М.А. Воскресенская
Проблема революции – центральная тема всей эпохи заката Российской империи – представала в рефлексиях культурной элиты сообразно специфике ее миропонимания, постулировавшего примат духовных ценностей, приоритет надклассовых интересов, предпочтение культуротворчества политике. Представители культурной элиты, они же творцы Серебряного века, или деятели «русского ренессанса», отвергали революционное насилие и методы политического радикализма, настаивая на поисках путей духовного совершенствования общества.
Интеллектуально-творческая среда Серебряного века отнюдь не выказывала индифферентного отношения к насущным проблемам современности: «Там, где по политическим причинам искажена вся жизнь, подавлены мысль и слово и миллионы гибнут в нищете и невежестве, – там оставаться равнодушным к делам политики было бы противоестественно и бесчеловечно», – справедливо утверждал М.О. Гершензон[1]. В сложной исторической ситуации порубежья, в условиях ограниченности буржуазных реформ, беспомощных попыток демократизации, усиливавшейся поляризации классовых сил, очевидной несостоятельности внешней и внутренней политики царизма, культурная элита не могла не осознавать закономерности надвигавшихся социальных катаклизмов. Она тоже ждала и жаждала перемен, однако ее ожидания носили характер скорее культурный, чем политический. В.В. Розанов по этому поводу заметил: «А голодные так голодны, и все-таки революция права. Но она права не идеологически, а как натиск, как воля, как отчаяние»[2].
Такой подход был характерен даже для отдельных представителей культурной элиты, связанных тем или иным образом с политическим движением. Примечательно, что ни участие ряда веховцев в разработке идеологии Кадетской партии, ни их депутатская деятельность в составе Государственной Думы не привели к политизации сознания. «Больные» вопросы времени творцы Серебряного века пытались решать в тех формах, которые подсказывало мироощущение философа-идеалиста или художника-творца. Оставаясь вне каких-либо конкретных политических платформ, они выступали не с классовых, а с общенациональных и общечеловеческих позиций. Главную проблему эпохи – вопрос о дальнейших исторических путях России и всего человечества – Серебряный век решал в романтическом ключе, предложив концепцию жизнетворчества, духовного пересоздания мира.
В отличие от наиболее политизированной части общества, творцы Серебряного века, желая приблизить конец старого мира, ориентировались не на насильственный общественный переворот, а на старую романтическую идею Великой Революции Духа. Деятели «русского культурного ренессанса» обратились к поискам смысла человеческого существования. Для них первостепенное значение приобретало освобождение не экономическое или социально-политическое, а духовно-нравственное. Политический переворот, по мнению культурной элиты, сам по себе не принесет кардинального изменения жизни: «Если революция переживаемая есть истинная революция, – она совершается не на поверхности жизни только и не в одних формах ее, но в самых глубинах сознания», – настойчиво убеждал Вяч. Иванов[3]. Представителей этой социальной страты не волновал вопрос о власти, о расстановке политических сил. Они были убеждены, что жизненные условия изменятся, когда изменится человек. Та реальная революция, свидетелями которой они оказались, говоря словами Н.А. Бердяева, «многих оттолкнула своими грубыми и уродливыми сторонами, своей враждой к духу»[4].
Отрицание революции не носило у творцов Серебряного века классового характера. Они не отстаивали существующего порядка вещей, однако их мировоззрение строилось на общекультурных, а не социально-экономических основаниях. Они считали происходящие классовые битвы утверждением бездуховного мира посредственности, в котором нет места личности. Революция, по их убеждению, ничем не отличается от самодержавия. И там, и там господствует насилие: в самодержавии – одного над всеми, в революции – всех над одним. Д.С. Мережковский в разгар первой русской революции, которую он вначале приветствовал, пока не проявились вполне ее отталкивающие стороны, предостерегал: социализм превращает людей в стадо. «Стадная общественность» живет земными интересами, исповедуя дух хамства и буржуазной сытости[5].
Подлинная революция, согласно романтико-идеалистическому мировоззрению Серебряного века, должна затронуть основы человеческой личности, ее самосознания, духа, творчества. Внешние условия жизни не в силах преобразовать человека. Поэтому социально-политическая революция ложна. Она лишь видимость, фикция. Единственная возможность истинного (то есть духовного) пересоздания жизни – изменение сознания людей. Перерождение же души возможно лишь средствами духовно-культурного порядка. Культурная элита не отрицала социальной революции как возможного способа устроения человеческого общества, однако рассматривала ее не как конечную цель истории, но лишь как промежуточную. Собственно политические и социальные формы революции она понимала как сугубо внешние атрибуты более глубинных и содержательных процессов духа.
В качестве инструмента коренного переустройства общества философская и художественная среда Серебряного века предлагала средства искусства: оно воздействует не столько на разум, сколько непосредственно на чувства, «дульцинируя» душу. Тем самым искусство духовно преобразует все виды человеческих взаимоотношений, а значит только ему подвластно подлинное пересоздание человека и мира. Художник ответствен перед историей и культурой за то, чтобы пришедшие в движение массы не вызвали катастрофического разрушения вечных ценностей. Вяч. Иванов был убежден: «Те, кто организуют партии и их победы, еще не призваны, тем самым, организовывать народную душу и ее внутреннюю творческую жизнь»[6]. Только тогда осуществится «действительная политическая свобода», когда в соборной общине (орхестре) произойдет организация «всенародного искусства» и организация «народной души»; «когда хоровой голос таких общин будет подлинным референдумом истинной воли народной»[7]. Художник призван освободить народ от духовного рабства и привести его к истинной «соборности». Он мыслился Творцом, демиургом; его деятельность, преодолевая границы эстетики, принимала внеположные искусству цели и превращалась в творчество самой жизни. В эпоху Серебряного века жизнетворческие мотивы обыгрывались в самых разных вариациях: от теургических опытов символизма и попыток модерна пересоздать человека посредством искусственно выстроенной эстетизированной среды до футуристических проектов «будетлян» («людей будущего») и художественной концепции супрематизма.
Реальная, «эмпирическая» революция, свершившаяся в России, оказалась совсем непохожей на романтические мечтания творцов Серебряного века. Веховцы в своем критическом анализе происходящих на их глазах событий пришли к выводу, что в результате революции оказались разрушены все жизненные функции государства и все условия стабильного социального существования – собственность, управление, гражданские права, суд, международные обязательства. Под лозунгами социализма, то есть справедливого социального устройства, началось антисоциальное, анархическое разложение общества. Революция не принесла ни укрепления государственности, ни подъема народного хозяйства, ни примирения противоборствующих сил, ни политического освобождения, ни уважения к личности. Революционное действие, направленное лишь на внешние преобразования, вылилось главным образом в перераспределение властных и материальных ресурсов[8]. Вместо «царства справедливости» революция привела к «торжеству зверя»[9], к бесчинствам и произволу, к бесправию человека и «формированию рабьих душ»[10]. В.В. Розанов еще до событий 1917 г. предвидел отнюдь не освободительный ее характер: «”А ведь король-то голый”, – сказал я про революцию… демократия надсаживается из всех сил и кричит: “Смотрите, какая невиданная на нашей революции мантия!” Между тем это лоснится черная кожа раба»[11].
Цели, ставившиеся революционной демократией, представлялись культурной элите трагическим заблуждением. Предпринимая «серьезную попытку изменить радикалистско-нигилистическую парадигму интеллигентского сознания»[12], она стремилась найти объяснение тому, что освободительное движение в России пошло по ложному, с ее точки зрения, пути и приняло уродливые формы. Романтическая по своей культурной природе направленность мышления творцов Серебряного века сказалась, в том числе, на каузальных выводах культурной элиты относительно социально-политического напряжения рубежной поры. Не оспаривая наличия множества объективных предпосылок развития революционного процесса в России, таких как обветшавшая властная система царизма, острое столкновение жизненных интересов различных классов и групп, наконец, тяготы войны, культурная элита при осмыслении причин, характера и последствий общественных потрясений начала ХХ в. на первый план выдвигала субъективные, социально-психологические и социокультурные факторы.
Катализатором революционного подъема в этой среде мыслилось духовное состояние общества и прежде всего интеллигенции. В аналитических размышлениях культурной элиты особо подчеркивалось, что толчок к социальному взрыву задала именно интеллигенция, носитель революционных идей и вдохновитель практических действий радикального характера. «Она духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом – словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции», – резюмировал С.Н. Булгаков[13]. Сама специфика русской революции, с точки зрения мыслителей Серебряного века, предопределялась характером, всем культурным и нравственным обликом, мыслительным складом интеллигенции. Н.А. Бердяев по этому поводу заметил: «Бесспорно, в русской революции есть родовая черта всякой революции. Но есть также единичная, однажды свершившаяся оригинальная революция, она порождена своеобразием русского исторического процесса и единственностью русской интеллигенции»[14].
Среди определяющих характеристик рассматриваемой общественной страты представители «русского ренессанса» отмечали удручающе низкий культурный уровень интеллигенции, обусловленный в свою очередь отсутствием в стране широкой культурной среды и устойчивой культурной традиции. Одним из негативных следствий данной ситуации явилось неадекватное, узкодогматическое и поверхностное восприятие гуманистических начал западной культуры[15]. Социальная страта, призванная служить обществу своим интеллектуальным трудом и духовным подвижничеством, вместо просвещения народа занялась революционной пропагандой, вместо нравственного, умственного и профессионального усовершенствования во благо своей страны развернула экстремистскую деятельность, что заставило веховскую критику с горечью констатировать: «Надо иметь, наконец, смелость сознаться, что в наших государственных думах огромное большинство депутатов, за исключением трех-четырех десятков кадетов и октябристов, не обнаружили знаний, с которыми можно было бы приступить к управлению и переустройству России»[16]. Революционеры-демократы «под научным духом всегда понимали политическую активность и социальный радикализм», – утверждал Н.А. Бердяев и развивал свою мысль: «Научный позитивизм был лишь орудием для утверждения царства социальной справедливости и для окончательного истребления тех метафизических и религиозных идей, на которых, по догматическому предположению интеллигенции покоится царство зла… В России философия экономического материализма превратилась исключительно в “классовый субъективизм”, даже в классовую пролетарскую мистику»[17].
Под внешним воздействием секуляризованной культуры в образованных слоях российского общества произошло ослабление религиозного сознания, являющегося, по мнению деятелей «русского ренессанса», связующей силой государства, основой единства народа[18]. Этот губительный процесс выразился не столько в атеизме, сколько в феномене «самообожения» и сформировавшихся в сознании лидеров освободительного движения претензий на роль Провидения, берущегося устроить счастье народа. За ложно претворенным религиозным чувством, подтолкнувшим самоутверждающегося человека к водружению самого себя на место Бога, скрывалось не просто заполонившее сознание гуманистическое умонастроение[19], или, в современных терминах, антропоцентризм, но неизмеримое духовное опустошение.
Культурная элита увидела в свершившейся в России революции не просто социальное потрясение, но вселенское крушение, апокалипсис: «Нет сомнения, что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, – и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства. Все потрясены. Все гибнут, все гибнет. Но все это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания»[20].
Свой крайне разрушительный характер русская революция и в 1905–1907 гг., и в 1917 г. приобрела, по мнению культурной элиты, вследствие развала нравственных традиций в интеллигентском сознании, присущего ему нигилизма, граничащего с аморализмом. Во многом это губительное явление было обусловлено «историческим» нигилизмом русского народа, ложно принимаемым за революционизм и активно подогревавшимся протестно настроенной интеллигенцией. В результате были разбужены дремавшие в народе стихийные силы и самые низменные инстинкты[21]. Духовная опустошенность в конечном итоге обернулась ростом преступности «сначала под идейным предлогом, а потом и без этого предлога»[22].
Во многом разрушительную стихию революции, по убеждению веховцев, вызвала «болезнь русского нравственного состояния», заключавшаяся «в отрицании личной нравственной ответственности и личной нравственной дисциплины, в слабом развитии чувства долга и чувства чести, в отсутствии сознания нравственной ценности подбора личных качеств»[23]. Эта «болезнь» стала продолжением таких характерных качеств русской интеллигенции, как неразвитость личностного начала, растворенность в коллективе, боязнь собственного мнения, преувеличенный интерес к «вопросам общественности».
Деструктивный характер освободительному движению по-своему задала слабая востребованность либеральных идей в российском обществе, проистекавшая из культурно-психологической склонности русского сознания к жестким авторитарным идеологиям, что обусловило авторитаризм политического мышления и действия русской интеллигенции[24]. Свою роль в эскалации революционных настроений леворадикалов сыграло «отщепенство» русской интеллигенции, «ее отчуждение от государства и враждебность к нему»[25]. П.Б. Струве настаивал: «В религиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции – ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции»[26]. Более развернуто эту мысль раскрывал Н.А. Бердяев: «Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себе имманентным государство, церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее»[27]. Описанный социально-психологический феномен мыслитель связывал с профессиональной и жизненной невостребованностью значительной части российского образованного общества, а также с политикой преследований общественно активной интеллигенции со стороны властей, что влекло за собой разрушительные социокультурные последствия: «Русская историческая власть нравственно себя убивала, создавая мучеников»[28]. Еще один вывод, сделанный веховцами: Россию привел к кризису и низкий уровень правосознания как всего народа в целом, так и его наиболее образованной части – интеллигенции, никогда не выдвигавшей идеалов правовой личности и правового государства[29].
При осмыслении идеологии и практики освободительного движения в России культурная элита отнюдь не была склонна объявлять единственной виновницей революционных эксцессов леворадикальную интеллигенцию. В раздумьях В.В. Розанова о российской действительности рубежа XIX–ХХ вв. ставится риторический, но резонный вопрос: «<…> да разве все общество не чихало, не хихикало, когда эти негодяи с пистолетами, ножами и бомбами гонялись за престарелым Государем?»[30]. С.А. Аскольдов считал виновными в катастрофе все классы и слои российского общества, так как все участвовали в нагнетании революционного напряжения, хотя бы духовно[31]. И.А. Покровский отмечал, что оба лагеря интеллигенции были оторваны от реальной, практической жизни. Идеалистов ровно в той же степени, что и материалистов отличали самые негативные качества: ложь, безнравственность, неумение разумно и благополучно устроить жизнь, склонность к насилию ради воплощения мечты о благе человечества. Либерально настроенная интеллигенция столь же мало интересовалась вопросами права, что и радикалы[32]. Н.А. Бердяев, настаивая на том, что никто не может чувствовать себя свободным от вины за случившееся со страной, особенно подчеркивал роль властных структур и образованных кругов российского общества. В ноябре 1917 г. мыслитель писал: «За весь этот ужас… ответственность лежит на классах командующих и интеллигентских»[33]. Спустя годы, уже в эмиграции он вновь возвращается к важной для него теме: «Мне глубоко антипатична точка зрения слишком многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников, сами же они неизменно пребывают в правде и свете. Ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима… Я потом начал сознавать, что ответственность за духоборческий, враждебный духовной культуре характер русской революции лежит и на деятелях русского ренессанса начала ХХ века. Русский ренессанс был асоциален, был слишком аристократически замкнутым. И более всего, может быть, ответственность лежит на историческом христианстве, на христианах, не исполнивших своего долга. Я понял коммунизм как напоминание о неисполненном христианском долге. Именно христиане должны были осуществить правду коммунизма, и тогда не восторжествовала бы ложь коммунизма»[34].
По глубокому убеждению веховцев революция отнюдь не являлась причиной духовно-нравственного омертвения русского человека – она лишь выявила нездоровое духовное состояние народа, сделавшее возможным разгул бесов лжи, бесчестия, ненависти, «первобытного каннибализма»[35]. «И освобождение от них предполагает духовное перерождение народа, внутренний в нем переворот. Революция не является таким переворотом», – выразил общее мнение культурной элиты Н.А. Бердяев[36]. Социальная революция ввергла страну в жесточайший духовный кризис, который необходимо преодолеть культурными усилиями.
Главное условие нравственного обновления личности и возрождения страны многие деятели «русского ренессанса» усматривали в пробуждении религиозного сознания, поскольку народ, отказавшийся от религиозной идеи, лишился и нравственной культуры, превратился в «дикое и злобное животное»[37]. «Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим, возможно излечить ее, освободить от этого легиона»[38], – настаивал С.Н. Булгаков. Ему вторили и другие творцы Серебряного века. К примеру, Д.С. Мережковский, отвергавший социальную революцию, видел спасение России в революции религиозной. При этом она понималась не просто как духовная работа, но как реальное общественное действие. Д.С. Мережковский уповал на «возрождение религиозное вместе с возрождением общественным. Ни религия без общественности, ни общественность без религии, а только религиозная общественность спасет Россию»[39]. При этом парадоксальным образом «триумвират» Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус и Д.В. Философова пытался увлечь идеей «религиозной общественности» террористов. З.Н. Гиппиус даже обсуждала с Б.В. Савинковым возможность создания некоего «ордена», соединяющего террор и религию[40].
Вывести общественное сознание из мертвенного состояния способна только «подлинная революция в умах и сердцах»[41], – была убеждена культурная элита. Более того, «политическое освобождение возможно лишь в связи с духовным и культурным освобождением и на его основе»[42]. Без обновления интеллигенции, без воспитания нового человека не сможет обновиться и Россия. Преодолеть общественный упадок можно только покаянием, нравственно-духовным очищением: «Должна родиться новая душа, новый внутренний человек, который будет расти, развиваться и укрепляться в жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических или партийных программ (вне чего интеллигенция не мыслит обыкновенно обновления), вообще совсем не о программах, но о гораздо большем – о самой человеческой личности, не о деятельности, но о деятеле»[43].
Культурная элита отвергала леворадикальную идеологию и практику отнюдь не из-за консервативности политических взглядов. Революция была принята многими творцами Серебряного века как нечто неотвратимое: «С коммунизмом я вел не политическую, а духовную борьбу, борьбу против его духа, против его вражды к духу. Я менее всего был реставратором. Я был совершенно убежден, что старый мир кончился и что никакой возврат к нему невозможен и нежелателен», – вспоминал Н.А. Бердяев[44]. Тем не менее, признавая сам факт свершения революции и ее обусловленность всем ходом российской истории и особенностями национального характера, культурная элита все же не могла принять ее результатов. Способствуя, вольно или невольно, процессам социального брожения, духовно подстегивая стремление общества рубежной эпохи к переменам, она ставила несколько иные задачи, чем революционно-демократическое крыло интеллигенции и искала иные пути общественных преобразований. Общий вывод культурной элиты о путях возрождения страны, о способах ее нравственного и социального оздоровления сводился к тезису, что главная задача состоит не в насильственном изменении существующего строя, а в изменении умов: «Теперь уже неизбежно сознание, что не политические формы жизни как таковые определяют добро и зло в народной жизни, а проникающий их живой нравственный дух народа»[45]. Эта мысль благородна и вряд ли опровержима, однако для ее осуществления совершенно не достаточно таких предлагавшихся деятелями «русского ренессанса» мер, как преодоление «зла мира сего» его замещением в душах «силою добра»[46] или изобретением некой творческой идеи, «идеи-страсти», способной «заразить нас до восторга» и тем самым сплотить противников радикализма[47].
Слишком расплывчатыми, неопределенными и попросту далекими от реальной жизни были представления культурной элиты о непосредственных практических задачах устроения общества и мира. Провозглашая, что «путь к возрождению лежит через покаяние, через сознание своих грехов, через очищение духа народного от духов бесовских» [48], Н.А. Бердяев ссылался не на анализ наличной социальной действительности, а на художественную литературу. П.Б. Струве, ставивший важнейшей задачей национальное и культурное возрождение, вообще не связанное с какими-либо политическими или социальными формами[49], не задавался вопросом, каким образом на этих идеалистических благопожеланиях можно построить государственность, устроить экономическую и бытовую жизнь. Говоря о необходимости создания новой личности, творцы Серебряного века не раскрывали каких-то подробностей о необходимых качествах этой личности и о методах ее воспитания, взращивания.
Романтические идеи творцов Серебряного века весьма органично вписывались в общий социокультурный контекст рубежа XIX – ХХ столетий с его «предчувствиями и предвестиями»[50]. Однако теоретические утопии культурной элиты уводили ее от действенного решения мучительнейших российских проблем. На реальные запросы жизни творцы Серебряного века отвечали философскими размышлениями о спасительной роли Красоты, в то время как стране необходим был радикальный практический выход из тупиковой и гибельной конкретно-исторической ситуации.
Неосуществимость отвлеченных романтических построений, в конце концов, стала очевидной самим адептам жизнетворчества. На излете Серебряного века Вяч. Иванов с горечью констатировал: «Не будем обольщаться: красота не спасает мира»[51]. Насилие идеи над жизнью в конечном счете неизбежно обнаруживает свою несостоятельность, будь то идея «мировой революции» или идея «Великой Революции Духа».
[1] Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М.: Грифон, 2007. С. 134.
[2] Розанов В.В. Уединенное // Розанов В.В. Опавшие листья: Лирико-философские записки. М.: Современник, 1992. С. 52.
[3] Иванов В.И. О веселом ремесле и умном веселии // Иванов В.И. По звездам: Опыты философские, эстетические и критические. СПб.: Оры, 1909. С. 226.
[4] Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала ХХ века и журнал «Путь» (К десятилетию «Пути») // Н.А. Бердяев о русской философии. Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. Ч. 2. С. 226.
[5] См.: Мережковский Д.С. Декадентство и общественность // Весы. 1906. № 5. С. 31, 32.
[6] Иванов Вяч. И. О веселом ремесле и умном веселии // Иванов В.И. По звездам… С. 245.
[7] Иванов Вяч. И. Предчувствия и предвестия // Там же. С. 218, 219.
[8] См.: Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины: Сборник статей о русской революции. Нью-Йорк: Телекс, 1991. С. 45–49; Покровский И.А. Перуново заклятье // Из глубины… С. 275–278; Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 71, 78–79; Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи… С. 209; Франк С.Л. Этика нигилизма (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи… С. 244–247.
[9] Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 60–66.
[10] Бердяев Н.А. О творческой свободе и фабрикации душ // Бердяев Н.А. Истина и Откровение. СПб.: РХГИ, 1996. С. 292–293.
[11] Розанов В.В. Мимолетное. 1914 год // Розанов В.В. Листва (Из рукописного наследия). М.: Лаком-книга, 2001. С. 87.
[12] Березовая Л.Г. Самосознание русской интеллигенции начала ХХ в.: Автореферат… д-ра ист. наук. М.: РГГУ, 1994. С. 36.
[13] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 59. Схожую точку зрения высказал С. А. Аскольдов. См.: Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 49.
[14] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Мысль, 1990. С. 109.
[15] См.: Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 45–49; Бердяев Н.А. Революция и культура // Бердяев Н.А. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900–1906). СПб.: Изд-во М.В. Пирожкова, 1907. С. 374–381; Бердяев Н.А. Из психологии русской революции // Бердяев Н.А. Духовный кризис русской интеллигенции. Статьи по общественной и религиозной психологии 1907–1909 гг. СПб.: Общественная польза, 1910. С. 61–69; Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 99–100; Изгоев А.С. Об интеллигентной молодежи (Заметки об ее быте и настроениях) // Вехи… С. 145–159, 163, 167.
[16] Изгоев А.С. Об интеллигентной молодежи (Заметки об ее быте и настроениях) // Вехи… С. 167.
[17] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи… С. 44, 45, 46.
[18] См., напр.: Аскольдов А.С. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 50; Бердяев Н.А. Конец Ренессанса (К современному кризису культуры // София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии. Берлин: Обелиск, 1923. Вып. 1. С. 21–47.
[19] См.: Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 81; Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма… С. 128.
[20] Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В.В. Опавшие листья: Лирико-философские записки. М.: Современник, 1992. С. 470.
[21] См.: Франк С.Л. Этика нигилизма (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи… С. 225; Франк С.Л. De profundis // Из глубины… С. 325–326; Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 81, 99–101; Бердяев Н.А. Нигилизм на религиозной почве // Бердяев Н.А. Типы религиозной мысли в России. Париж: YMCA-PRESS, 1989. С. 197–204.
[22] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 99–100.
[23] Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины… С. 96. См. также: Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи… С. 119; Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи… С. 209.
[24] Бердяев Н.А. Русская жиронда // Бердяев Н.А. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900–1906). СПб.: Изд-во М.В. Пирожкова, 1907. С. 391–398.
[25] Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи… С. 207–208.
[26] Там же. С. 212.
[27] Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины… С. 103.
[28] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма… С. 62.
[29] См.: Кистяковский Б.А. В защиту права (Интеллигенция и правосознание) // Вехи… С. 169–202.
[30] Розанов В.В. Мимолетное. 1915 год // Розанов В.В. Листва (Из рукописного наследия). М.: Лаком-книга, 2001. С. 193.
[31] См.: Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 64.
[32] См.: Покровский И.А. Перуново заклятье // Из глубины… С. 273–274.
[33] Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии // Бердяев Н.А. Царство Духа и царство Кесаря. М.: Республика, 1995. С. 107.
[34] Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М.: Книга, 1991. С. 226, 231.
[35] Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Из глубины… С.189.
[36] Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины… С. 79.
[37] Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Из глубины… С. 189; Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи… С. 219–220.
[38] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 105. См. также: Новгородцев П.И. О путях и задачах русской интеллигенции // Из глубины… С. 264.
[39] Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Мережковский Д.С. Полное собрание сочинений: В 24 т. М.: И.Д. Сытин, 1914. Т. Т. 14. С. 38.
[40] См. серию публикаций: «Религиозная общественность и террор. Письма Д. Мережковского и З. Гиппиус к Борису Савинкову (1908–1909) (Вступительная статья, публикация и примечания Е.И. Гончаровой) // Русская литература. 2003. № 4. С. 140–161; «Революционное христовство»: З.Н. Гиппиус, Д.В. Философов и Б.В. Савинков в 1911 г. (Вступительная статья, публикация, примечания Е.И. Гончаровой) // Русская литература. 2005. № 1. С. 187–213; «Заграничные связи нам тоже слишком дороги»: Письма З. Гиппиус, Д. Мережковского, Д. Философова к Б. Савинкову. 1912–1913 годы (Вступительная статья, публикация и примечания Е.И. Гончаровой) // Русская литература. 2006. № 1. С. 192–218.
[41] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 62.
[42] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи… С. 56.
[43] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи… С. 95. См. также: Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи… С. 135.
[44] Там же. С. 230.
[45] Франк С.Л. De profundis // Из глубины… С. 324.
[46] См.: Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины… С. 38.
[47] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины… С. 290.
[48] Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины… С. 106.
[49] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины… С. 301–302.
[50] См.: Иванов В.И. Предчувствия и предвестия… С. 189–219.
[51] Иванов Вяч. И. О границах искусства // Иванов В.И. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. С. 216.
Добавить комментарий