Н.В. Михайлов (Санкт-Петербургский Институт истории РАН)
Российские рабочие сыграли весьма существенную роль в общественном движении и революционных событиях начала XX века. Это особенно заметно, когда сравниваешь их сплоченные, организованные и решительные действия с мало успешными попытками современного поколения рабочих России воссоздать механизмы, пригодные для защиты интересов трудящихся в условиях рыночной экономики. Нынешний рабочий более образован, просвещен, имеет на порядок больше политических прав и свобод, но по сравнению с событиями столетней давности его протестные действия порой выглядят просто беспомощными. Что-то утрачено современными рабочими, то, что давало их далеким предшественникам силу, сплоченность и организованность.
Изучение истории рабочего движения дореволюционной России всегда было сопряжено с одной опасностью. Голоса рабочих не достигают ушей современных исследователей. Вместо них доносятся голоса тех, кто претендовал на звание выразителя интересов рабочего люда – интеллигенции, политиков, предпринимателей, властей.
Мы исходим из того, что рабочие имели собственные представления, которые отличались от тех мыслей, которые приписывали им представили образованного общества. И даже за близкой революционной интеллигенции социалистической фразеологией, применявшейся рабочими, все-таки стояли отличные от нее оригинальные взгляды. Выявление этих взглядов является трудной, но возможной задачей, если внимательно проанализировать протестные действия и организационный опыт российских рабочих конца XIX – начала XX в.
Формирование российского рабочего класса осуществлялось за счет крестьянства, носителя традиционной культуры. Если до середины XIX века за станки фабрик и заводов становились крестьяне-отходники, то к концу столетия облик российских рабочих кардинально изменился. Это уже были в значительной степени люди, постоянно проживавшие в городах или заводских поселках и, главное, связывавшие свое будущие и будущее своих детей не с деревней, откуда они пришли, а с городом, с работой на фабриках и заводах. Тем не менее, их адаптация к новым жизненным обстоятельствам в условиях города и промышленного производства происходила под сильным влиянием традиционных общинных ценностей.
Как и у крестьян в поведении российского рабочего хорошо прослеживается приверженность обычаю, традиции, которая ставится ими превыше других регуляторов поведения в обществе. Любое изменение привычных условий труда, оплаты или режима работы, независимо от объективных результатов таких изменений, воспринималось рабочими в штыки и чаще всего служило поводом для начала протестных действий. Не столь важно, улучшало или ухудшало реальное положение рабочих введение на заводе нового образца расчетных книжек. «Поступая в завод малолетними, — делился своими наблюдениями управляющий Алапаевским горным округом В.Е. Грум-Гржимайло в октябре 1905 года, — рабочий входит в устоявшуюся атмосферу и уверен в том, что веками сложившийся заводской порядок изменен не будет. Введение новых книжек, а следовательно, и порядков… вызывает в людях страх и упорство»[i].
Убедить рабочих в необходимости того или иного новшества было весьма непросто. Так, рабочие Юрюзанского завода на Урале долгое время противились введению номерков, сдававшихся на проходной по приходе на работу. С нововведением они смирились в 1901 году только после уговоров священника и обещания администрации предоставить рабочим такие льготы как бесплатное пользование казенным лесом и сенокосом, а также «безштрафное» опоздание на работу на полчаса[ii]. Эти примеры относятся к рабочим уральской казенной промышленности, отличавшейся консервативными традициями. Однако внимательное знакомство с «Хроникой рабочего движения в России» свидетельствует о том, что аналогичные причины служили весьма распространенным поводом для начала протестных действий рабочих предприятий Европейской части страны, и столичных, и провинциальных центров[iii].
На достаточно раннем этапе проявилась и такая характерная для традиционных обществ особенность, как болезненная нетерпимость к оскорблению, к унижению человеческого достоинства. Рабочие готовы были сносить тяжелые условия труда, но когда к ним добавлялись издевательства мастеров и администрации, они взрывались. Уже в конце XIX века наиболее частым требованием, выдвигаемым российскими рабочими, становится требование вежливого обращения со стороны администрации.
В повседневной жизни рабочих существовало множество обрядов и обычаев, которые, по мнению Н.С. Полищук, «являлись своеобразной трансформацией старых крестьянско-ремесленных традиций, перенесенных в иную социальную среду и другие условия производства…»[iv]
После отмены крепостного права в 1861 году рабочие бывших многочисленных казенных предприятий получали статус крестьян, и на заводские поселения распространялись правила крестьянского общинного самоуправления. В таких случаях использование опыта крестьянского самоуправления на предприятиях выглядело вполне естественно, и выборы старост или депутатов от рабочих становились вполне обычным делом.
На фабриках и заводах в больших городах выходцы из деревни пытались селиться поближе друг к другу, создавали землячества, но попытки в условиях урбанизированной среды воссоздать соседскую общину были обречены на неудачу. Очень скоро центром притяжения земляков в городе становится не место жительства, а промышленное предприятие, коллектив которого в иных условиях начинает выполнять привычные для крестьянства функции социальной защиты.
Институт выборных старост или депутатов приобретает появляется на очень ранних этапах развития российской промышленности – с начала XIX века. Одно из самых распространенных требований рабочих – неприкосновенность депутатов. Опыт общинного самоуправления позволяет российским рабочим очень быстро придать организованный характер любому стихийному выступлению – подача требований и переговоры с хозяевами или администрацией ведутся выборными представителями коллектива. Институт рабочего представительства до 1903 года существует в силу обычая, признается и используется администрацией как важный элемент в системе управления предприятием. Бойкот рабочими закона о старостах 10 июня 1903 года был вызван не отрицанием рабочими института выборного представительства как такового, а ограничительными статьями закона, которые делали выборы рабочих менее свободными, нежели те, которые существовали в силу традиции[v].
Положение выборного рабочего депутата было весьма непростым, потому что его благополучие зависело как от расположения избравших его рабочих, так и администрации. По нашим наблюдениям, состав института выборных представителей в обычное время и в ходе конфликтных ситуаций, как правило, не совпадал. В повседневной жизни на эту роль избирались рабочие, склонные к компромиссам с администраций. В ходе протестных акций или во время революционных ситуаций им на смену приходили более решительные представители коллективов, не боявшиеся встать на позицию защиты рабочих интересов.
Говоря о влиянии традиционных крестьянских ценностей, мы не склонны ставить знак равенства между российским рабочим и крестьянином. Речь идет о сложном процессе трансформации психологии рабочих в иных обстоятельствах и в иной среде под влиянием опыта фабрично-заводской жизни. К 1905 году рабочие уже обладали серьезными навыками организации защиты собственных интересов, используя чисто пролетарские приемы борьбы. Только с 1895 по 1902 год в России имели место более 5400 рабочих акций протеста, таких как стачки, митинги и демонстрации с общим числом участников более 1,1 миллиона человек[vi]. Отличительной чертой этих выступлений был коллективизм.
Российский рабочий, как и крестьянин, оставался коллективной личностью. В условиях города он пытался воссоздать механизмы коллективной самоорганизации и коллективной социальной защиты. Так формировалась новая социальная общность – рабочий коллектив. В сознании рабочих коллектив наделяется теми же правами, что и община в представлении крестьян: высшим авторитетом при решении любого вопроса, правом судить своих членов и выступать от их имени, не допускать или изгонять из своей среды неугодных большинству. Коллективная ответственность – круговая порука – признавала право каждого на свое рабочее место, обеспечивала материальную и моральную поддержку в случае увольнения или ареста «пострадавшего за общество».
Сказанное выше вполне логично объясняет такие ситуации, которые довольно странно выглядят как с позиций западноевропейских, так и современных российских рабочих. Сто лет тому назад на российских фабриках и заводах совершенно обычными явлениями были не только защита членов коллектива от увольнения, но и требование уволить того или иного члена коллектива, представителя администрации или просто рабочего, неугодного большинству, а также упорное сопротивление коллектива приему на работу «нежелательных» кандидатов в рабочие или мастера. Столь же странным может показаться современному рабочему появление в 1905-1907 годах товарищеских судов, которые зачастую гораздо строже администрации карали членов своего коллектива за пьянство, прогулы, за сквернословие, за «нетоварищеское отношение к женщине-работнице» и тому подобные проступки[vii].
Руководители Петербургского союза по обработке металла, пытавшиеся в 1906 году получить сведения о наличии вакантных мест на предприятиях с целью трудоустройства членов профсоюза, натолкнулись на противодействие рабочих, которые отстаивали свои собственные представления о порядке устройства на работу: «На заводах царило своего рода местничество: каждый рассчитанный за неимением работы считался хозяином покинутого места и имел право на обратное поступление. Заводская организация заботилась прежде всего об определении своих»[viii].
18 мая 1906 года 50 механиков табачной фабрики «Лаферм» в Петербурге категорически объявили вновь принятому механику, что совместно с ним работать не будут. «Возражения делегатов, – по сведениям администрации, – сводились к тому, что вновь нанятый не принадлежит к их партии (в данном случае имеется в виду не политическая партия, а группа рабочих, связанная товарищескими и, возможно, земляческими отношениями. – Н.М.), и поэтому они не могут согласиться на совместную с ним работу, считая несправедливым отказ записавшимся кандидатам, рекомендованным ими же». Под угрозой закрытия фабрики рабочим пришлось отступить, однако 27 июня механики вновь заявили о своем нежелании работать совместно с принятым в мае помощником старшего механика и на этот раз не остановились перед забастовкой, на которую администрация ответила закрытием фабрики. Стачечники наряду с чисто экономическими выставили требование образовать комиссию, состоящую поровну из представителей рабочих и администрации «для нормирования цен и для приема и отказа с фабрики рабочих»[ix].
В мае того же 1906 года рабочие типографского отделения переплетной фабрики Кирхнера потребовали уволить швейцара и одну из наладчиц, которые, по их мнению, «почему-то имеют решающий голос в деле увольнения и приема рабочих»[x]. Но особенно болезненно рабочие реагировали в тех случаях, когда их доверие было обмануто своим же товарищем-депутатом.
Переплетчик Государственной типографии в Петербурге Николай Фигин пользовался большим уважением сослуживцев. В феврале 1905 года его избрали от предприятия в Комиссию сенатора Н.В. Шидловского, созданную правительством для изучения положения на фабриках и заводах после январских событий в Петербурге. Позднее он стал выборным старостой переплетного цеха. Мечтая получить место переплетного мастера, во время июльской стачки 1906 года Фигин решил подстраховаться и, зная о готовящейся стачке, получил у администрации разрешение на краткосрочный отпуск, ничего не сказав об этом рабочим. Когда забастовка была объявлена, староста покинул фабрику вместе со всеми рабочими. После стачки все ее участники были наказаны за исключением Фигина. Переплетчики расценили поведение своего депутата как предательство и потребовали его удаления с поста старосты.
Фигин добровольно уйти в отставку не пожелал, но результаты голосования оказались не в его пользу. Тогда бывший староста, недовольный таким развитием событий, выдал администрации одного из участников июльской стачки. Это было уже открытое предательство товарищей, которое привело к еще более сильному возмущению рабочих. Они потребовали уволить Фигина, и ни администрация типографии, ни полиция не могли защитить бывшего старосту от гнева рабочих. Более того, вынужденный покинуть Государственную типографию Фигин не мог поступить ни в одно из печатных заведений города. Рабочая солидарность среди печатников была настолько сильна, что ни собственники, ни управляющие, зная настойчивость рабочих в таких случаях, не решались принять его на работу. Став изгоем в среде петербургских печатников, Фигин, имевший на руках пятерых детей, остался без куска хлеба. «…Нету денег, и есть положительно нечего», — жаловался он в ноябре 1906 года государственному секретарю, выпрашивая за свои былые заслуги хотя бы должность сторожа[xi].
В 1905-1907 годах удаление с предприятий неугодных коллективу лиц, представителей администрации или рабочих, очень часто облекалось в форму особого ритуального действия – «вывоз на тачке» или вынос в ящике «мусора»[xii]. Эта традиция восходила к очень древним временам, когда изгнание человека из племени или общины – изгойство – являлось одним из самых строгих наказаний. Этим ритуалом рабочие демонстрировали свое презрительное отношение, крайнюю степень морального осуждения всем коллективом того, к кому такая мера применялась. В проведении ритуальных действий рабочие проявляли немалую изобретательность.
В ходе конфликта с администрацией на фабрике Эриксона в Петербурге в июле 1906 года рабочие расставили на фабрике тачки «для выкатки тех лиц, которые вредят рабочим интересам. Когда тачки были удалены, то был сколочен гроб, в него уложено пальто помощника мастера Кононова и отслужена панихида»[xiii]. Рабочие Охтенского порохового завода 1 июня 1906 года вывезли за ворота предприятия черносотенца в красном колпаке, а затем с издевательствами вели его под руки до самой квартиры в сопровождении толпы до тысячи человек[xiv].
В первые годы двадцатого столетия с началом массового протестного движения российские рабочие явили миру совершенно новые оригинальные формы пролетарской организации. Попытки С.В. Зубатова использовать традиционную форму рабочей самоорганизации – заводские комитеты – в качестве посредников между коллективами и администрацией предприятий под надзором Охранного отделения дало такой толчок в развитии организованного рабочего движения в 1902-1903 годах, что вынудило правительство поспешно отказаться от зубатовского эксперимента[xv]. Т.А. Рубинчик, активная участница профессионального движения печатников в Петербурге, отмечала, что в стремлении рабочих сделать институт депутатов на предприятиях постоянно действующим органом не было ничего нового, за это они неустанно боролись в 1903-1904 годах. «Но огромным новшеством 1905 года были совместные выступления выборных разных фабрик и разных производств, объединяющихся между собой. Началось это систематически с момента борьбы за увольняемых с Путиловского завода 4 рабочих и поддержки их забастовкой со стороны соседних фабрик при общей поддержке гапоновских, так называемых “русских собраний…”»[xvi].
Потребности в координации действий рабочих в ходе общегородских политических стачек осени 1905 года привели к возникновению Советов рабочих депутатов, массовой базой и опорой которых служили организованные рабочие коллективы во главе с заводскими комитетами. Впоследствии рабочие с легкостью воспроизводили советскую форму организации и в период отступления Первой российской революции (Советы безработных) и в 1917 году, причем как в столице, так и в провинциальных городах.
В 1905-1907 годах сформировался довольно широкий круг рабочих вожаков, выборных рабочих представителей. Анализ результатов официальных выборов от рабочих и персонального состава таких рабочих организаций как Петербургский совет рабочих депутатов 1905 года и Петербургский совет безработных 1906-1907 годов показал, что определенная часть рабочих активистов (10-15%) не исчезала с горизонта рабочего движения после прекращения существования общегородских организаций. Появление их имен снова в ходе следующих рабочих выборов свидетельствовало о преемственности рабочего движения и стабильном характере рабочего представительства[xvii].
До 1905 года, когда либеральная и революционная интеллигенция получила возможность широко пропагандировать в рабочей среде западноевропейский опыт профсоюзного строительства, российские рабочие имели очень немного возможностей для участия в работе легальных организаций. Исключение составляли общества взаимопомощи, создававшиеся по инициативе администраций и предпринимателей. Участие в такой организации предусматривало не коллективное, а сугубо индивидуальное членство и знакомило российского рабочего с рядом таких демократических процедур, которые были характерны для стран Западной Европы.
Общая статистика таких обществ отсутствует, однако отдельные факты свидетельствуют о их весьма широком распространении в стране. Так на начало 1905 года более 16 тысяч рабочих состояли членами горнозаводских касс и товариществ, около 331 тысячи рабочих и служащих насчитывалось в 1904 году в железнодорожных кассах, 195 обществ действовали в 1896 году в фабрично-заводской промышленности[xviii]. Основная часть этих организаций была основана на отдельных больших предприятиях по инициативе государства, управляющих и собственников, другие объединяли рабочих и служащих мелких предприятий и ремесленников в масштабах города.
Основная цель всех обществ состояла в оказании взаимной материальной поддержки своим членам. Самым простым типом таких рабочих объединений были похоронные кассы. Их участники платили взносы с единственной целью: обеспечить себе достойные похороны. Другие общества обладали более сложными функциями и аккумулировали средства для выдачи краткосрочных ссуд, выплаты пенсий и различных пособий. Наиболее сложной организацией обладали общества потребителей, которые не только обеспечивали своих членов дешевыми и качественными товарами, но и ставили целью получение прибыли в результате своей коммерческой деятельности.
Наиболее широкое распространение получили вспомогательные общества, которые выполняли функции похоронных, ссудосберегательных касс и пенсионных фондов. Другие организации ограничивали свою деятельность одним или несколькими из перечисленных выше направлений. Иногда на одном предприятии существовали сразу несколько различных обществ. Так, на Путиловском заводе в Петербурге в конце XIX – начале XX в. в одно и то же время действовали ссудосберегательная касса и общество потребителей, на Ижорском заводе – две похоронные кассы, ссудосберегательная касса и общество потребителей[xix].
Подобные легальные организации действовали на основе утвержденных правительством в каждом конкретном случае уставов, поскольку общее законодательство об обществах и союзах до 1906 г. в России отсутствовало. Их нельзя причислить к рабочим организациям в точном понимании этого слова. Правильнее говорить об ассоциациях с участием рабочих. И хотя рабочие составляли подавляющее большинство членов этих обществ, возникали они по инициативе владельцев и управляющих промышленных предприятий, контролировались ими и кроме рабочих включали служащих, управляющих, а иногда и членов их семей.
Уставы и структура подобных организаций были похожи. Общее собрание членов избирало руководящий орган – правление, ревизионную комиссию и ежегодно заслушивало их отчеты. В уставах некоторых обществ право быть избранным в руководящий орган было существенно ограничено. Так, членами правления пенсионного фонда Экспедиции заготовления государственных бумаг в Петербурге могли быть только лица, проработавшие на предприятии не менее 3 лет и получавшие зарплату не менее тысячи рублей в год. Председателем правления мог быть только директор фабрики или его заместитель[xx]. Даже если в уставе не было специальных оговорок, на практике руководящие органы подобных обществ состояли почти исключительно из представителей администрации. Управление такими организациями было довольно сложным делом и требовало от участников руководящих органов таких способностей, которыми простые рабочие в то время просто не обладали.
Накануне Первой российской революции большинство обществ взаимопомощи уже имели многолетнюю историю. Горнозаводские кассы и товарищества на казенных предприятиях появились после отмены крепостного права в 1861 г. Общество потребителей Путиловского завода существовало с 1880 года, а ссудосберегательная касса с 1892 года[xxi]. Устав ссудосберегательной кассы Ижорского завода был утвержден в 1893 г., а общества потребителей – в 1894 г.[xxii]
Общества взаимопомощи наборщиков и ремесленников имели еще более длительную историю. Первая организация наборщиков была основана в 1814 г. в Варшаве, и к 1895 году в различных российских городах существовало не менее 20 таких обществ. Вспомогательная касса наборщиков в Петербурге была основана в 1866 г. и насчитывала 652 члена в 1894 и 781 – в 1902 г.[xxiii] Аналогичная организация петербургских ремесленников была основана в 1868 г. и в 1893 г. насчитывала 7620 членов[xxiv].
Финансовыми источниками служили вступительные и членские взносы, добровольные пожертвования, дотации и проценты с банковских вкладов и от коммерческой деятельности, если последняя предусматривалась уставом. Очень часто собственники и управляющие казенных предприятий выделяли значительные финансовые средства на поддержку обществ взаимопомощи, делая таким образом участие в них более привлекательным для рабочих.
Пенсионная касса Экспедиции заготовления государственных бумаг в 1901 г. получила 59100 рублей государственных субсидий на «усиление членских взносов», причем размер государственной поддержки равнялся половине суммы членских взносов. Благодаря такой серьезной помощи государства пенсионная касса предприятия смогла накопить значительные средства, которые позволяли выплачивать рабочим солидные пенсии. В том же 1901 году касса выплатила пенсионерам более 200 тысяч рублей и еще свыше 300 тысяч рублей выдала рабочим предприятия в виде краткосрочных ссуд. Для сравнения отметим, что средняя годовая заработная плата в Экспедиции заготовления государственных бумаг составляла тогда 457 рублей[xxv].
Ссудосберегательное и взаимно-вспомогательное товарищество и похоронная касса служащих типографии, книжного магазина и конторы газеты «Новое время» А.С. Суворина в Петербурге располагали очень ограниченными средствами и не могли существовать без регулярных дотаций владельца предприятия. Товарищество ежегодно получало от собственника 500 рублей на выплату пособий и 1000 рублей в пенсионный фонд[xxvi].
Общество потребителей Путиловского завода насчитывало в своих рядах в 1903 г. 2739 пайщиков, его ежегодные обороты достигали 2,7 миллиона рублей, а ежегодная прибыль – 82 тысяч рублей[xxvii]. Трудно представить, чтобы таких впечатляющих результатов общество потребителей могло достичь без поддержки владельцев предприятия. Существует немало примеров такого рода, которые убедительно свидетельствуют о том, что российские общества взаимопомощи имели ярко выраженные черты благотворительных организаций. Государство и частные владельцы вкладывали в такие общества значительные средства, тем самым частично решая проблему социального страхования в то время, когда законодательная база для социальной поддержки рабочих в России отсутствовала.
Такая практика представляла собой продолжение патерналистской тенденции в разрешении рабочего вопроса. Ее результатом стало вовлечение в деятельность легальных обществ значительного числа рабочих, причем именно тех, которые связывали свои перспективы с городской жизнью. И хотя, как правило, рабочие не могли входить в руководящие органы таких обществ, они приобретали серьезные организационные навыки. В практику их повседневной жизни входили участие в легальных собраниях обществ, в выборах их руководящих органов, прививалась привычка к регулярной уплате членских взносов.
В некоторых организациях рабочие выполняли не только пассивную роль. В крупных обществах кроме правлений могли существовать и собрания депутатов из рабочих. Например, в Обществе потребителей Путиловского завода в 1903 г. насчитывалось 213 депутатов-уполномоченных, причем некоторые грамотные уполномоченные из рабочих принимали участие в контроле за работой принадлежащих обществу лавок и столовых[xxviii].
По наблюдениям М. Стейнберга, среди членов Вспомогательных касс наборщиков в Петербурге и Москве были наиболее образованные и квалифицированные рабочие, которым была не безразлична собственная судьба, судьба своих товарищей, и которые проявляли тягу к духовному развитию. Вступая в общества взаимопомощи, они преследовали не только материальные цели – обеспечить себя в старости или в случае потери трудоспособности, но видели в своем участии в их работе проявление самоуважения. Причем им было чуждо присущее рабочей аристократии Западной Европы стремление достичь внешней респектабельности, их больше интересовала «культурность». В выборных руководящих органах этих фондов преобладали метранпажи и управляющие производством, выдвинувшиеся на эти должности из рабочей среды – из наборщиков[xxix].
Круг вопросов, которые могли обсуждаться на собраниях легальных обществ, был строго ограничен, а на проведение собраний требовалось обязательное разрешение управляющего предприятием и полиции. Власти имели право немедленно закрыть любое общество, если в его деятельности они усматривали угрозу существующему государственному порядку. Тем не менее, обсуждения на общих собраниях легальных организаций неизбежно затрагивали отдельные вопросы, связанные с положением рабочих и способствовали пробуждению рабочего самосознания. Участие в деятельности общества представителей различных предприятий было особенно полезным, поскольку рабочие получали возможность сравнивать условия труда и заработной платы в различных местах, знакомиться и устанавливать контакты с другими рабочими активистами. Существование легальных обществ взаимопомощи давало определенный простор рабочей самодеятельности, особенно в области культуры. Одним из способов пополнения денежных фондов была организация благотворительных вечеров, концертов, танцев, музыкальных и драматических спектаклей, в подготовке и проведении которых часто принимали участие сами рабочие.
Важной чертой таких легальных организаций было присутствие в них представителей различных социальных групп – рабочих, управляющих и служащих, что создавало условия для прямого социального диалога. Управляющие получали возможность узнать реальные нужды и настроения рабочих. В то же время рабочие могли лучше оценить позицию управляющих и владельцев в процессе обсуждения вопросов, которые касались таких сторон жизни, как социальные гарантии в случае потери трудоспособности и других случаев, когда рабочий человек сталкивался с трудными жизненными обстоятельствами.
Теоретически путь развития социального диалога в рамках конкретных легальных обществ был возможен, причем в ряде случаев такие организации заявляли о своем праве выступать в качестве посредников между предпринимателями и рабочими. Активисты екатеринославских типографий предлагали в 1903 г. включить в проект устава общества взаимопомощи право общества выступать с ходатайствами по вопросам улучшения условий труда своих членов и обязанность правления разрешать конфликтные ситуации, возникающие между предпринимателями и рабочими в ответ на обращения последних[xxx].
Казалось, участие в работе обществ взаимопомощи предпринимателей, служащих и рабочих способствовало укреплению моральной общности в рамках патерналистской модели развития взаимоотношений. Однако на деле все оказалось не так просто. Как только протестные настроения или революционное возбуждение охватывало рабочих, они тут же заявляли о своих чисто рабочих интересах и противопоставляли их интересам предпринимателей и администраций. Так было в ходе попыток введения рабочего контроля и самоуправления, основанных на традиционных органах коллективного представительства. Такая же картина наблюдалась и в деятельности обществ взаимопомощи.
Как отмечает М. Стейнберг, даже те активисты обществ взаимопомощи из печатников, которые верили в возможность единения рабочих с предпринимателями, понимали общие идеалы не так, как предприниматели. Там, где владельцы, проявляя заботу о рабочих, видели средство заслужить уважение в глазах общества и закрепить свое моральное право распоряжаться на производстве, рабочие видели способ улучшить свое материальное положение и утвердить свое личное достоинство[xxxi].
Задолго до начала революции 1905-1907 годов наблюдались случаи, когда рабочие открыто заявляли о своем нежелании видеть предпринимателей в рядах обществ взаимопомощи. Общество взаимопомощи Сормовского завода в 1901 году провозгласило такие цели как содействие объединению рабочих для борьбы с предпринимателями, поддержка стачек и подвергшихся репрессиям лиц[xxxii]. Учредители ссудосберегательной кассы наборщиков типографии управления Забайкальской областью в 1903 г. заявили, что союз рабочих должен существовать отдельно от предпринимателей и управляющих, дабы избежать их давления и гарантировать членам общества равенство и свободу мысли, слова и действий[xxxiii].
Любой профессиональный союз имел более широкие цели и поле деятельности, чем общество взаимопомощи, но они обладали очень похожей структурой и принципами организации. Отдельные попытки создания рабочих профсоюзов имели место и до 1905 года, но только во время Первой российской революции эти организации получили массовое распространение. За 1905-1907 гг. было образовано не менее 1170 таких организаций в 350 городах и поселках с общим числом членов не менее 330 тысяч человек[xxxiv].
Одним из первых и одним из самых успешных профессиональных союзов России стал Петербургский союз рабочих печатного дела, основанный весной 1905 г. Его учредителями были рабочие активисты Вспомогательной кассы наборщиков. Взявшись за разработку устава профсоюза, они поставили целью создать такой документ, который в корне бы отличался от устава общества взаимопомощи и подчеркивал бы совершенно новый характер движения. Однако на деле его разработчики лишь добавили к уставу Вспомогательной кассы наборщиков более широкие цели профессионального союза, причем эти дополнения были сформулированы так удачно, что впоследствии другие профсоюзы использовали устав петербургских печатников в качестве образца при разработке собственных учредительных документов.
Как и в случаях, описанных ранее, рабочие-печатники с первых шагов своего профессионального строительства совершенно определенно высказались против участия в союзе предпринимателей, управляющих и даже служащих, которые сыграли немалую роль в деятельности Вспомогательной кассы. По мнению рабочих, благотворительный характер общества взаимопомощи унижал их человеческое достоинство, а присутствие владельцев и начальников не позволяло им почувствовать себя свободными и равноправными членами организации[xxxv].
История зарождения Союза рабочих печатного дела и других профсоюзов свидетельствует о том, что российские рабочие к 1905 году уже обладали настолько серьезным опытом работы в легальных организациях, что им по силам оказалось создание весьма сложных по структуре организаций собственными силами, зачастую без всякой помощи революционных партий и либеральной интеллигенции. Более того, создавая профсоюзы, рабочие решительно порывали с представителями привилегированных сословий, с которыми они были вынуждены сотрудничать в рамках обществ взаимопомощи и которым они были обязаны опытом организационного строительства.
Хотя прообразом российских профсоюзов без всяких сомнений послужили аналогичные рабочие организации Западной Европы, российские профсоюзы отличались от них существенным образом. Во-первых, они рождались в условиях отсутствия демократических свобод и даже после издания Временных правил о 4 марта 1906 года постоянные преследования со стороны полиции вынуждали их существовать на полулегальном положении. Задавленные репрессиями властей профсоюзы России не смогли набраться опыта и до 1917 года не оказывали существенного влияния на рабочее движение в стране.
Хотя партийные интеллигенты довольно подробно пропагандировали классическую форму западноевропейского профсоюза с сугубо индивидуальным членством, российские профсоюзы с первых шагов своего существования существенно от них отличались. Во-первых, узко цеховой принцип строения профсоюзной организации практически не получил распространения. Российские союзы строились по производственному принципу: все рабочие одного предприятия, за редким исключением, входили в одну профсоюзную организацию, несмотря на наличие на нем представителей разных профессий. Попытки опереться на строго индивидуальное членство также не имели успеха. Рабочие в годы Первой российской революции охотно записывались в союзы, вносили вступительные взносы, однако впоследствии регулярно уплачивали членские взносы далеко не все. Рабочие были более привычны к целевым сборам, которые практиковались на предприятиях для решения той или иной конкретной задачи – помощь безработным, пострадавшим от репрессий товарищам и тому подобное.
Перед профсоюзными активистами вставал вопрос: учитывать ли интересы только тех рабочих, которые регулярно платили членские взносы, или проводить работу со всеми членами коллектива, независимо от формального отношения к профсоюзу. Те профсоюзы, которые в своей работе опирались на коллективы предприятий, не делая различий между членами профсоюза и не членами, добивались в своей работе гораздо более впечатляющих результатов, нежели те, кто придерживался строго формального признака. Представители в руководящие органы профсоюза избирались всем коллективом, что гарантировало им более весомую поддержку в случае проведения акций протеста, осуществления целевых денежных сборов и тому подобных мероприятий.
Союз рабочих печатного дела строил свою работу именно таким образом, сочетая принципы профсоюзной организации с индивидуальным членством и преимущества коллективного рабочего представительства. Являясь по существу организацией советского типа, ограниченной рамками одной профессии, Союз печатников умело использовал традиционную тягу рабочих к коллективизму и оказался способен мобилизовать для решения стоящих перед ним задач подавляющее большинство рабочих своей профессии в условиях постоянных полицейских репрессий. Коллективы типографских заведений пошли дальше других профессий в укреплении заводского представительства и при поддержке Союза весной 1906 года начали вводить в типографиях рабочее самоуправление, которое они называли «автономией»[xxxvi].
Наибольшую активность в профсоюзном строительстве в 1905-1907 годах проявили труженики небольших предприятий и ремесленные рабочие. Логика борьбы за свои права требовала объединения, ибо в одиночку они не представляли реальной силы. Рабочие крупных предприятий, в частности, металлообрабатывающей промышленности, напротив, создавали профсоюзы позднее и под сильным влиянием партийной агитации. Многих партийных идеологов советского времени смущала подобная «отсталость» металлистов, которые считались и на деле являлись наиболее развитыми представителями российских рабочих, поэтому долгие годы изучение истории профсоюзов «не поощрялось».
На наш взгляд, это отставание по времени в организации профсоюзов никак не свидетельствует об ущербности рабочих крупных предприятий. На больших заводах и фабриках с функциями социальной защиты успешно справлялись фабрично-заводские комитеты, которые зачастую действовали гораздо эффективнее неокрепших еще профсоюзных организаций.
Ф. Булкин, участник профессионального движения петербургских металлистов, так описывал взаимоотношения профсоюза и беспартийных заводских комитетов: «Составлялись они (заводские комиссии. – Н.М.) из делегатов отдельных мастерских и являлись посредниками в отношениях между рабочими и администрацией. Но функции их были шире. Они входили во все мелочи заводской повседневной жизни, следили за соблюдением со стороны администрации договоров, разрешали путем переговоров назревающие конфликты, следили за заказами, которые получал завод, за распределением работ, организовывали помощь безработным, высылаемым, арестованным и, наконец, становились во главе стачки, если конфликт на заводе нельзя было разрешить мирным путем. Такая роль заводских комиссий в экономической борьбе, подкрепляемая и тем, что комиссии не раз брали на себя и политические функции, естественно оттирали Союз на второй план. На крупных заводах комиссии пользовались большим влиянием и обладали богатой кассой; к ним только и обращались за помощью во время конфликтов… Комиссии почти совершенно игнорировали Союз и с ним не считались. Заводские комиссии не привлекали Союз к участию в разрешении конфликтов и даже с другими заводами вступали в сношения помимо него»[xxxvii].
Беспрецедентно высокий уровень организованности рабочего движения в годы Первой российской революции явился результатом длительного процесса самоорганизации рабочих. Их творчество опиралось на отличные друг от друга типы организационных практик. Первая отражала общинную традицию, под сильным воздействием которой к началу XX столетия сформировалась устойчивая социальная общность – рабочий коллектив во главе с органом коллективного представительства. Вторая была связана с участием рабочих в работе легальных обществ взаимопомощи, построенных по западноевропейскому образцу и оказала существенное влияние на профсоюзное строительство. Сплоченные коллективы предприятий и родившиеся на их базе советы оказались более приспособленными к деятельности в нелегальных и полулегальных условиях и продемонстрировали бòльшую способность к аккумуляции материальных ресурсов и мобилизации огромных масс рабочих на акции социального и политического протеста нежели профсоюзы. Глубоко проникшие в сознание рабочих принципы коллективизма оказали сильное воздействие и на организационное строение профессиональных союзов, сочетавшее индивидуальное членство с коллективным представительством.
[i] Цит. по: Коробков Ю. Уральский рабочий на рубеже XIX-XX в.: особенности повседневной жизни и психологии // Альтернативы: Общественно-политический и аналитический журнал. 2006. № 1. С. 116.
[ii] Там же.
[iii] См: Рабочее движение в России. 1895 – февраль 1917 г.: Хроника. Вып. 1-9: 1895-1903 гг. М., 1992-2005.
[iv] Полищук Н.С. Обычаи и нравы рабочих России (конец XIX – начало XX в.) // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 – февраль 1917 г. СПб., 1997. С. 115.
[v] Подробнее см.: Михайлов Н.В. Совет безработных и рабочие Петербурга в 1906-1907 гг. М.; СПб. , 1998. С. 92-97.
[vi] Рабочее движение в России. 1895 – февраль 1917: Хроника. Вып. 8: 1902 год. Ч. 1. М., 2002. С. 14.
[vii] Более подробно о влиянии крестьянской психологии на становление рабочих России см.: Михайлов Н.В. Самоорганизация трудовых коллективов и психология российских рабочих в начале XX в. // Рабочие и интеллигенция в эпоху реформ и революций. 1861 – февраль 1917. СПб., 1997. С. 149-165; Nikolai V. Mikhailov, “The Collective Psyhology of Russian Workers and Workplace: Self Organization in the early Twentieth Century” in New Labor History. Worker Identity and Experience in Russia, 1840-1918. Ed. by Michael Melancon & Alice K. Pate (Bloomington, Indiana, 2002), p. 77-94.
[viii] Деятельность Союза рабочих по металлу в 1906-1907 гг. // Материалы об экономическом положении и профессиональной организации петербургских рабочих по металлу. СПб., 1909. С. 60.
[ix] РГИА. Ф. 150. Оп. 1. Д. 654. Л. 73-74 об.; Второй период революции: 1906-1907 гг. М., 1961. Ч. 2: май-сентябрь 1906 г. Кн. 1. С. 265-266.
[x] Речь. 1906. 18 мая.
[xi] ЦГИА СПб. Ф. 1510. Оп. 1. Д. 91. Л. 81-82, 83-85 об.
[xii] Полищук Н.С. Указ. соч. С. 125.
[xiii] Второй период революции. Ч. 2. Кн. 1. С. 289-291.
[xiv] Там же. С. 372.
[xv] Панкратова А. Фабзавкомы России в борьбе за социалистическую фабрику. М., 1923. С. 69-73.
[xvi] Рубинчик Т.А. Петербургский Совет рабочих депутатов 1905 г. // ЦГА СПб. Ф. 9618. Оп. 1. Д. 32. Л. 101.
[xvii] Михайлов Н.В. Совет безработных… С. 243.
[xviii] Святловский В. Профессиональное движение в России. СПб., 1907. С. 28-52.
[xix] Большое число уставов и ежегодных отчетов подобных организаций было опубликовано.
[xx] Еленский Н.О. Руководство к уставу пенсионной кассы служащих в Экспедиции заготовления государственных бумаг. СПб., 1903. С. 35-36.
[xxi] Устав Общества потребителей при Рельсовом заводе Общества Путиловских заводов в Санкт-Петербурге. СПб., 1888; Устав ссудосберегательной кассы служащих Общества Путиловских заводов в Санкт-Петербурге. СПб., 1892.
[xxii] Устав ссудосберегательной кассы для служащих и мастеровых Адмиралтейских Ижорских заводов. СПб., 1893; Устав Общества потребителей при Адмиралтейских Ижорских заводах в Колпине. СПб., 1894.
[xxiii] Краткий очерк о положении Вспомогательной кассы наборщиков в Петербурге. СПб., 1895. С. 7-8; Наборщик. 1903. № 49. С. 743.
[xxiv] Краткий очерк о деятельности Вспомогательной кассы петербургских ремесленников за XXV лет (18 февраля 1868 – 18 февраля 1893). Спб., 1893. С. 15.
[xxv] Отчет пенсионной кассы служащих в Экспедиции заготовления государственных бумаг за 1901 г. [Часть I]: Финансовый отчет. СПб., 1902. С. 12.
[xxvi] Наборщик. 1903. № 38-39. С. 596.
[xxvii] Отчет правления Общества потребителей при Путиловском заводе Общества Путиловских заводов за 1903 г. СПб., 1904. С. 4, 72.
[xxviii] Там же. С. 75-76.
[xxix] Steinberg Mark D. Moral Communities. The Culture of Class Relations in the Russian Printing Industry 1867-1907. University of California Press. 1992. P. 92-104.
[xxx] Наборщик. 1903. № 16. С. 268.
[xxxi] Steinberg Mark D. Moral Communities. P. 248-249.
[xxxii] Кирьянов Ю.И. Переход к массовой политической борьбе. Рабочий класс накануне Первой российской революции. М., 1987. С. 173.
[xxxiii] Наборщик. 1903. № 38-39. С. 594.
[xxxiv] Профессиональные союзы России. 1905-февраль 1917. Перечень организаций / Составитель И.С. Розенталь. М., 1985. Вып. 1. С. 9.
[xxxv] История Ленинградского союза рабочих полиграфического производства. Л., 1925. Кн. 1: 1904-1907 гг. С. 77-79, 141-142.
[xxxvi] Там же. С. 146, 172-173, 225-226, 255, 282-283, 420.
[xxxvii] Деятельность Союза рабочих по металлу… // Материалы об экономическом положении… С. 54.
Добавить комментарий