А.Ю. Бендин
Состоявшееся после гибели В.К. Плеве в июле 1904г. назначение бывшего Виленского генерал-губернатора П.Д.Святополк-Мирского министром внутренних дел означало, что верховная власть намеревается серьёзно приступить к разработке нового политического курса в области религиозной и национальной политики.
Ранее, находясь на посту Виленского генерал-губернатора, в отчёте за 1902-1903гг. Святополк-Мирский предлагал императору пересмотреть основы государственной политики в Северо-Западном крае по таким острым проблемам, как взаимоотношения с польским населением, состояние отношений между православными и католиками, положение русской школы и т.д.
В свою программу новый министр внёс вопросы о реформировании законодательства о веротерпимости, расширении самоуправления, изменениях в политике в отношении окраин и т.д. К началу декабря программный доклад и проект соответствующего указа были готовы. Окончательный вариант проекта указа было поручено подготовить С.Ю. Витте как председателю Комитета Министров. 12 декабря 1904г. императором был утверждён именной высочайший указ правительствующему Сенату «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка»[1].
В пункте шестом указа говорилось: «Для закрепления выраженного нами в манифесте 26 февраля 1903 года неуклонного душевного желания охранять освященную Основными законами империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, подлежащих к инославным и иноверным исповеданиям и, независимо от сего, принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не указанного, стеснения»[2]. На своих заседаниях, происходивших 25 января, 1-го, 8-го, 15-го, 22-го февраля и 1 марта 1905г. Комитет Министров под председательством С.Ю. Витте обсудил вопросы, вытекавшие из пункта 6 указа 12 декабря 1904г., изложив свои выводы и предложения в особом журнале, которые затем были положены в основу высочайшего указа Сенату «Об устранении стеснений в области религии и укреплении начал веротерпимости», утверждённого Николаем II 17 апреля 1905г.
Преамбула указа, выражавшая волю императора, содержала развернутую метафору, в содержании которой сочетались противоречащие друг другу компоненты — византийско-московская модель церковно-государственных отношений и западноевропейская правовая традиция свободы совести. Риторический церковно-политический прием, которым воспользовался Николай II, призван был придать принимаемым им мерам либерального характера традиционную религиозно-консервативную мотивацию. С одной стороны, было высказано «сердечное стремление обеспечить и каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести». С другой стороны, император призывал «благословение Всевышнего на это дело мира и любви» и высказывал надежду, «что оно послужит к вящему возвеличению православной веры, порождаемой благодатью Господней, поучением, кротостью и добрыми примерами»[3].
Нельзя не признать искренность намерений императора прекратить государственное принуждение религиозной совести своих подданных и усилить нравственный авторитет православия в российском обществе. Однако в данном случае нельзя не отметить известную парадоксальность ситуации, когда политическое решение Николая II, утверждавшее принципиально новый шаг на пути секуляризации правовых отношений в сфере веротерпимости, был облечен в традиционные символы религиозно-политического единства монарха и Православной церкви.
Ключевой вопрос, который в первую очередь предстояло решить законодателям, касался ограничения объема привилегий Православной церкви. Конструктивное решение этого вопроса предопределяло собой весь комплекс дальнейших мер, предлагаемых правительством по предоставлению правосубъектности сообществам условно терпимых старообрядцев и сектантов и расширению религиозных прав терпимых «инославных и иноверных исповеданий».
Первенствующее и господствующее положение Православной церкви в Российской империи вытекало из того особого значения, которое придавали ей «Основные законы» государства. Ст. 40 “Основных законов Российской империи” гласила, что “первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания”[4]. К числу преимуществ, придающих Православной церкви значение господствующей, относились:
1) принадлежность к ней императора, как верховного защитника и хранителя догматов господствующей веры, а также наследника престола, императрицы и супруги наследника;
2) законодательное вменение в обязанность губернаторам оказывать содействие православной миссии и обеспечивать её охрану;
3) признание за праздниками Православной церкви правового статуса гражданских торжеств;
4) первенствующее положение Православной церкви во время торжественных церемоний, сопровождавшихся богослужениями;
5) особая защита, предоставляемая законом православным священнослужителям[5].
Отмеченные преимущества Православной церкви носили так называемый внешний характер, характеризующие её особое положение в Российском государстве. Они не нарушали прав и интересов действующих в империи легальных конфессий, религий и сект, с которыми «господствующая» церковь непосредственно соприкасалась. Столкновение миссионерских интересов и государственное принуждение происходило в области тех правовых преимуществ церкви, которые можно отнести к категории внутренних, интерконфессиональных. К ним следует отнести: постановления о членстве в православной церкви; статьи законодательства о переходе в православие; привилегии относительно монополии на миссионерскую деятельность; правовые преимущества в вопросах о смешанных браках и конфессиональной принадлежности детей, родившихся от этих браков[6]. Действовавший перечень привилегий, направленный на упрочение «господствующего» положения Православной церкви, был тесно увязан с существовавшими ограничениями прав иных, признаваемых законом, или терпимых административно религиозных сообществ империи.
Правительство, изменяя законодательство о членстве в Православной церкви, отменяло одну из базовых внутренних привилегий православия, которая ассоциировалась в глазах у современников с её «господствующим» положением в государстве. Принципиальная новизна такого решения заключалась в том, что отныне «господствующая» Православная церковь лишалась права насильно удерживать своих членов от перехода в другие вероисповедания. Отмена столь важного преимущества повлекла за собой перемены в жестко зафиксированных соотношениях зависимости между правовыми ограничениями религиозных сообществ, в разной степени терпимых и признаваемых законом, и объемом привилегий «господствующей» церкви. Впервые Православная церковь, оставаясь, согласно «Основным законам», «господствующей» в государстве, по решению правительства вынуждена была легально уступить часть своей паствы терпимым «инославным и иноверным вероисповеданиям», а также религиозным организациям старообрядцев и сектантов, которые приобретали статус веротерпимых. Упразднение одного из базовых компонентов господствующего статуса церкви повлекло за собой расширение прав тех религиозных сообществ, которые впервые получали легальную возможность принимать в свои члены всех отпадавших от православия.
Помимо решения принципиальных правовых вопросов, положения указа должны были, по замыслу его инициаторов, устранить причины постоянной религиозной напряжённости в Царстве Польском и Западном крае путём снятия административных ограничений на деятельность духовенства Католической церкви. Правительство полагало, что соображения государственной безопасности, актуальные в 60-х гг. XIX в., теперь уже утратили свою значимость в связи с тем, что ведущей политической силой в регионе стали левые политические партии, к социалистической идеологии которых консервативно настроенное католическое духовенство относилось отрицательно. Политический расчёт строился также и на том, что католические общины за десятилетия системной русификации, прошедшие с момента восстания 1863г., уже достаточно интегрировались в российское общество. Следовательно, исчезала главная политическая причина введенных в своё время чрезвычайных административных мер в Северо-Западном крае.
В характеристике католицизма, даваемой МВД накануне издания указа, подчёркивалась “постоянная оппозиционность” и “воинствующий дух”, выделявшие эту Церковь из всех терпимых религиозных сообществ империи. Однако продолжавшаяся в западных губерниях пропаганда католицизма и “полонизма” уже не расценивалась как политически опасная. Она воспринималась в категориях незаконной религиозно-культурной конкуренции православию и русской культуре, для противодействия которой следует применять только легальные средства. МВД полагало, что“на западных окраинах, где польский католицизм играл выдающуюся политическую роль, антиправительственное движение и ныне очень сильно, но уже с давних пор (приблизительно 20-25 лет) оно неуклонно направляется по путям, не имеющим ничего общего с религией, церковью и римско-католическим духовенством».[7] Поэтому Правительство испытывало уверенность в том, что отмена административных ограничений, утверждение законности по отношению к Католической церкви и передача контроля над приходскими священниками от администрации к епархиальным епископам станет серьёзной гарантией того, что “предоставленная духовенству свобода не будет употреблена в ущерб государственным интересам”[8].
Тем самым разрешались правовые и религиозные проблемы многочисленной группы лиц в западных и центральных регионах империи, которые формально числились православными, но в действительности исповедывали иную веру – католичество, протестантизм, ислам, буддизм и т.д. В существовавшей государственно-церковной терминологии эти люди именовались “упорствующими”. Появление проблемы “упорствующих” связано с тем, что российское законодательство исходило из принципа правовой формализации вероисповедной принадлежности всех подданных империи. Этот принцип распространялся на все легальные религиозные сообщества империи, включая в первую очередь, господствующую Православную церковь. По разъяснению обер-прокурора Святейшего Синода, сделанному в отчёте за 1886г.: “Вероисповедная принадлежность православных определяется посредством выписок из православных метрических книг о рождении, крещении или присоединении известного лица к православной церкви, так как закон российского государства не признаёт отпадения от православия”[9]. Закон не допускал перехода православного лица в другое, хотя бы христианское, вероисповедание, и Православная церковь не переставала считать отпадшего своим членом, сохраняя его в ведении православного духовного начальства. Православное духовенство обязано было увещать отпавших впредь до возвращения их в церковь.
Упразднение государственно-церковного принуждения над религиозной совестью указанных лиц можно было осуществить путем отмены одной из привилегий православия, составлявшей важный компонент его господствующего статуса. Это значило предоставить “упорствующим” законную возможность покинуть православие и присоединиться к иному терпимомому вероисповеданию. В качестве мотивации такого решения правительство выдвигало религиозные и политические аргументы, полагая, что люди, живущие вне религии, представляют для государства социальную, нравственную и политическую опасность. Позиция правительства в отношении “упорствующих” была поддержана первоприсутствующим в Святейшем Синоде митрополитом Пербургским Антонием (Вадковским), выступившим против сохранения государственного принуждения в делах веры[10].
Принимая решение о предоставлении всем группам “упорствующих и отпавших от православия” свободу исповедовать ту религию, к которой они в действительности принадлежали, правительство не сочло необходимым придать этому событию значение особого торжественного акта в форме отдельного положения Комитета. В данном случае оно приняло точку зрения митрополита Антония, который при обсуждении вопроса руководствовался желанием не уронить этим постановлением престиж “господствующей” церкви. Предоставление свободы указанным группам, из которых наиболее сильным протестным настроением отличались “упортствующие” из бывших униатов и католиков, предполагалось осуществить в соответствии с общими правовыми принципами, которые разрабатывало правительство по вопросу “о возможности отпадения от православной веры”[11].
Перспективы предстоящего упразднения важной правовой привилегии православия, несовместимой с “началами” свободы совести, Комитет Министров расценивал оптимистично. По его мнению, “не подлежит сомнению, что намечаемое мероприятие должно послужить также к вящему возвеличению Православной Церкви и явится могущественным орудием в руках её для борьбы с религиозными заблуждениями; опираясь не на содействие светских властей, а на кроткое учительство своих пастырей, Церковь достигнет в этом направлении более благих, чем когда-либо результатов[12].
Меры, предпринимаемые правительством относительно расширения прав римско-католического духовенства и легализации религиозного предпочтения “упорствующих”, имели своим основанием представление о том, что католицизм в Царстве Польском и западных губерниях перестал быть политическим врагом России. Однако правительственный подход к пониманию этой проблемы кардинальным образом расходился с позицией обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева. Для обер-прокурора наличие врага в образе польского католицизма не вызывало сомнений. К.П. Победоносцев по-прежнему рассматривал Католическую Церковь в Западном крае как политического противника российского государства, духовного лидера польского национализма, который не отказался от своих надежд отторгнуть от России белорусские и украинские земли, ополячить и окатоличить коренное русское население, сделать его союзником польского сепаратизма. Разумеется, что и взаимоотношения между Католицизмом и Православием в этом регионе со смешанным православно-католическим населением расценивались им в сугубо политическом аспекте. За существовавшими в крае религиозно-этническими противоречиями Победоносцев усматривал ситуацию политического противостояния государственных интересов России с интересами польского сепаратизма.
Так, в отчётах обер-прокурора Святейшего Синода императорам Александру III и Николаю II оценки религиозно-этнической ситуации в Северо-Западном крае остаются практически неизменными на протяжении всей его двадцатипятилетней деятельности на этом посту. В 1880-1890-х гг. он постоянно напоминал российским монархам, что «главным врагом, могущественным и опасным для успехов утверждения и распространения православной веры в западных епархиях ныне, как и прежде, является католическое духовенство, с его упорной нетерпимостью ко всему русскому и православному»[13].
И, наконец, буквально накануне мер, предпринимаемых правительством с целью расширения пространства религиозной свободы, К.П. Победоносцев ещё раз напоминает императору Николаю II о том, что нетерпимое отношение католического духовенства к Православию в Северо-Западном крае за прошедшие десятилетия не претерпело никаких изменений: «В большинстве своём, инославное население (католики в Литовской, Гродненской, Полоцкой и Могилёвской епархиях) враждебно относится как к православным, так и вообще ко всему русскому. Главным и наиболее опасным врагом православия и русской народности в этих епархиях являются ксендзы. Фанатично настроенные ксендзы всеми мерами стараются нарушить добрые отношения католиков с православными, возбуждая в них нетерпимость к Православной церкви и русскому народу, стараются всеми возможными способами отторгнуть местное православно-русское население от Церкви и вселить в нём вражду к ней. Особенно враждебно они относятся к православным священникам. Деятельная пропаганда ксендзов…часто оканчивается совращением православных в инославие»[14].
Отношение К.П. Победоносцева к католицизму получает адекватное описание, если рассматривать его в понятиях, предлагаемых К. Шмиттом. Согласно концепции этого исследователя, политика начинается там, где складываются отношения «друг-враг». С точки зрения Шмитта, политическая противоположность – это противоположность самая интенсивная, самая крайняя. Враг – не конкурент и не противник в общем смысле. Врагом становиться борющаяся (курсив К.Шмитта) совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности[15].
К.П. Победоносцев, характеризуя настроения и поведение католического духовенства и мирян, постоянно подчёркивает их качественную особенность, определяющую подлинный характер религиозно-этнической ситуации в крае. С его точки зрения, особенногсть этой ситуации заключается в том, что процесс межконфессионального и этнического противостояния носит непримиримый характер, так как в основе его лежит религиозно-национальный фанатизм польского духовенства. Поэтому такой исторически устойчивый тип поведения исключает практику добровольных компромиссов и уступок по отношению к российскому государству и уважение к правам и достоинству православного духовенства и мирян. Отмечаемая Победоносцевым перманентная враждебность католического духовенства к «православию и русской народности» придавала описываемому им религиозно-этническому противостоянию в крае шмиттовское политическое измерение. Отсюда следовало, что отношение церкви и государства к вызову «воинствующего» католичества необходимо выстраивать в той же шмиттовской интерпретации политики. Ответ на брошенный врагом вызов должен быть бескомпромиссным и миссионерски наступательным – с помощью строительства новых храмов, монастырей, организации церковных братств, открытия церковноприходских школ в местностях со смешанным православно-католическим населением. Обер-прокурор был убеждён, что продолжение такой политики, опирающейся на правовые и административные привилегии господствующего православия, было возможно только при условии сохранения действовавшего религиозного законодательства о веротерпимости.
Принятие указа 12 декабря 1904г., определившего решающие перемены в политике по отношению к “инославным и иноверным исповеданиям” и т.н. “раскольникам”, свидетельствовало о том, что правительство, вопреки мнению К.П.Победоносцева, отходит от политики религиозного принуждения и административно-правовых ограничений в области вероисповедных отношений, меняя тем самым свое отношение к объёму и характеру привилегий Православной церкви и рассчитывая на успех в разрешении проблем, связанных с религиозно-этнической нетерпимостью. Тем самым правительство, исходя из определения К.Шмитта, взяло курс на деполитизизацию своего отношения к католицизму, переведя его из категории врага в разряд нелегального конкурента господствующему православию. С точки зрения этого нового курса, рецепт успешной политики в области веротерпимости виделся в отказе от канонической составляющей светского законодательства, утверждавшего абсолютный характер принадлежности к православию, в пользу идеологии, декларировавшей право на религиозный выбор в рамках свободы вероисповеданий, исключавшей, впрочем, право на атеизм. Переход из “господствующей” Церкви должен был осуществляться свободно, без особого разрешения административных властей. По мнению Комитета Министров, это означало “водворить на Руси заветы истинной терпимости в делах веры”[16].
Предполагалось, что либерализация правовых норм регуляции межрелигиозных отношений станет эффективным средством разрешения и предупреждения конфликтов между православием и приверженцами других религиозных сообществ, стимулирует миссионерскую активность самого православного духовенства, усилит политическую лояльность к российской монархии духовенства и мирян терпимых конфессий и ранее дискриминируемых религиозных групп старообрядцев и сектантов. Относительно последних Комитет Министров предлагал предоставить им права, практически уравнивавшие старообрядческие согласия и секты с «инославными» христианскими конфессиями.
Комитет Министров рассчитывал, что утверждаемые авторитетом императорского указа ценности религиозной свободы, как неотъемлемая составляющая либерального светского правосознания, должны быть усвоены и приняты в качестве общих ценностей религиозными традициями легальных и легализуемых новым законом конфессий и общин. Применение реформированного законодательства на практике должно было повлечь за собой адекватную интерпретацию вводимых правовых норм и законопослушное отношения к ним духовенства и мирян «инославных и иноверных вероисповеданий», старообрядцев и сектантов. Идейным постулатом создателей законопроекта был известный либеральный тезис о наличии взаимосвязи между ростом религиозной свободы и укреплением религиозно-этнической и политической стабильности в обществе, что выразилось в следующей формулировке: «Комитет не может не выразить глубокого убеждения своего в возможности совместить надлежащее охранение общегосударственных целей с соблюдением основных начал веротерпимости»[17].
Император Николай II, учитывая трудности, с которыми могла столкнуться администрация и православный епископат в западных губерниях и Привисленском крае, при рассмотрении журналов Комитета Министров 3 мая 1905г., поставил перед правительством следующие вопросы: «Как будут смотреть, по введению в действие нового законоположения, гражданская власть и духовное начальство на проповедь католических миссионеров?»; «Как установить грань между проповедью католицизма и пропагандой полонизма?». Комитет Министров, ссылаясь на нормы действовавшего законодательства, в частности, статью 187 «Уложения о наказаниях» 1885г. и статьи 90 и 83 нового «Уголовного уложения» 1903г., предусматривавших заключение в тюрьму и ссылку за совращение из православия в иное вероисповедание, уверил императора в том, что указанные власти имеют в cвоём распоряжении все необходимые средства для пресечения проповеди католических миссионеров.
Ответ на второй вопрос уже не выглядел столь определённым. Правительство указывало на особенности, присущие Римско-католической церкви, как церкви «воинствующей». Оно не исключало возможности, что отдельные представители духовенства этой церкви проявят стремление к пропаганде католицизма и польского национализма среди проживавшего в пределах Западных и Привисленских губерний православного населения непольского происхождения. Комитет уведомил императора, что в настоящее время на законодательном рассмотрении находится проект предоставления министру внутренних дел особых полномочий относительно незаконных действий римско-католических священнослужителей. Ожидалось, что с получением указанным законопроектом силы закона министр получит возможность наказывать римско-католических священнослужителей, действующих во вред русским интересам, на легальном основании[18].
Из ответов, данных императору, следует, что правительство в целом было уверено, что имеющиеся в распоряжении светских и духовных властей карательные статьи действовавшего уголовного законодательства предоставляют им необходимые правовые инструменты для пресечения возможных попыток прозелитизма со стороны католического духовенства. Вместе с тем правительство вынуждено было признать, что к моменту введения в действие указа о веротерпимости, оно не располагало необходимыми оперативными средствами для борьбы с католическим миссионерством в том случае, если оно станет преследовать цели политического характера. Более того, оно не имело механизма реализации принятого решения, правовое оформление которого было отложено до осени 1905г.
Таким образом, важное политическое решение в форме законодательного акта, содержавшее элементы риска, принималось в ситуации неполной правовой определённости, без четкого распределения бюрократических функций между МВД и духовными ведомствами по применению указа на практике. В качестве вероятных рисков, содержавшихся в положениях указа, можно указать на то, что сама возможность легального приема всех отпадавших от православия в члены терпимых миссионерствующих конфессий могла быть интерпретирована их представителями как утрата Православной церковью её господствующего положения, что могло вызвать стремление к незаконному миссионерству среди православных. Во избежание риска таких правонарушений, необходимо было внятное предварительное разъяснение для всех заинтересованных сторон, принимая во внимание массовую неграмотность и обострённую религиозность «упорствующих» из бывших униатов и римо-католиков.
Правительство, как это следует из журналов Комитета министров, не исключало возможность рискового поведения представителей католического духовенства, отношения с которым после восстания 1863г. вызывали постоянную озабоченность МВД и Святейшего Синода. Однако частичный анализ рисков модернизации религиозного законодательства, связанных с противоправным поведением духовенства и предполагаемые ответы на возможные миссионерские и политические вызовы с его стороны, были сделаны правительством императору уже после издания указа 17 апреля 1905г.
Утверждённый императором указ “«Об устранении стеснений в области религии и укреплении начал веротерпимости»” признавал необходимым:
— разрешить проблему “упорствующих” путём упразднения запрета на выход из Православия без ущерба для гражданских прав;
- легализовать деятельность старообрядческих и сектантских общин;
- осуществлять преподавание закона Божьего на “природном языке учащихся”;
- снять административные ограничения на деятельность духовенства Католической Церкви, введённые после польского востания 1863г.;
- пересмотреть религиозное законодательство относительно мусульман и буддистов[19].
Реакция на издание указа привело к результатам, оказавшимися в значительной степени неожиданными для правительства и православного духовенства. Новые социальные практики католического духовенства и мирян вбирали в себя такие модели рискового поведения, которые нарушали установленные законодательством правила веротерпимости. Инициированный указом переход из православия в католичество, вылился в религиозное движение, которое возникло в царстве Польском и перебросилось на Северо-западный край. Это движение, продолжавшееся в течение несколько месяцев, привело к длительному обострению религиозно-этнических противоречий в крае, вызвало такие явления как незаконное миссионерство, пропаганду польского национализма, религиозное насилие над совестью православных в приходах и семьях. Несколько человек погибло в результате столкновений католиков с полицией в Ивенце Минской губернии и Зельве Гродненской губернии, произошедших в 1907г. на религиозной почве.[20]. Однако все эти религиозные конфликты не выходили на уровень политического противостояния правительству в духе 1863г.
В результате действия Указа в период с 17 апреля 1905г. по 1 января 1911г. из Православия в Римско-католическую церковь перешли: по губерниям Северо-Западного края (Виленская, Ковенская, Гродненская) 33 382 человека обоего пола, по губерниям белорусским (Витебская, Могилёвская, Минская) — 22 404 человека. Всех отпавших от господствующей Церкви на территории 6 губерний за этот период насчитывалсь 55 786 душ обоего пола[21]. Как видно из приведённых цифр, Православие в регионе не понесло существенного урона. С легальным переходом “упорствующих” в католичество исчез один из главных источников религиозного недовольства, дестабилизировавшего церковную жизнь в отдельных приходах и создававшего напряжённые отношения между духовенством и верующими обеих Церквей. Продолжавшиеся в крае религиозные конфликты в основном были связаны с попытками незаконного миссионерства со стороны католического духовенства, опиравшегося на экономическую поддержку местных польских помещиков[22].
Соизмеряя эффективность действия указа о веротерпимости с интересами Православной церкви и государства, министерство внутренних дел, подводя итоги четырехлетнего функционирования модернизированного института веротерпимости, в полемике со Святейшим Синодом высказалось в защиту дальнейшего реформирования религиозного законодательства. МВД, опираясь на статистику и динамику отпадений от православия, утверждало, что издержки риска в результате применения указа 17 апреля для «господствующей» церкви в целом оказались невысоки. В этой связи в качестве основного получателя политических дивидендов принятого указа выступало правительство. МВД было уверено, что развитие интеграционных процессов в империи будет зависеть от прочности и устойчивости конфессиональной политики, основанной на «началах свободы совести», провозглашенных указом 17 апреля и в манифесте 17 октября 1905г.
«Если православие, — отмечало МВД, — не терпит ущерба от новой вероисповедной системы, то соображения государственной политики заставляют правительство относиться с тем большей осторожностью ко всякому сужению вероисповедной свободы, так как призрак религиозного гонения всегда будет использован врагами русской государственности и Православной церкви во вред им, и всякое проявление религиозной нетерпимости, как бы незначительно оно ни было, будет отдалять столь необходимое для государственной мощи культурное сплочение инородческих окраин с центром»[23].
[1]Бабин В.Г. Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX начале XX в. / Власть, общество и реформы в России (XVI- начало XXв.): Материалы научно-теоретической конференции 8-10 декабря 2003г. – СПб, 2004. С.217-220.
[2]Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г. «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г. // Журнал министерства юстиции». 1905, № 5. С.42.
[3] Миссионерское обозрение. 1905. № 5. С.1017.
[4] Свод законов Российской империи. Основные государственные законы. СПб., 1892. Т. 1, ч. 1.Ст.40.
[5] Российский государственный исторический архив. Далее. РГИА. Ф.821. оп.150. Д.7. Л.238.
[6] Устав о предупреждении и пресечении преступлений. Раздел первый. О предупреждении и пресечении преступлений против веры // Свод законов Российской империи. Т. 14. Ст. 47, 65–90; Красножен М. Иноверцы на Руси. Т. 1: Положение неправославных христиан в России. Юрьев, 1900. С. 162-163.. Арсеньев. К.К. Свобода совести и веротерпимость. Сборник статей. СПб. 1905. С.233
[7] РГИА. Ф.821. оп.150. д.5. Л.14.
[8] Там же. Л.28-29, 31-37, 45-46, 60-61.
[9] Арсеньев К.К. Свобода совести и веротерпимость: Сб. ст. СПб, 1905. С. 233.
[10] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г. «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.» Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.47.
[11] РГИА. Ф.821. оп.10. Д.267. Л.49.
[12] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г. «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.» Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.48.
[13] Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода К.Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1888-1889гг. СПб, 1891.С.138,139, 141,156; Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода К.Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898г. СПб, 1901. С.36
[14] Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1903-1904г. СПб.,1909. С.144-145.
[15] Шмит К. «Понятие политического». / Вопросы социологии. Т.1.№1, 1992. С.40-42.
[16] Бердников И.С. Краткий курс церковного права. Т.II. Казань. 1913. С.1293.
[17] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г. «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.» Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.94.
[18] РГИА. Ф.821. оп.10. д.267. Л.49-51.
[19] Миссионерское обозрение. 1905. № 5. С. 1017–1020.
[20] Государственный исторический архив Литвы. Далее ГИАЛ. Ф.378. оп.1905. д.393. Л.80; Ф.378, оп.1905, д.405. часть II, Л.46, 69, 83; Ф. 378.оп.1905, д.404. часть I, Л.68; Ф.378. оп.1906. д.426. Л.1-20. Национальный исторический архив Беларуси. Далее НИАБ.Ф.136, оп.1, д. 37167, Л.115; Ф.295. оп. 1. д.7285. Л.20-21, 60-61; РГИА. Ф.821. оп.10. д.1064. Л.58,177; «Новое время» №10523 от 20 июня 1905г; За первый год вероисповедной свободы. СПб, 1907. С.140. Вестник Виленского Свято-Духовского братства.№11. 1907. С.217-220; Вестник Виленского Свято-Духовского братства. №1.1911. С.13-14; Минское слово. 1911. №1206.
[21] РГИА. Ф.821, оп.10, д. 267. Л.244.
[22] НИАБ. Ф.136. оп. Д.37367. Л.36-37; Ф.136. оп.1. д.37167, Л.115; ф.136, оп. 1, д.37360. Л.41,46, 69, 96,103, 207, 220.
[23] РГИА. Ф.821, оп.10, д. 267. Л.33.
Добавить комментарий