Общественная дискуссия вокруг вопроса о преобразовании института крепостного права: записки В. Н. Каразина, Н. Г. Вяземского и А. Н. Муравьева (1818 г.)

П. В. Ильин

1816–1819 гг. – время, когда верховная власть в России приступила к разработке проектов преобразования института крепостного права, направленных на его модерни­зацию. После военных кампаний 1812–1815 гг. и важнейших внешнеполитических со­бытий! связанных с основанием Священного Союза, Александр I вернулся к вопросу, который он рассматривал как один из основополагающих для внутреннего устройства страны. Император предпринял ряд мер, цель которых состояла как в выработке важ­нейших оснований преобразования «крепостного состояния» крестьян, так и в иниции­ровании конкретных шагов в этом направлении. Именно в эти годы появились записка П. Д. Киселева (1816), проект А. А. Аракчеева (1817–1818), проект М. А. Балугьянского – Я. А. Дружинина, готовившийся под руководством министра финансов Д. А. Гурьева (1819), ряд других проектов и записок.[1]

Исследователи проблемы отмечали основные принципиальные черты, отличаю­щие содержание и направление правительственной политики в этом круге вопросов: при выраженном намерении преобразовать крепостной строй и улучшить состояние земледельческого сословия, в особенности частновладельческих крестьян, рассмотре­ние планов реформ отличали закрытость («келейность»), определенная непоследова­тельность реальной политики, стремление власти опереться на добровольное желание дворянства, учесть потребности помещиков и выработать наиболее приемлемые для них способы преобразования, а также согласовать вводимые правила с имеющейся за­конодательной системой.[2] С другой стороны, в самом русском обществе к этому време­ни сформировалось направление мысли, выражающее более определенно, чем это было раньше, свое несогласие с практикой отношений собственности, суще­ствующей между земледельческим классом и дворянством, с институтом личной зависи­мости крестьян. В этой среде существовало мнение о необходимости поддержки и за­щиты реформы крепостного права, задуманной правительством, о необходимости убе­дить помещиков в важности, неизбежности и выгодности этих перемен: «Должно было представить помещикам, что рано или поздно крестьяне будут свободны, что гораздо полезнее помещикам самим освободить их, потому что тогда они могут заключать с ними выгодные для себя условия, что если помещики будут упорствовать и не согла­сятся добровольно на освобождение, то крестьяне могут вырвать у них свободу, и тогда Отечество будет стоять на краю бездны».[3]

В среде консервативного большинства дворянства (той ее части, которая заду­мывалась о политической и идеологической основах своего права на владение крестья­нами и распоряжение их собственностью) между тем росло понимание того, что крепо­стное право должно быть введено в рамки, отвечающие требованиям времени. Наличие важнейшего общественного института, не отрегулированного существующими законами, вступало в конфликт с развивающимся правовым сознанием и законодатель­ством империи. Еще более значимый конфликт имелся в сфере морали, в нравственном сознании подготовленном идеями XVIII в. к неприятию «рабства» и неприкрытого пользования трудом крепостных; не все из этих укрепившихся в общественном созна­нии идей можно было опровергнуть, ссылаясь на исторические традиции и особенные права российского дворянства. Это подготовило почву для столкновения указанных позиций в рассматриваемый период. Задача настоящей статьи – рассмотрев важнейшие письменные памятники, свидетельства развернувшейся общественной дискуссии, обо­значить главные позиции, по которым проходило противостояние и, тем самым, пока­зать его сущность.

Переходя к практическому решению вопроса о крепостном состоянии крестьян, Александр I (как это выяснено современными исследователями[4]) рассчитывал на ини­циативу дворянства, стремясь использовать для ее пробуждения главным обра­зом способы административного характера. В 1816 г. эстляндское дворянство подало прошение о личном освобождении своих крестьян; вскоре последовал санкционирующий манифест императора (от 23 мая 1816 г.), утвердивший «Положение об эстляндских крестьянах». На протяжении 1817–1819 гг. такие же акты были введены по прошению лифляндских и курляндских дворян. Однако наиболее значимой представлялась ситуация в централь­ных российских губерниях. Особенное внимание также привлекали малороссийские гу­бернии, в которых крепостное право было введено в полной мере лишь в царствование Екатерины II. В июле 1816 г. на пост малороссийского военного губернатора был на­значен заслуженный военачальник князь Н. Г. Репнин-Волконский (старший брат декаб­риста С. Г. Волконского). На аудиенции, данной вновь назначенному крупному админи­стратору, Александр I поручил ему оценить возможность освобождения по­мещичьих крестьян в подчиненных ему губерниях, а по некоторым данным, дал задание подготовить «правила для свободного состояния крестьян».[5] Несомненно, Репнин был облечен доверенностью государя, ему было предоставлена возможность пробудить инициативу дворянства Малороссии, сделать новые шаги в разработке мер для преобра­зования крепостного права. Дальнейшие события не заставили себя ждать. На состояв­шихся в январе 1818 г. дворянских выборах в Полтавской и Черниговской губерниях Н. Г. Репнин выступил с речью, в которой обратился к дворянству с призывом улучшить положение подвластных им крестьян, определить их «обязанности» и оформить их в виде неизменных постоянных правил, при сохранении основ крепостного права: «По местным познаниям вашим изыщите способы, коими, не нарушая спасительной связи между вами и крестьянами вашими, можно было бы обеспечить их благосостояние и на грядущие времена, определив обязанности их…».[6] Фиксация «обязанностей» крестьян приобретала особое значение, поскольку ограничивала наиболее одиозные проявления крепостного права и устанавливала четкие границы и содержание работ, которые кре­стьяне обязаны были выполнять для помещика, что позволяло исключить многие злоупотребления.

РечьРепнина была опубликована в «Духе журналов» – издании, отстаивавшем неизменность основ крепостного права, но заявлявшем одновременно необходимость законодательной регламентации крестьянского труда.[7] Резонанс от речи в русском об­ществе был очень велик не только вследствие служебного положения ее автора, но, в основном из-за ее содержания. Ситуация осложнялась еще и тем, что дворянство совершенно справедливо увидело в речи и призывах Репнина акт, согласованный с им­ператором и им одобренный: предложения Репнина выходили за рамки полномочий во­енного губернатора, к этому же выводу подталкивали явные признаки особого внима­ния, которое уделял император вопросу об изменении крепостного строя. Так воспри­нял речь Репнина редактор «Духа журналов» Г. М. Яценко: доставленная к нему в печат­ном виде, она «говорена была таким лицом», которое «есть орган воли монаршей, сле­довательно, принята за официальную».[8] Все эти обстоятельства служили еще одним признаком, наглядно удостоверявшим намерения власти. «Явно начали говорить, что он [Александр I] намерен дать свободу всем крестьянам помещичьим», – писал в своих за­писках наблюдательный современник событий С. П. Трубецкой.[9]

Следствием описанного ряда событий стало появление рукописных записок, ко­торые, по существовавшей традиции, распространялись в списках. Появление и содер­жание этих записок показали, какой острый и напряженный вопрос для высшего класса империи затронул в своей речи Репнин.

Первой появилась записка «Мнение одного украинского помещика, выраженное после беседы со своими собратиями об указе 23-го мая и об эстляндских постановлени­ях», которая по своему характерному слогу была признана принадлежащей перу В. Н. Каразина.[10] Украинский помещик, одно время близко стоявший к императору, из­вестный как просвещенный дворянин, устроивший в своем имении крестьянское вы­борное самоуправление, выступавший против продажи крестьян и за урегулирование их отношений с помещиками, Каразин не скрывал своего авторства. Записка его была вы­звана, таким образом, еще предшествовавшими событиями и указами императора, од­нако затрагивала тот же круг вопросов, что и речь Репнина.

Каразин в своей записке категорически выступил против немедленного личного освобождения частновладельческих крестьян. Пример такого рода освобожде­ния в Прибалтийских губерниях, ставший признаком приближения введения этих мер в главных губерниях России («предмет, который в целой империи делается общим»), был использован им для обоснования невозможности подобной реформы в России. Освобо­ждение крестьян без земли, считал Каразин, нарушает традиционные владение крестья­нами их земельной собственностью, превращает их в наемников, а помещиков заставля­ет быть торговцами землей их бывших крестьян. Многим современникам запомнились фраза записки Каразина, обращенная к лично свободному, но лишенному земли крестьянину: «Земля, по которой ты пойдешь, принадлежит другим. И та, в которую положат прах твой, есть чужая».[11]

Помещики с точки зрения автора записки, – представители «спасительной» для России самодержавной власти на местах. Это   местное «наследственное самодержавие» аналогично по своему значению самодержавию императора, именно ему Россия «преимущественно обязана своим величием и силою».[12] Каразин предлагал даже усилить

эту функцию, придать ей характер государственной службы, превратив дворян в своеобразных «начальников земледелателей». Он полагал необходимым передать им неко­торые функции государственного управления на местах, в том числе земскую полицию. Для обоснования существующих отношений между помещиками и крестьянами Кара­зин прибегал также к «оправданиям» из древней отечественной истории. Он счел нуж­ным защитить основу существующих отношений от обвинения в «рабстве». «Наследст­венное самодержавие не рабство; таковым может быть только по злоупотреблению», – утверждал Каразин.[13] При этом он признавал, что есть примеры помещиков, которые не являются достойными, но их ничтожное меньшинство. Злоупотребления эти должны быть отвращаемы верховной властью и дворянским местным правлением.

Личная свобода и введение гражданских прав для крестьян автором записки от­вергается. Наоборот, Каразин – сторонник особых сословных прав: «В России каждое состояние имеет принадлежащие ему права. Смешение сих прав  не будет соответст­вовать государственной пользе». Принцип общегражданских прав для автора записки недоступен. Каразин считал несомненным, что «нынешнее законоположение – недоста­точно». Но какого рода должно быть новое законодательство? Существующее «наслед­ственное самодержавие» помещиков благодетельно: «Но да имеет оно законы». Вообще же, с его точки зрения, «права земледельцев наряду с другими состояниями должны быть строго определены».[14] Система преобразовательных мер, предлагаемых Каразиным, включала правительственное преследование «недобрых» помещиков, смягчение некоторых сторон крепостного права. Главное – законодательное оформление взаимо­отношений между владельцем и крестьянином, представлявшее собой фактически ут­верждение с небольшими изменениями существующей реальной практики. Кроме того, Каразин полагал необходимым запрет на продажу крестьян по одиночке и на продажу крестьян без земли – последняя мера так и не была проведена в жизнь правительством, несмотря на все его старания. В этом отношении он поддерживал усилия власти, считая, что такого рода обычаи явно противоречат «коренным законам» и должны навсегда прекратиться.

Во вновь вводимых законах должна быть отражена окончательно разработанная регламентация крестьянских работ в пользу помещика: их объем не может превышать половину времени крестьянина. Необходимо учредить апелляционный орган для жалоб крестьян на своих владельцев, а также законодательно оформить права дворовых и приписать их после определенного срока службы к городскому населению.[15] Наконец, Каразин предлагал составить устав, фиксирующий все взаимные права и обязанности помещиков и крестьян. «Один манифест, и все сделано», – увлекал он простотой задачи.[16]

Говоря о способе и содержании преобразований, Каразин писал: «На что же изобретать новое, на что подражать чуждому, когда свое стоит только обработать, что­бы надежнее и ближе достигнуть желаемого конца (т.е. результата – П. И.)?»[17] Он на­стаивал – «Легко усовершать утвержденное уже веками, но не производить внезапный переворот в понятиях!», «Лучше, кажется, поправить». Постепенное приближение к но­вому устройству, по мнению Каразина, возможно, но немедленное одноактное введение «свободы» приведет к общегосударственному кризису.

Весьма показательным представляется то обстоятельство, что Каразин ожидал, что в его адрес раздастся критика за его «пристрастие к рабству», прежде всего, со сто­роны иностранцев. Поэтому он специально указал, что «оправдал себя на деле» в управлении своими поместьями, в которых все крестьяне находятся в хорошем положе­нии, а многие составили большие состояния. Вообще, по его мнению, пора перестать смотреть на барщину как на «рабство», через «стекло философии XVIII века». Барщина и другие обязанности крепостных – это «воздаяние» за заботу владельцев о своих крестьянах и их просвещении. Такого рода фразы записки, помимо прочего, – свидетельст­во закрепления в общественном сознании идей Просвещения и естественного права. Каразин чувствовал потребность в обосновании права помещиков владеть крестьянами как собственностью.

Таким образом, становится ясным, по каким вопросам проходило столкновение взглядов, исходя из того, что находилось в центре внимания Каразина. Очевидно, затра­гивались три главных позиции: 1) личное освобождение крестьян; 2) предоставление им гражданских прав (и связанное с этим преобразование сословных прав в единые граж­данские); 3) вопрос о земельной собственности, урегулирование экономических взаи­моотношений между крестьянами и помещиками.

Вслед за запиской В. Н. Каразина появилась еще одна записка, озаглавленная «Послание российского дворянина к князю Репнину, малороссийскому военному гу­бернатору и генерал-адъютанту», датированная 4 апрелем 1818 г. и написанная, судя по заглавию, в Москве.[18] Ее автор представил себя как «древнего российского дворянина», «друга истины», «старца», не ищущего «любочестия и тщеславия».[19] Это «послание» было доведено до сведения императора. В примечании к первой публикации было ука­зано, что по специальному разысканию, оперативно проведенному по указанию Алек­сандра I московским генерал-губернатором А. П. Тормасовым, выяснилось, что автором записки являлся калужский губернский предводитель дворянства князь Николай Гри­горьевич Вяземский (рапорт от 11 мая 1818 г.).[20] Очевидно, примечание передает со­держание пометы на рукописи, сохранившейся в архиве Собственной канцелярии, да и сам факт, что она отложилась в этом архиве, говорит за себя.

Записка Н. Г. Вяземского обнаруживает значительное совпадение со взглядами, изложенными Каразиным. Отмечая тот факт, что речь Репнина обратила на себя всеобщее внимание, поскольку она выражает представления императора относительно крепостного права, Вяземский полагал, что по своему содержанию она относится ко всему дворянству. Ис­конные права дворянства обосновывались Вяземским с помощью следующих основных аргументов. Дворяне занимают «первенствующее место» в русской общественной жиз­ни и вследствие этого имеют особые права. Земельные пожалования с крестьянскими душами были осуществлены верховной властью за их славную службу. Отсюда проис­текает законное право пользоваться землями и трудами крестьян, оно является вознаграждением за попечение дворянства в отношении им подвластных. Далее автор записки напрямую уподобляет отношения между помещиком и крестьянами с семейными отношениями – «добрый помещик» – это «отец обширного семейства домочадцев сво­их» он, прежде всего, заботится о своих «детях» – крестьянах, их благосостоянии и про­цветании. Любой убыток, случившийся у крестьян, есть потеря в его хозяйстве. Нару­шение этой тесной, неразрывной, «спасительной» связи (Вяземский повторяет здесь формулировку речи Репнина) приведет к большим бедствиям.

Еще одним доводом служили вековые традиции и особенности России; она должна «руководствоваться… другими правилами, другими средствами, нежели многие иноплеменные и малого пространства державы». Автор записки считал очевидной неприложимость иностранных установлений (даже «того, что мы у них одобряем») к Рос­сии – «по местному положению», «свойству народа» и степени его образованности.[21] Существующие отношения, по мнению Вяземского, вследствие этого представляют со­бой древнее «патриархальное правление», основу порядка и стабильности.[22]

Итак, Н. Г. Вяземский выступал против освобождения крестьян от лич­ной зависимости, но при этом считал необходимым владение ими земельной собствен­ностью. В этом отношении любопытна его своеобразная попытка представить крепост­ной строй институтом, способствующим проведению в жизнь некоторых из задуманных императором преобразований. По его мнению, именно помещики, владея крепостными, «издавна проводят в действие истинно либеральные и щедродательные правила, снабжая в случае нужды крестьян своих всеми потребностями… обращая главнейшее внимание свое на общее уравнение собственности, выгод и имущества всех им подвластных, предупреждая тем самым вредное расстояние, в других землях суще­ствующее между откупщиками и поденщиком или батраком».[23] Это «издревле сущест­вующее в России устройство», по его мнению, лучше нововводимых «умственных» предположений.

Взгляд Вяземского на изменения в положении крепостных крестьян при всем его консерватизме, однако, не был исключительно охранительным: «Для благоденствия крестьян наших не нужно мыслить о химерическом новом положении, но токмо ста­раться поддержать во всей силе истинно доброе старое, приложив попечение о повсеме­стном его наблюдении и утверждении в пользу крестьян» (выделено мной – П. И.).[24]

Таким образом, подразумевались определенные шаги для улучшения положения частновладельческих крестьян, не затрагивавшие, однако, основ института крепостного владения. Очевидно, речь шла об урегулировании отношений крестьян с владельцами и уменьшении использования их труда помещиками – выработке «правил благоразумного распоряжения работ» крепостных. В варианте записки, имевшемся в распоряжении В. И. Семевского, Вяземский счел даже возможным написать о том, что в будущем кре­стьянское сословие постепенно станет пользоваться той свободой, которою располага­ют в других странах (существовать «собственным правлением и волею»).[25]

Предусматривалось также усиление роли высшей власти в сфере взаимоотноше­нии между помещиками и крестьянами. Правительство должно, по мнению Вяземского строго преследовать («укротить») помещиков, не заботящихся о благосостоянии им подвластных, тем более злоупотребляющих своими правами. Несмотря на свое убеждение в том, что большинство землевладельцев составляют «добрые» помещики, «пеку­щиеся» о благосостоянии своих крестьян, Вяземский признавал и существование «недостойных» помещиков злоупотребляющих принадлежащими им правами; правда, он считал их число ничтожно малым. Впрочем, он полагал и это нетерпимым.

Не менее важным Вяземский полагал законодательное оформление крепостного строя, отмечая, что это «правление», хотя и основанное на здравом смысле, справедливости и порядке, тем не менее, законами «во всех отношениях не постановленное».[26] Именно в этом смысле, судя по всему, признавал он необходимость в «новых постановлениях».

Пользуясь обращением к дворянству, которое содержалось в речи Репнина, и, заявляя, что дворянство желает исполнения намерений Александра I, Вяземский считал возможным сделать предложение о сословном совещательном органе или, в сущности, о дворянском представительстве. Автор записки считал, что наступило время созвать «общий совет всего царства», состоявший из лучших представителей наиболее просвещенного сословия, цель которого состояла в выдвижении требований («нужд») дворянства. Однако он полагал также важным, если последует согласие императора, и обсуждение общего­сударственных вопросов, касающихся «истинной пользы и внутреннего устройства» России, не исключая нужд других сословий. Собрание это должно было, между прочим, выработать «твердые (т.е. неизменяемые – П. И.) постановления» на будущие времена.[27]

Проводя мысль о некоторых изменениях в существующем положении крестьян и дворян, Вяземский вместе с тем выступал против «вольности – идола чужеземных слеп­цов» и «прелестей лжемудрствования»: «Неужели еще мудрые друзья человечества не согласны в точном понятии об истинном просвещении? Неужели все несчастия, все ужасы, все беззакония, постигшую большую часть Европы… не научают нас быть осто­рожными… неужели еще не вразумились, что вольность… влечет неминуемо к… нис­провержению всех властей?»[28] Главный посыл Вяземского в решении вопроса о даль­нейшей судьбе крепостного права состоял в том, что при такого рода преобразованиях внутреннего устройства «не должно последовать никакому иноземному образцу, но единственно, исправив некоторые известные недостатки и устранив злоупотребления, надлежит решительно бодрствовать в поддержании ныне существующего порядка вещей».[29]

Кто же был оппонентом консерваторов, защитников основ института крепостно­го права, – кроме власти, подозреваемой ими в намерениях коренным образом преобра­зовать «закрепление» крестьян по иностранным образцам? Представление об этом дает третья записка, также получившая распространение весной и летом 1818 г. и являвшая­ся ответом на записку Н. Г. Вяземского. Ее заглавие – «Ответ сочинителю речи о защищении права дворян на владение крестьянами, писанной в Москве апреля 4-го дня 1818 года, древнему российскому дворянину, старцу, служившему в войске и суде, верно­подданному государя, от Россиянина». Датируется записка апрелем-маем 1818 г.[30] Ко­пия записки, сохранившаяся в архиве братьев Тургеневых, помечена 13 мая 1818 г.[31] Ее авторство принадлежало занимавшему недавно пост начальника штаба отряда Гвардей­ского корпуса, пришедшего в Москву в связи с торжествами по случаю юбилея Отече­ственной воины 1812 г., полковнику гвардейского Генерального штаба А. Н. Муравьеву. Муравьев, конечно, хорошо известен как один из инициаторов Союза спасения и Союза благоденствия, игравший в 1816–1819 гг. одну из ведущих ролей в декабристском обще­стве. Важнейший элемент его мировоззрения – неприятие главных принципов крепостного права, прежде всего, личной зависимости крестьян от помещи­ка, питаемое им на протяжении всей жизни: известна его энергичная деятельность при подготовке отмены этого института накануне реформы 1861 г.[32]

Прежде всего, Муравьев приветствует само выдвижение вопроса о положении крепостных и благодарит за это императора. Он указывает на то, что главным условием для реализации предстоящих преобразований является «закон», т.е. все ожидающиеся перемены должны иметь своим итогом законодательное оформление вновь создающе­гося положения.[33]

Записка А. Н. Муравьева непосредственно оппонировала исходным пунктам ар­гументации Н. Г. Вяземского. Муравьев признает дворянство наиболее просвещенным и заслуженным сословием. Но освященные традициями права дворян автор записки от­вергает, замечая «уменьшение уверенности» дворянства в своих «вековечных» правах на самовластное распоряжение крестьянами. Это, по его мнению, означает несправед­ливость этого подчинения и незаконность собственности помещика. Предмет самих пожалований дворянам за их заслуги и службу императору (поместья, населенные кре­стьянами) вызывает у него неприятие. Сомневаясь в «законном праве» дворянства на владение крестьянами, Муравьев горячо возражает: «Законное право (!!!) пользоваться – чем же? Землями и трудами своих крестьян и располагать их участью! Если это право законное, что же беззаконное?» Практика дарения за заслуги категорически осуждается – служба в таком случае оказывается служением не общему благу, а «ради единой поль­зы своей», ради личных выгод. Истинная служба ради  «пользы общей» – это служба дворянина, который не считает своим законным правом своевольно распоряжаться соб­ственностью, трудами и самой личностью ему подвластных: «…ему известны права лю­дей».[34] Не может согласиться Муравьев и с уподоблением отношений «помещик – кре­стьянин» с положением и обязанностями отца семейства: такое «патриархальное правление» на деле оборачивается иным: помещик, прежде всего, заботится о своих интере­сах, а уже потом о положении ему подвластных. Возражает он и против довода, что лишь немногие помещики позволяют себе злоупотребления имеющимися у них права­ми в отношении крестьян: «В семье не без уродов, а в большом семействе много уро­дов… Можете ли вы за наследников ваших поручиться?»[35] Особенно ополчается Му­равьев против личной несвободы крестьян и права продавать крепостных без земли: «Хорош тот патриарх, который покупает, торгует, продает себе подобных… закладыва­ет и уплачивает ими свои долги… вопреки воли их употребляет на свои удовольствия, прихоти…». В Африке и Америке, указывает он, принимаются меры к уничтожению беззакония, личной несвободы, в России же «рабство» все еще оправдывается.[36]

Муравьев признает отличия в положении, в традициях и обычаях, существую­щие между Россией и европейскими «образованными» странами: «…согласен: Россия по обширности своей не может управляться совершенно одинакими законами с прочи­ми империями, королевствами и республиками Европы… Но… ваше патриархальное правление никуда не годится и столь же неудобоприлагаемо к России, как и ко всем об­разованным обществам…».[37]    По его мнению, существуют общие нравственные законы, а также «законы природы», которые «не больше принадлежат немцам, чем русским; они всеобщие», как Евангелие. Именно они требуют проведения коренной реформы крепо­стного землевладения.

Фактор времени, о котором говорили оппоненты Муравьева, отлагая наиболее глубокие и принципиальные изменения в отдаленное будущее, автор записки действи­тельно считает важным, – но с противоположной точки зрения: «…но ведь и время на­ступило». В этой связи именно теперь требуется принятие всех важных мер. Интересен в данном контексте содержащийся в записке упрек правительству, касающийся его по­литики в крестьянском вопросе, его отношению к участию в этом деле общественных сил – напоминание о «важном» правиле в политике: «То позволять, то препятство­вать – нельзя» (выделено мной – П. И.).[38] Муравьев отмечал необходимость последова­тельной правительственной политики. Другое дело – сами меры должны быть разум­ными и постепенными. Муравьев полагал возможным, вслед за императором Алексан­дром I, рассчитывать на добрую волю дворянства. Таким образом, в выборе путей и средств достижения цели такие активные деятели дворянской либеральной оппозиции, как А. Н. Муравьев, в эти годы не были радикалами и апеллировали к власти и дворянст­ву.

Говоря о «смутах» и «вольности» XVIII в., подразумевая Французскую револю­цию. Муравьев считал, что тогда имели место «разврат», «буйство» и безнравствен­ность. Вместе с тем, по его мнению, «не должно полагать, что начавшийся во Франции переворот в 1789 году имел другие причины, кроме притеснений и преимуществ дво­рянского и духовного сословий над народом». Именно они породили то ожесточение, которое повлекло за собой известные «ужасы» революции. Но эти «притеснения и пре­имущества» несравненно меньше власти и привилегий дворянства в России. Революция во Франции – «достаточный» пример, которого нужно избежать, «если пожелаем и бу­дем благоразумны», – заключал Муравьев.[39]

Какого же рода преобразования предлагал Муравьев? Прежде всего, в записке содержится требование законодательно оформленной системы отношений между по­мещиками и крестьянами, которое являлось общим звеном рассуждений авторов обеих записок: «Где между сословиями нет законов… там нет и постоянного блага… И пото­му желательно для блага России, чтоб отношения владельцев и подвластных были ос­нованы на твердых и незыблемых началах…». Как видим, против этого не возражали и Каразин, и Вяземский. Однако содержание этого законодательного оформления у авто­ров разное: если Каразин и Вяземский имели в виду только закрепление существующе­го положения с добавлением ряда изменений и смягчением тяжелых форм зависимости, регламентацию труда крепостных, то для Муравьева – это оформление серьезного пре­образования основ крепостного строя и, прежде всего, отмены личной зависимости крестьян.

Муравьев не мог, конечно, пройти мимо полемических формул Вяземского, на­правленных против либеральных мнений: «ложная вольность», «химерические поста­новления». Он писал: «Вы называете химерическими постановлениями те, кои в пользу 35 миллионов делаются; те, кои обеспечат их собственность, их благосостояние, их бы­тие; те, кои умножат просвещение, образование нравов, усовершенствуют хлебопашество, образуют внутреннюю торговлю, умножат богатства…».[40] Из этого фрагмента за­писки отчетливо видны контуры тех многосторонних преобразований, к которым стре­мились сторонники перемен: от совершенствования ведения земельного хозяйства до просветительских мер и наделения крестьян правами собственности. Совершенно ясно, что здесь подразумевается не просто смягчение положения крестьян, законодательное урегулирование их отношений с помещиками в рамках крепостного права, но и предоставление им гражданских прав, изменения в сословном строе, прежде всего, пол­ное освобождение крестьян от личной зависимости.

Разработка и введение новых постановлений, конечно, является прерогативой верховной власти. Муравьев поддерживает предложения Репнина и лишь добавляет: следует опре­делить обязанности не только крестьян по отношению к помещикам, но и обязанности помещиков по отношению к крестьянам.[41] В записке Муравьева особо подчеркивается: «Бразды правления в его (императора – П. И.) руках и средства его велики»; декларируется обязанность общественных сил содействовать императору в его намерениях ввести по­стоянные законы, определяющие права и положение крестьян. При этом Муравьев вы­ражал надежду, что от влияния на принятие решений будут удалены «нарушители спо­койствия», имея в виду, вероятно, своих оппонентов – тех же В. Н. Каразина и Н. Г. Вяземского, а также противников предлагаемых императором мер.[42]

Но особое внимание Муравьева привлекла предложенная Вяземским политиче­ская инициатива: созыв дворянских представителей для выдвижения, в первую очередь, требований дворянства и обсуждения нужд государства.[43] Муравьев выражает в связи с этим недоумение: «Вы, восстающие против вольности, сами же упоминаете о собрании… представителей дворянства. По какому праву пользоваться Вам сим пре­имуществом, когда сами [не] хотите отказаться от собственного самовластия Вашего…» Такого рода собрание не может быть исключительно дворянским: «…почему не должны в сем собрании участвовать и все прочие сословия?».[44] Он вспоминает о преце­денте – Уложенной комиссии 1767–1769 гг., в которую избирались не только дворяне. Однако «неполнота», с его точки зрения, предложения Вяземского не отменяла того, что эта мысль «клонится к лучшему». Очевидно, речь шла о желательности реформ по­литического устройства, о большей роли общества при решении такого рода важней­ших вопросов. Об этом же Муравьев писал в связи с самой практикой составления от­крытых записок: «…обнародованием их (мнений – П. И.) приносится существенная польза…».[45]

Записка Муравьева, по словам С. П. Трубецкого, была широко распространена автором по Москве. Представил он ее и Александру I, через начальника Главного штаба П. М. Волконского. В этой связи определенный интерес представляет указание из запи­сок Трубецкого. В конце 1817 г. Трубецкой приехал в Москву и мог лично наблюдать ход событий, связанных с запиской Муравьева. Поэтому его свидетельство следует признать весьма авторитетным: Трубецкой в своих записках сообщал, что, прочитав записку Муравьева, Александр I сказал: «Дурак! Не в свое дело вмешал­ся».[46] Интерпретация сложившейся ситуации ограничивается обычно констатацией не­желания власти приступить к решительным реформам, нежелания гласного обсуждения вопроса. С нашей точки зрения, власть не только не была заинтересована в широком обсуждении затронутых проблем, но и опасалась давления со стороны как горячих сто­ронников перемен, так и категорических их противников. И хотя либералы, как это на­глядно видно из записки Муравьева, публично дистанцировались от радикальных путей преобра­зований («якобинства»), всячески подчеркивали постепенность перемен и отдавали власти безусловную инициативу в принятии такого рода решений, по­следняя отвергала эту обозначившуюся поддержку, как неправильно заявленную. Ини­циативу, не облеченную в формально законную форму, не увязанную с конкретным ад­министративным решением, Александр I не принимал. Полагаясь на традиционные спо­собы административного решения вопроса, ожидая ини­циативы со стороны помещиков российских губерний, рассчитывая на добровольное решение, не нарушавшее «соглашения» власти и дворянства, император не на­ходил возможным гласное и широкое обсуждение такого рода вопросов, публичное столкновение мнений, которое, по его мнению, осложняло достижение согласия по этой проблеме.[47]

Очевидно, разработку конкретных проектов реформ и обсуждение вопро­сов касающихся крепостного права император не считал компетенцией общественных дея­телей, переводящих их в политическую сферу. Возможно, неприятие императора вызывала трактовка взаимоотношений между властью и дворянством в записке Муравье­ва (награды и пожалования «за рабскую приверженность»). Позиция Муравьева требо­вала изменений не только в области отношений между дворянами и крестьянами, но и в общегосударственном законодательстве, касающемся общесословных вопросов: осво­бождения крестьян и предоставления им гражданских прав.

В то же время ориентация на «согласованную» дворянскую инициативу лишала императора возможности опереться на отдельные попытки либерально настроенной части дворянства, стремившейся заявить о необходимости отмены основополагающих элементов кре­постных отношений. Личное освобождение, при сохранении полной земельной собственности в руках дворян, не устраивало власть, заинтересованную в стабильности экономического положения основного земледельческого сословия. Поэтому практика личного освобождения существовала только на окраинах, где она опиралась на  развитие товарных отношений и некоторые культурные традиции этих районов.

В литературе получили известность все три рассмотренные записки. Однако их анализ в основном ограничивался констатацией противоположности позиций: с одной стороны Каразина и Вяземского, с другой – Муравьева. В главном труде В. И. Семевского по истории крестьянского вопроса в России анализируется только за­писка Каразина.[48] В другой его работе затрагиваются все три записки, но автор лишь кратко изложил основную линию дискуссии. Историк дал общую, оценочную характеристику записки Муравьева: документ содержит только «протест против крепостного права, без указания каких-либо практических мер к его уничтожению».[49] Такая характе­ристика представляется не вполне точной: программу предлагаемых основных мер можно реконструировать по содержанию записки. Последующие исследователи, как правило, не выходили за пределы рамок, обозначенных В. И. Семевским. Исключение составляет монографический труд С. В. Мироненко, в котором тщательным образом прослежены характер правительст­венных намерений, реакция общественных сил обоих основных направлений на эти на­мерения, затронуто содержание записок Каразина, Вяземского и Муравьева.[50]

Рассмотрение записок приводит нас к выводу о том, что не следует представлять Н. Г. Вяземского исключительно апологетом неизменности крепостного права, зауряд­ным «защитником устоев». Он, как и В. Н. Каразин, принадлежал к числу тех помещи­ков, которые занимались усовершенствованием своего хозяйства, вводили разнообраз­ные нововведения; он являлся сторонником урегулирования отношений между помещиком и крестьянами, улучшения положения крепостных. Немаловажны и факты его участия в Московском обществе сельского хозяйства, сотрудничества в печатном орга­не общества «Земледельческом журнале», где обсуждались передовые способы ведения земельного хозяйства.[51] Нет, на наш взгляд, достаточных оснований для характеристики записки Вяземского как «развернутого манифеста крепостничества»[52]; нельзя говорить о безоговорочной защите им всех элементов крепостного строя; защищая его базовые основы, он не настаивал на полной неизменности этого института. Он признавал недос­татки и злоупотребления, подлежащие решительному и немедленному исправлению. И Каразин и Вяземский не отрицали необходимости кодификации существующих зако­нов, реформы института крепостного права, направленной на упразднение его наиболее одиозных сторон.

С другой стороны, вопреки устоявшемуся представлению, записка А. Н. Муравьева не содержала требования немедленного освобождения крепостных крестьян без учета интересов большинства дворян. Она отражала позицию либерально ориентированных дворян, считавших нужным поддержать правительство в создании общесословного законодательства, в постепенном освобождении крепостных от личной и экономической зависимости. При этом важно отметить, что главным осно­ванием для реформы крепостного права автор записки полагал соображения морально-нравственного характера, что неизбежно вело к заострению внимания, прежде всего, на вопросе о личной свободе крестьян.

Яркую характеристику основных отличий между двумя позициями дал в конце своей записки Муравьев: «Вы желаете, чтобы отношения помещиков и крестьян не изменялись, и чтобы правительство отклонило некоторые токмо злоупотребления; я же­лаю, чтобы отношения владеющих и подвластных совершенно были определены спра­ведливым, непременным, постоянным законоположением, основанным на законе божием…».[53] Муравьев здесь не точен лишь в том, что позиция его оппонентов также подра­зумевала введение «законоположения», регулирующего поземельные отношения (правда, охватывающего не все аспекты взаимоотношений крестьян и их владельцев).

Взгляды, представленные в записках Муравьева и Вяземского, следует рассмат­ривать как выражение позиций двух основных лагерей, сложившихся в русском обще­стве. Этот вывод подтверждается фактически полной идентичностью взглядов Каразина и Вяземского.[54] Свидетельствуют об этом и слова Вяземского о том, что ответ на пред­ложенные им меры ожидает «благонамеренная часть дворянства, объясняющая ныне общественные нужды свои посредством сего моего послания».[55] Сторонники сохране­ния основополагающих принципов крепостного права при его будущем реформирова­нии стремились обосновать жизнеспособность личной зависимости крестьян от помещиков и распоряжения их собственностью. Наделение крестьянского сословия гражданскими правами также вызывало их возражения. Оппоненты из либе­рального общественного лагеря считали в первую очередь необходимой постепенную, но решительную отмену именно этих принципиальных элементов крепостного права.

Постепенное реформирование института, избавление его от наиболее допотопных атри­бутов вступавших в конфликт с укрепившимися в образованном сознании идеологемами теории «естественного права» и морально-нравственными требованиями, связанными с отри­цанием «рабства», обоснование необходимости гражданских прав для всех сословий – такова идейная основа критики крепостной несвободы крестьянского сословия. Что ка­сается Муравьева, то за ним стояла подавляющая часть активных либералов, которые вошли в декабристский Союз благоденствия или по своим взглядам примыкали к его участникам. Либералы, представлявшие главным образом молодое поколение дворян, еще не вступивших в распоряжение имениями, стремились к избранному ими «способу действия» – «убеждению словом», ставя своей целью повлиять на общественное мне­ние.

Таким образом, в дискуссии 1818 г. имело место столкновение двух позиций, от­ражающее противостояние двух представлений о характере и способах реформирования института крепостного права, основ земельного владения, хозяйствования, а также гра­жданского устройства страны в целом. Одна позиция включала требование преобразования существующих отношений, ведущего к ликвидации основ крепостного строя. Другая – отстаивала основы этого строя, при условии его смягчения, отказа от наиболее отсталых элементов, не соответствующих требованиям нового времени.

Сама форма рукописных записок, в которой протекала дискуссия, говорит о многом. Эта форма была закономерным явлением политической жизни в условиях отсутствия гласного общественного обсуждения, при ориентации власти на административные способы разрешения такого рода вопросов. О том, что записки не были в полной мере «легитимным актом», свидетельствует то обстоятельство, что их авторы чувствовали потребность в обосновании своего права на составление записок: Каразин, Вяземский и Муравь­ев уделили этому достаточно много места, ссылаясь на Жалованную грамоту россий­скому дворянству и цензурный устав 1804 г.

Распространение записок, несомненно, придало новый импульс развернувшимся спорам об отношениях между землевладельцами и земледельцами, законодательном их оформлении.[56] Этот обмен записками, заменивший полноценную публичную дискус­сию, предвещал столкновение обозначившихся основных течений в русском обществе, которое проявилось в спорах го­сударственников-консерваторов, западников и славянофилов, подспудно отразилось во внутренней борьбе различных группировок в государственном аппарате на протяже­нии николаевского царствования, а затем вновь перешло в более открытую форму в преддверии и в ходе проведения реформы 1861 г.

[1] Подробный анализ содержания этих проектов проведен С. В. Мироненко: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. Гл. 2. Самодержавие и крестьянский вопрос. См. также: Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первую половину XIX века. СПб., 1888. Т. 1; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М., 1946. Т. 1.

[2] Мироненко С. В. Самодержавие и реформы… С. 65–76.

[3] Трубецкой С. П. Записки // Трубецкой С. П. Материалы   жизни и революционной деятельности  Т. 1: Идеологические документы, воспоминания, письма, заметки / Изд. подготовлено В. П. Павловой. Иркутск, 1983. С. 219–220.

[4] Мироненко С. В. Самодержавие и реформы…  С. 78.

[5] Там же. С. 79–80.

[6] Цит. по: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы… С. 98. Несомненно, в речи Н. Г. Репнина отразился лишь план первых правительственных мер, умеренный по своему характеру; дальнейшие шаги император рассчитывал принять после выяснения настроений дворянства малороссийских губерний. Воз­ражения Александра I на проект «Правил для управления имением и крестьянами» С. М. Кочубея (1818 г.), который предусматривал регламентацию «обязанностей» крестьян с целью ограничения их работ на по­мещика, при сохранении личной несвободы крепостных, – позволяют выявить главные требования пра­вительственной программы в этом вопросе. Александр I считал нужным осуществить три основные меры «для прочного благосостояния крестьян»: ввести личную свободу крестьян, полное распоряжение ими своей собственностью, а взаимные обязанности крестьян и помещиков должны быть ясным и справедливым образом отражены в особом законодательном акте (Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его императорского величества канцелярии / Под редакцией Н. Ф. Дубровина. Вып. 7. СПб.,  1895. С. 165–173).

[7] Дух журналов. 1818. Ч. XXVII. С. 591–602.

[8] Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России… С. 406. Ср. письмо А. Н. Голицына С. С. Уварову по поводу вышедшей в «Духе журналов» публикации речи Репнина и ответ Г. М. Яценко: Беседы в обществе любителей российской словесности при Московском университете. 1871. Кн. 3. С. 21–23.

[9] Трубецкой С. П. Записки… С. 219.

[10] Опубликована: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его императорского величества канцелярии. Вып. 7. СПб., 1895. С. 143–152. Впервые: Чтения в Обществе истории и древностей. 1860. Кн. 2. С. 218–227. В. И. Семевский не считал Каразина автором этой записки, однако не привел никаких убедительных аргументов в подтверждение своего мнения (Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России… С. 378).

[11] Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его императорского величества канцелярии. Вып. 7. С. 148.

[12] Там же. С. 152.

[13] Там же. С. 148, 145.

[14] Там же. С. 146.

[15] Там же. С. 148–149.

[16] Там же. С. 150.

[17] Там же. С. 145.

[18] Опубликована: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его императорского величества канцелярии. Вып. 7. СПб., 1895. С. 153–164.

[19] Там же. С. 153.

[20] Там же. С. 164.

[21] Там же. С. 157.

[22] Там же. С. 159.

[23] Там же. С. 160.

[24] Там же. С. 161.

[25] Семевский В. И. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909. С. 63.

[26] Там же. С. 158.

[27] Сборник исторических материалов… С. 162.

[28] Там же. С. 159–160.

[29] Там же. С. 159.

[30] Опубликована впервые: Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1859. Кн. 3. С. 43–50. Воспроизведена: «Их вечен с вольностью союз»: Литературная критика и публицистика декабристов / Сост., вступ. ст. и комм. С. С. Волка. М., 1983. С. 219–225. Первая научная публикация: Муравьев А. Н. Сочинения и письма / Изд. Подготовлено Ю. И. Герасимовой, С. В. Думиным. Иркутск, 1986. С. 129–136.

[31] РО ИРЛИ. Ф. 309. Оп. 1. № 1173. Л. 4.

[32] См.: Муравьев А. Н. Сочинения и письма / Изд. Подготовлено Ю. И. Герасимовой, С. В. Думиным. Иркутск, 1986.

[33] Муравьев А. Н. Сочинения и письма. С. 130.

[34] Там же. С. 130–131.

[35] Там же. С. 132, 134.

[36] Там же. С. 131.

[37] Там же. С. 131. Выделено автором записки.

[38] Там же. С. 134, 135.

[39] Там же. С. 136.

[40] Там же. С. 134.

[41] Там же. С. 129.

[42] Там же. С. 136, 132.

[43] Характерно, что это предложение осталось и в памяти С. П. Трубецкого, утверждавшего, что Вяземский в своей записке требовал «наместнических собраний» (Трубецкой С. П. Записки… С. 223).

[44] Муравьев А. Н. Сочинения и письма. С. 133.

[45] Там же. С. 135.

[46] Там же. С. 223.

[47] Мироненко С. В. Самодержавие и реформы… С. 98-99.

[48] Семевский В. И. Крестьянский вопрос… С. 408. Записка А. Н.Муравьева упоминается здесь лишь вскользь (С. 380).

[49] Семевский В. И. Политические и общественные идеи декабристов. С. 610. См. также статью этого автора, в которой говорится о записке А. Н. Муравьева: Крестьянский строй. 1905. Кн. 1. С. 178–181.

[50] См.: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы… Гл. 2. Самодержавие и крестьянский вопрос.

[51] Маслов С. Историческое обозрение Императорского Московского общества сельского хозяйства. М., 1850; Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев // Дружинин Н. М. Избранные труды. Т. 1. Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. С. 24.

[52] Мироненко С. В. Самодержавие и реформы… С. 98.

[53] Муравьев А. Н. Сочинения и письма. С. 136.

[54] Любопытно отметить, что в мемуарах С. П. Трубецкого ошибочно говорится о том, что в своей записке Муравьев возражал и Каразину, и Вяземскому (Трубецкой С. П. Записки… С. 220, 223). В памяти мемуариста выступление Муравьева приобрело еще большее значение, как акт оппонирования защитникам устоев крепостного владения.

[55] Сборник исторических материалов… С. 163.

[56] См. свидетельство о распространении записок «насчет обязанностей крестьян к помещикам в ответ на речь кн. Репнина» в письме находившегося в Москве Н. М. Муравьева (Муравьев Н. М. Письма декабриста. 1813–1826 гг. М., 2001. С. 132).