовность участвовать в формировании государственной политики.
Таким образом, уже с начала александовского царствования не только само понятие становится весьма расхожим, но и проблема общественного мнения находит освещение в теоретико-аналитических записках того же М. М. Сперанского, а также Н. С. Мордвинова и М. Л. Магницкого.[64] В силу этого положение Ю. М. Лотмана, что введением в употребление данного словосочетания мы обязаны «декабристам», что именно они «создали в русском обществе не существовавшее дотоле понятие – общественное мнение»[65], не представляется обоснованным. Действительно, в программных документах, литературном наследии и мемуарах «декабристов» использовалось данное понятие, ставился вопрос о необходимости формирования общественных настроений как реальной силы, способной поколебать монархические институты государственной власти или усилить ее авторитет. Однако, как было показано выше, не только словосочетание существовало ранее, но уже была осознана роль этого явления.
Что же касается «декабристского» «вклада», то он состоял в том, что члены политической конспирации, являясь представителями общества, способствовали утверждению понятия «общественное мнение» как воззрений просвещенной элиты дворянства. Однако понятийная эволюция происходила постепенно и дискретно, поэтому в «декабристской» эпистолярии, относящейся к до и после «декабрьскому» периодам и наиболее адекватно дающей представление о социально-политических процессах, нет стабильности в употреблении выражения «общественное мнение», которое часто заменялось «общим мнением». В сентябре 1825 г., после трагической дуэли К. П. Чернова и В. Д. Новосильцова, которая в то время более всего занимала аристократию и членов политической конспирации обеих столиц, Г. С. Батеньков в письме А. А. Елагину говорит о появлении нового общественно-политического явления – мнения просвещенной элиты столичного дворянства, которое им обозначено как «общее мнение»: «Тут представляется нечто новое, похожее на так называемое общее мнение».[66] М. С. Лунин в 1839 г. в письме сестре, Е. С. Уваровой, также употреблял словосочетание «общее мнение», подразумевая под ним мнение политически развитой группы дворянства и отделяя его от «мнения, желания народа». [67]
В представлениях современников сосланных «декабристов» общественное мнение также уже четко отделено от «общего мнения» как мнения народа и также тесными «узами» связано с тайным обществом. Однако эта связь чаще всего представлена с другим знаком. По словам, М. Л. Магницкого, написавшего в 1831 г. по повелению Николая I записку «Об иллюминатском заговоре, потрясшем Европу», именно организация иллюминатов как центр тайного заговора революционеров не только в конце XVIII в. сформировала антимонархическое европейское общественное мнение, но и руководит им в начале 1830-х гг. Он писал: «Иллюминатство, существуя давно и все время усиливаясь, образовало в Европе то грозное общественное мнение, которое направляется по его произволу».[68]
Вместе с тем, уже в историко-политических трактатах «декабристов», написанных в 1840-х–1870-х гг. и посвященных анализу общественного движения в России в царствование Александра I, словосочетание «общественное мнение» почти всегда употребляется для обозначения воззрений просвещенной элиты дворянства. При этом важнейшей составляющей коллективного осмысления «декабристами» движения тайных обществ было утверждение идеи, что его адепты, занимаясь активной политической деятельностью, отражали желания и стремления их передовых современников. Само же «Тайное общество» являлось не только новым типом публичной жизни и средством реализации интеллектуально-политической активности, но и формой выражения общественного мнения.[69] Тот же М. С. Лунин в 1840 г. указывал, что правительство Николая I, исследуя истоки политической конспирации в России, должно было убедиться, «на чьей стороне общественное мнение и народное сочувствие…; что конституционные идеи глубоко укоренились в умах; что умственной и нравственной деятельности уже тесно в рамках нынешнего режима, что общим желанием русских является введение представительной системы, торжественно возвещенной и обещанной в предыдущее царствование». [70]
Упоминавшийся уже П. Н. Свистунов также стремился продемонстрировать, что политические воззрения «декабристов» являлись частью мнения их передовых современников. В своей записке 1871 г. ретроспективно затрагивая условия формирования идей федерализма и местного самоуправления в политических программах идеологов «декабристского» движения, он подчеркивал, что в эпоху создания «Русской Правды» П. И. Пестеля, т.е. в конце 1810-х гг., они были широко распространены в кругах просвещенного дворянства. По его словам, в эти годы «некоторые из передовых мыслителей», признали крайнюю централизацию в таком обширном государстве как Россия весьма неудобной и считали «необходимым установление более крупных административных единиц для полнейшего развития местного самоуправления, не преследуя притом этим единицам отдельных политических прав или власти». П. Н. Свистунов писал, что под именем «декабристы» дворянское «мнение не разумело слепых орудий, вовлеченных в возмущение, но людей, действовавших сознательно и по убеждению». [71]
Таким образом, можно сделать следующие общие выводы:
1. Начало складывания общества можно отнести к концу XVIII в. В пределах первой трети XIX в. следует выделить два этапа в его развитии. В первый этап (1801–1810-е гг.) происходило завершение оформления дворянского общества как социального института, отделявшего себя от государства. Во второй – (1810-е – 1820-е гг.) из него выделилась особая социальная группа, собственно общество как интеллектуальная элита дворянства. Будучи наиболее активным и политически развитым элементом дворянской структуры, имея профессиональные и материальные возможности, общество оказалось способным противопоставить себя верховной власти и бюрократии разного уровня, «озвучить» «общенациональные» интересы и стремилось воздействовать на правительство с целью их удовлетворения. Завершение формирования общества приходится на 1825 г., а окончательное складывание дворянского общества заканчивается в начале 1830-х гг., когда Свод законов российской империи законодательно закрепил его оформление.
2. Социальные процессы находили отражение в семантической эволюции понятий «общество», «общественное мнение». Смысловая интерпретация понятийных категорий была обусловлена характером их использования, этапом развития самого социального явления и видом документа – законодательный, официальный, личного происхождения.
3.В рамках первой трети XIX в. отсутствовало четкое разграничение употребления выражений «общее мнение» и «общественное мнение», доминировало их дублирование друг друга.
[1] Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «После декабристов: власть, общество, реформы», проект № 06–01–00103а.
[2] Fuller W. C. Strategy and Power in Russia: 1600–1914. New York, 1992; Gooding J. Rulers and Subjects: Government and People in Russia. 1801–1991. New York, 1996; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. XVIII – начало XX в. Т. 2. СПб., 1999.
[3] Гросул В. Я. Русское общество XVIII-XIX веков. Традиции и новации. М., 2003
[4] Акульшин П. В. П. А. Вяземский. Власть и общество в дореформенной России. М., 2001.
[5] Будагов Р. А. Развитие французской политической терминологии в XVIII в. М., 2002.
[6] Наказ императрицы Екатерины II , данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. СПб., 1907. С. 71, 74.
[7] О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. М., 1985. С. 3–12; Избранные произведения русских мыслителей второй половины XYIII века. М., 1952. С. 337, 517, 526; Русские просветители (От Радищева до декабристов). М., 1966. Т. 1. С. 97, 103–104.
[8] ПСЗ-I. Т. 22. № 16187 и № 16188.
[9] Там же. № 16187. С. 37–66.
[10] Там же. № 16188. С. 29–53.
[11] Письмо Ф. В. Ростопчина Александру I. Москва. 1809 г. Копия начала XIX в. //ОР РНБ. Ф. 73 . Д. 343. Л. 1об.
[12] Записка [М. Л.] Магницкого «Нечто об общем мнении в России и верховной полиции» при Всеподданнейшем письме от ноября 1808 г. // РГИА. Ф. 1167. Оп. XVI. Д. 25. Л. 14. Опубликовано: Русская старина. 1898. Т. 96. С. 503–510.
[13] Об этом см.: Сафонов М. М. Проблемы реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX веков. Л., 1988. С.49–53.
[14] Там же. С.53–59, 68; см. об этом также: Рябков Г. Г. Ранняя преддекабристкая организация: К истории кружка А. М. Каховского // Материалы по изучению Смоленской области. Смоленск, 1963. Вып.V. С. 153–155.
[15] Сафонов М. М. Проблемы реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX веков. С. 53–59, 68.
[16] Указ от 15 марта 1801 г. «О прощении людей, содержащихся по делам, производившимся в Тайном экспедиции»// ПСЗ-I. 1801. Т. 26. № 19784; указ от 15 марта 1801 г. «О восстановлении дворянских выборов» // Там же. № 19790; указ от 17 марта 1801 г. «О возвращении из ссылки и водворении в прежнее дворянство и чины, сосланных в Сибирь» // Там же. № 19798; указ от 22 марта 1801 г. «О свободном пропуске едущих в Россию и из оной отъезжающих» // Там же. № 19801;. указ от 31 марта 1801 г. «Об отмене запрещения ввозить из-за границы книги и музыкальные ноты и дозволении типографиям печатать книги» // Там же. № 19807.
[17] Манифесты от 2 апреля 1801 г. «О восстановлении Жалованной Грамоты Дворянству» и «О восстановлении Городового положения и Грамоты, данной городам» // Там же. № 19810, 19811; Жалованная Грамота эстляндскому дворянству в подтверждение прежних их прав и привилегий от 15 сентября 1801 г. // Там же. № 20010.
[18] Указ от 3 июня 1801 г. «О восстановлении статей Городового положения, отмененных некоторыми указами» // Там же. № 19901.
[19] Там же. № 19856.
[20] Там же. Т. 27. 1802. № 20381.
[21] В этой связи, мне близка точка зрения Т. Н. Жуковской, но, в отличие от нее я вижу завершение формирования «общества» к этому времени не «как элемента социально-политической структуры», а как – особого элемента выделившегося из нее, т.е. интеллектуальной элиты дворянства. См.: Жуковская Т. Н. Рецензия на книгу В. М. Боковой. // 14 декабря 1825года. Источники. Исследования. Историография. Библиография. Вып. 7. СПб., 2005. С. 538–539
[22] Бумаги, относящиеся к вопросу о воспрещении продажи людей. Журнал Департамента законов Государственного совета от 20 октября 1820 года // РГИА. Ф. 1167. Оп. XVI. Д. 103. Л. 81.
[23] Указ от 28 июля 1805 г. « О наблюдении установленного порядка при дворянских выборах» // ПСЗ-I. 1805. Т. 28. № 21812; указ от 30 апреля 1806 г. «О порядке сношений дворянских депутатских собраний с Губернскими правлениями и палатами» // Там же. 1806. Т. 29. № 22110.
[24] Указ от 28 апреля 1802 г. « О незаписывании во входящие книги присутственных мест бумаг и всяких актов задним числом и о запрещении градским обществам выдавать аттестаты членам своим на суммы, превышающие их капиталы и достаток всего общества» // Там же. Т. 27. 1802. № 20251; Указ от 27 июля 1802 г. « Об отдаче в полное распоряжение городских обществ, состоящих в Крымских городах лавок» // Там же. № 20347; указ от 26 июля 1826 г. « О неперечислении крестьян Конюшенного ведомства принадлежащих в градские общества без предварительного разрешения и утверждения Придворной Конюшенной конторы // ПСЗ-II. 1826. № 493.
[25] Указ от 10 апреля 1807 г. « О предоставлении дворянскому, купеческому и мещанскому обществам и цехам на собственный их произвол добровольных приношений на содержание милиции» // ПСЗ-I. Т. 29. № 22508.
[26] Указ от 11 июня 1802 г. «О подтверждении прав мещанского общества г. Валке в Лифляндии касательно выбора членов магистрата» // Там же. № 20290.
[27] Положение об эстляндских крестьянах от 23 мая 1816 г. // Там же. 1816. Т. 33.№ 26279; Положение о лифляндских крестьянах от 26 марта 1819 г. // Там же. 1819. Т. 36. № 27735; Указ от 30 апреля 1826 г. «О воспрещении приводить помещичьих крестьян целым обществом на утверждение их повиновения владельцам» // ПСЗ-II. 1826. № 300.
[28] Жалованная грамота эстляндскому дворянству от 9 февраля 1827 г. «О подтверждении прежних прав и привилегий» // Там же. 1827. № 888; Жалованная грамота лифляндскому дворянству «О подтверждении прежних прав и привилегий»// Там же. № 889; Жалованная грамота курляндскому дворянству и Пильтена «О подтверждении прежних прав и привилегий»// Там же. № 891; указ от 25 февраля 1827 г. « О дозволении грузинскому дворянству служившему и не служившему пользоваться всеми без изъятия преимуществами российского дворянства // Там же. № 921.
[29] Записки графа Александра Ивановича Рибопьера // Русский архив. 1877. № 5. С. 5,
[30] Записка [М. Л.]Магницкого «Нечто об общем мнении в России и верховной полиции» » при Всеподданнейшем письме от ноября 1808 г. Л. 3.
[31] Выписка из мнения неизвестного лица «О разных предметах управления в России» ( Государственный совет, Канцелярия, Комитет министров, Министерства, Сенат, губернские учреждения, генерал-губернаторы, предводители дворянства, финансы). 1810 годы // РГИА. Ф. 1167. Оп. 16. Д. 64. Л. 3об.
[32] Работа неизвестного лица по истории России (о законодательстве, государственном управлении, внешней и внутренней политике, торговле, сельском хозяйстве, образовании ) [Первая треть XIX в.] // Там же. Ф.1101. Оп.1. Д. 339. Л.93.
[33] И. Д. Осипов. Истинная монархия графа М. М. Сперанского // Сперанский М. М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002. С. 625.
[34] Письмо М. М. Сперанского императору Александру I от 6 января 1816 г. // Там же. С. 587; Сперанский М. М. Философские размышления о праве и государстве // Там же. С. 191–194.
[35] Под «сословием» в данном случае, надо думать, имеется в виду социальная группа, прослойка.
[36] Сперанcкий М. М. Размышления о государственном устройстве империи. // Сперанский М. М. Проекты и записки. М.; Л., 1961. С. 64.
[37] Письмо А. С. Пушкина А. А. Бестужеву от 29 июля 1824 г. // Русская старина. 1882. Т. 33. С. 455.
[38] Письмо С. П. Трубецкого И. Н. Толстому от 12 ноября 1818 г. // Архив СПб ИИ РАН. Ф. 266. Оп. 1. Д. 99. Л. 12.
[39] Батеньков Г. С. Сочинения и письма. Т. 1. Письма. 1813–1856. Иркутск, 1989. С. 158.
[40] Свистунов П. Н. Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и декабристах // Свистунов П. Н. Сочинения и письма. Т. 1. Сочинения и письма. 1825–1840. Иркутск, 2002. С. 154.
[41] Письмо А. И. Кошелева С. П. Шевыреву от 2 марта 1832 г. // РО РНБ. Ф. 850. Оп. 1. Д. 321. Л. 1об; Письмо В. Ф. Одоевского С. П. Шевыреву от 30 декабря 1836 г. // Там же. Д. 408. Л. 12.
[42] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951; Штейнгейль В. И. Сочинения и письма. Т. 1. Записки и письма. Иркутск, 1985. С. 208–226, 228–231.
[43] Записка Н. И. Кутузова « О состоянии Российской империи в отношении внутреннего ее устройства». 5 марта 1826 г. //Архив СПб ИИ РАН. Ф. 226. Оп. 1. Л. 3. Л. 1–38.
[44] Лунин М. С. Общественное движение в России в нынешнее царствование // Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1988. С. 137–146; Свистунов П. Н. Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах. С. 149.
[45] [Трубецкой С. П.] Записка о декабристах. 1846 год // Архив СПб ИИ РАН. Ф. 154. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–41.
[46] Записная книжка П. А. Вяземского. СПб., 1999. С. 17, 31.
[47] Письмо Николая I Д. В. Голицыну от 20 декабря 1825 г. // РГИА. Ф. 1088. Оп. 2. Д. 869. Л. 4.
[48] Записки Василия Антоновича Инсарского // Русская старина. 1895. Т. 83. С. 10.
[49] Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С. 17, 31, 38, 44, 111, 112–113.
[50] Всеподданнейшее письмо чиновника 5-го класса Михаила Карлевича «Об управлении, законах, питейной части, уменьшении числа чиновников». 22 августа 1826 года. // РГИА. Ф. 1167. Оп. XVI. Д. 60. Л. 2; Работа неизвестного лица о положении России к началу царствования Александра II. Март 1855 // РГИА. Ф. 1101. Оп. 1. Д. 595. Л. 4.
[51] Сперанский М. М. Руководство к познанию законов. С. 100–101.
[52] Там же. С. 104–105.
[53] Бокова В. М. Переворот 11 марта 1801 г. и русское общество // Вестник Московского государственного университета. Серия 8: История. М., 1987. № 4. С. 42–52; Жуковская Т. Н. Рецензия на книгу Боковой В. М. С. 538.
[54] Сперанский М. М. О силе общего мнения // М. М. Сперанский. Проекты и записки. С. 77.
[55] На это обратил внимание В. Я. Гросул. См.: Гросул В. Я. Русское общество XVIII–XIX веков. С. 147.
[56] Сперанский М. М.. Проекты и записки. С.21–27, 37, 66, 77–83.
[57] Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века // Русская старина. 1903. Т. 116. С. 510.
[58] Сперанский М. М.. Проекты и записки. С. 216–221.
[59] Рассуждения о духе и зрелости политической реформы в России. Беседа М. М. Сперанского с Александром I // ОР РНБ. Ф. 637. Оп. 1. Д. 746. Л. 3. Пер. с фр.
[60] Записка [М. Л.]Магницкого «Нечто об общем мнении в России и верховной полиции». Л. 5.
[61] Особое мнение Д. А. Гурьева « О денежном обращении в России» // Архив графов Мордвиновых. СПб, Т. 3. С. 115–121; Мнение адм. Мордвинова по случаю перепоручения Комиссии составления законов изложить правила для отобрания частной собственности в пользу общественной. 1816 год // ЧОИДР. 1858. № 4; Мнение, представленное адм. Мордвиновым при случае рассмотрения в Государственном совете росписи о доходах и расходах на 1821 год // Там же. 1859. № 1; Мнение адм. Мордвинова по делу о продаже людей без земли .1833 год// Там же. № 2; Мнение князя И. А. Лобанова-Ростовского о Своде законов Российской империи // Русский архив. 1871. № 1–2. С. 1914–1919; Мнение гр. П. Д. Киселева о мерах к сокращению приноса детей в воспитательные дома. СПб., 1890; Мнение сенатора А. О. Потоцкого об ответственности судебных заседателей в связи с предполагаемым составлений нового Уложения. 1843 год // РГИА. Ф. 1101. Оп. 1. Д. 513.
[62] Выписка из мнения неизвестного лица «О разных предметах управления в России» ( Государственный совет, Канцелярия, Комитет министров, Министерства, Сенат, губернские учреждения, генерал-губернаторы, предводители дворянства, финансы). Л.1–10.
[63] Одоевский В. Ф. Мнения и записка в Ученый комитет Министерства Государственных имуществ 1838–1859 годы // ОР РНБ. Оп. 1. Д. 104. Л. 1–65.
[64] Об этом см: Андреева Т. В. Записки императору Александру I М. М. Сперанского, М. Л. Магницкого, Н. С. Мордвинова: К постановке проблемы общего и общественного мнения в России в начале XIX в. // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2006. Серия 2. Вып. 3. С. 49–62.
[65] Лотман Ю. М. А. С.Пушкин. Л., 1982. С. 7.
[66] Батеньков Г. С. Сочинения и письма. Т. 1. Письма. 1813–1856. С. 203.
[67] Письма М. С. Лунина Е. С. Уваровой от 22 октября и 17 ноября 1839 г. // Лунин М. С. Письма из Сибири. С.19, 23.
[68] Письмо на Высочайшее имя и записка Мих. Магницкого об иллюминатах. 28 февраля 1831 года // Архив СПб ИИ РАН. Кол. 115. Оп. 1. Д. 219. Л. 24 об, 26 об, 28 об.
[69] Лунин М. С. Общественное движение в России в нынешнее царствование. 1840 год // Там же. С. 139; Он же. Взгляд на тайное общество в России (1816–1826)// Там же. С. 277.
[70] Лунин М. С. Общественное движение в России в нынешнее царствование. 1840 год. С. 141.
[71] Свистунов П. Н. Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и декабристах. С. 153, 155.
Добавить комментарий