«Радикальный гуманист» Дмитрий Дриль (К истории преобразования пенитенциарной системы в России)

Л.А. Булгакова

На политическом небосклоне России Дмитрий Андреевич Дриль не был звездой первой величины. В ряду российских реформаторов он занимает скромное место, но без таких честных, энергичных и преданных своему делу тружеников осуществление реформ в России было бы невозможно. Коллега и товарищ Дриля по Психоневрологическому институту и Юридическому обществу при С.-Петербургском университете, председатель Всероссийского союза учреждений, обществ и деятелей по общественному и частному призрению С.К. Гогель предрекал, что его имя золотыми буквами будет вписано на страницы русской культуры.[1]

Хотя Дриль не удостоился громкой славы, несомненно, он внес свою лепту в обустройство России и приобщение ее к европейской цивилизации. Реформатор реформатору – рознь. Дриль был чутким и отзывчивым человеком, истинным патриотом и гражданином своей страны, горячо желавшим видеть ее могущественной и процветающей державой, а своих соотечественников счастливыми и просвещенными людьми, живущими в достатке и благополучии. Такие неравнодушные к чужим бедам и горестям люди, как Дриль, влияют на общественное мнение, будят совесть, прокладывают дорогу новому и добиваются продвижения вперед.

Жизненный путь Дриля был тернистым. Он родился 14 марта 1846 г. в Петербурге в дворянской семье. Далекие предки Дмитрия Дриля по отцовской линии принадлежали к войсковой старшине Миргородского повита, а бабушка была турчанкой. Об украинских корнях свидетельствует его «говорящая фамилия» Дриль, т.е. дрыль, дрель, сверло. Мать Дмитрия Дриля приходилась племянницей писателю М.Н. Загоскину, автору популярных в свое время исторических романов. У Дриля было трудное, безрадостное детство. Его доверчивый и непрактичный отец, владевший имениями в Тульской и Рязанской губерниях, разорился, и мальчику пришлось даже некоторое время жить у чужих людей. Суровые жизненные испытания не ожесточили его сердце, а выработали сильный, волевой характер, стойкость и готовность придти на помощь ближнему в беде.

В 1873 г. Дриль закончил юридический факультет Московского университета. Со студенческой скамьи он специализировался на изучении уголовного права. Сдав магистерский экзамен, Дриль поступил на медицинский факультет, чтобы расширить свои познания о психофизической природе человека. Его особенно привлекала громко заявившая о себе в те годы антропологическая школа в уголовном праве. Изучение анатомии, физиологии, общей патологии и психиатрии понадобилось ему для углубленного исследования преступности с антропологической точки зрения.

Дриль решил посвятить свою жизнь науке. В 1875 г. он был оставлен при Московском университете «для дальнейшего усовершенствования в науках». Дриль готовился занять кафедру уголовного права, но судьба распорядилась иначе. Осуществлению планов Дриля помешало нерасположение его высокопоставленного тезки, министра народного просвещения, а затем министра внутренних дел Д.А. Толстого, прославившегося своим циркуляром «о кухаркиных детях» и почувствовавшего в Дриле человека беспокойного, независимого, радеющего о народных нуждах. Его образ мыслей не мог понравиться министру, заслужившему репутацию реакционера. В 1879 г. Дрилю было отказано в командировке за границу, где он надеялся подготовиться к профессорскому званию, и ученый остался не у дел.

В ту пору молодежь народнического толка находила отдушину в земстве, где нужны были инициативные и энергичные люди. Летом 1880 г. Дриль по приглашению «отца земской статистики» В.И. Орловазанимался переоценкой городских недвижимых имуществ в подмосковном Клину, а затем в других уездных городах Московской губернии. Работа земских статистиков отчасти носила политический характер, так как освещала темные стороны российской действительности, о которых правительство предпочитало умалчивать.

Тем временем сменился министр народного просвещения, и занявший место Толстого А.А. Сабуров разрешил Дрилю в 1881 г. отправиться в заграничную командировку. Более двух лет Дриль провел во Франции, Бельгии, Германии и Швейцарии, где познакомился с ведущими психиатрами и криминалистами, слушал лекции по медицине, осматривал тюрьмы, психиатрические клиники, работные дома, нищенские депо и колонии, исправительные заведения для малолетних преступников и заброшенных детей.

Весной 1883 г. Дриль возвратился в Москву с готовой магистерской диссертацией «Малолетние преступники».[2] Хотя Дриль считал, что «малолетний» и «преступник» — взаимоисключающие понятия, он использовал это выражение как устоявшееся в науке и литературе. Своему труду он дал необычный для диссертации подзаголовок: «Этюд по вопросу о человеческой преступности, ее факторах и средствах борьбы с ней». Его новаторское исследование было выполнено, как теперь сказали бы, на стыке наук – медицины и криминалистики.

Свой «этюд», первый выпуск которого составил более трехсот страниц, Дриль начал словами: «Изучение человеческой преступности, ее факторов и средств борьбы с ней образует один из труднейших, а вместе с тем и важнейших отделов человеческого ведения, затрагивающий самые насущные, животрепещущие интересы общественной жизни».[3] В этом-то и была опасность – слишком уж острые вопросы поднимал автор в своей работе. Не все положения диссертации были бесспорны, а ее «актуальность»» и «новизна» только осложнили защиту. Московские профессора-юристы скептически отнеслись к диссертации и не без давления со стороны Министерства просвещения отклонили ее под предлогом медицинского содержания.

Это было время бурного развития обществоведения и естествознания. Марксизм, дарвинизм и другие новые доктрины овладевали умами. Ученые вели поиск закономерностей общественного и биологического развития, применяя эволюционный и сравнительно-исторический методы. Русская классическая школа правоведения не была подвержена влиянию новых теорий. Казалось, что она существует вне времени. Выдающийся юрист и социолог, профессор Московского университета М.М. Ковалевский, познакомившийся с Дрилем на одном из заседаний Московского юридического общества и на протяжении многих лет тесно общавшийся с ним, вспоминал, что на рубеже 1870 – 1880-х гг. уголовное право отличалось «необыкновенной отвлеченностью», «отрешенностью от жизни» и «коснело в прежней рабской зависимости от метафизики».

«Этим, может быть, объясняется и то странное обстоятельство, что с упоением и надеждою смотрели в то время на ту ветвь криминологии, которая известна под названием тюрьмоведения и которая задается не только мыслью об изоляции преступника, но и о его перевоспитании, а последнее немыслимо без изучения его психической природы и факторов преступности. То, что было сколько-нибудь живого в среде университетских ревнителей криминалистики, готовилось поэтому посвятить себя тюрьмоведению. В числе этих молодых ученых самым живым, увлекающимся и увлекающим своим примером других явился Димитрий Андреевич Дриль», — писал Ковалевский.[4]

Получив афронт в родном университете, Дриль при содействии Ковалевского обратился в Харьковский университет, где в 1884 г. успешно защитил свою диссертацию. Это первое в России исследование преступности несовершеннолетнихно принесло автору заслуженную известность. О нем заговорили даже люди, далекие от юриспруденции. Например, писатель А.И. Эртель в письме к другу и последователю Льва Толстого, одному из основателей издательства «Посредник» В.Г. Черткову от 21 сентября 1888 г. с сочувствием отозвался о новых веяниях в правоведении и о диссертации Дриля: «Знаете, как пала в науке “теория так называемого возмездия”, теория “злой воли” и тому подобные средневековые нелепости. У нас насчитывается уже много последователей этого нового движения, и притом очень оригинальных. Назову молодого ученого Д.А. Дриля. Правда, Дрилю не дали кафедры, правда, Московский университет отверг его диссертацию, и он принужден был защищать ее в Харькове; тем не менее эти мысли начинают прорываться у любого профессора права, кроме самых закоренелых и заплесневелых».[5]

Дриль намеревался продолжить свое исследование. Однако неблагоприятные обстоятельства заставили его «сильно и сильно усумниться в возможности осуществления задуманного».[6] Несмотря на благополучнуюзащиту диссертации, двери университетов для магистра уголовного права Д.А. Дриля были закрыты. Его заподозрили в поддержке политических ссыльных. Кроме того, гуманное отношение Дриля к преступникам, которое ярко проявилось в его работах, в правящих кругах расценили как посягательство на прерогативу государственной власти. После убийства Александра II ослаблять карательную силу государства, внушая с университетской кафедры молодежи гуманный подход к преступнику было по меньшей мере несвоевременно.

Все попытки Дриля остаться в университете не увенчались успехом. Он не был утвержден в звании приват-доцента. В совершенно секретном отношении товарища министра внутренних дел П.В. Оржевского от 14 декабря 1884 г., посланном в ответ на запрос министра народного просвещения И.Д. Делянова, подтверждалось, что в Департаменте полиции имеются сведения, изобличающие политическую неблагонадежность Дриля, но, как полагали в полиции, это не препятствовало ему впоследствии продолжать ученую деятельность и вновь вернуться на службу «по истечении хотя бы еще года».[7]

Дриль считал профессуру своим истинным призванием, но не стал ждать, когда министр просвещения соблаговолит принять его на службу. Хотя Дриль преуспел в науке, кабинетного ученого из него не получилось. Так сложилась жизнь. Зато страна обрела в его лице энергичного государственного и общественного деятеля. Дриль принадлежал к тем людям, для которых чужого горя не бывает. Он близко к сердцу принимал нужды обездоленных и не мог оставаться безучастным созерцателем их страданий. Деятельная натура побуждала его к действию, кипучая энергия искала выхода. К тому же надо было искать постоянный заработок. Дриль много писал, но сотрудничество в журналах и газетах скудно оплачивалось.

В 1885 г. по инициативе министра финансов Н.Х. Бунге была учреждена податная инспекция – губернский орган Министерства финансов, прообраз современной налоговой инспекции. Податные инспектора, состоявшие при казенных палатах, должны были следить за поступлением платежей с подлежащих обложению имуществ, промыслов и торговли, пресекать злоупотребления по укрывательству доходов и незаконные поборы. Это было новое и чрезвычайно важное дело, которое требовало от вступившего на это поприще человека безукоризненной честности и добросовестности. Этими качествами Дриль обладал в полной мере. Он стал податным инспектором одного из участков Москвы, совмещая эту нелегкую службу с научными занятиями.

В 1890 г. вышла его книга о соотношении психофизических типов с преступностью.[8] Новая книга Дриля вызвала критические замечания со стороны выдающегося ученого-дарвиниста, антрополога, географа, этнографа и археолога, профессора Московского университета, впоследствии академика, Д.Н. Анучина, который написал полемическую статью и отправил ее А.Н. Пыпину для публикации в «Вестнике Европы». В письме к Пыпину от 15 апреля 1890 г. Анучин изложил мотивы, побудившие его взяться за перо: «Признавая значение и пользу задач и стремлений т<ак> наз<ываемой> “антропологической” школы уголовного права, я однако не могу согласиться ни с некоторыми основными ее положениями, ни с многими из ее выводов. Д.А. Дриль является у нас наиболее видным представителем этой школы и его последняя книга, написанная интересно, может способствовать распространению в обществе и среди молодежи выставленных в ней взглядов и сделанных выводов. Я не юрист и не писатель; поэтому я и не касаюсь в моей заметке вопросов специально-юридических или психиатрических. Но в книжке русского представителя “антропологической школы” высказываются некоторые мнения, близко касающиеся антропологии, под эгидой которой они как бы и проводятся. Это дает мне повод, даже обязывает меня – отозваться в данном случае и сказать несколько слов с точки зрения антропологии. Признавая немалый интерес за книжкой г. Дриля, я не могу однако не указать на односторонность ее взглядов и на слишком смелые в ней обобщения. Я разбираю понятия г. Дриля о нормальном темпераменте, о связи нервности с социальными условиями, о “прогрессирующей наследственности”, указываю на слабую обоснованность делаемых им выводов и выражаю пожелание, чтобы при разработке подобных вопросов избегали, по возможности, односторонности и преждевременных обобщений, и. вместе с тем, в большей бы степени пользовались данными той науки, с именем которой школа связывает свои задачи и методы, т.е. с антропологией».[9]

Анучин был знаком с Дрилем и относился к нему с уважением. Прежде чем публиковать свою статью, он показал ее Дрилю, который не согласился с его замечаниями, но не возражал против публикации. Статья не залежалась в портфеле редакции и увидела свет уже в майском номере «Вестника Европы». «Вообще книжка г. Дриля дает новый повод задуматься над неблагоприятными условиями в жизни современных цивилизованных обществ, — условиями, которые способствуют физическому вырождению и оскудению известной доли их членов и влекут к умножению некоторых форм болезненности, а в связи с ними – также порочности и преступности», — признавал Анучин.[10]

Нельзя говорить об одном нормальном морфологическом типе человека, как нельзя считать нормальным один тип темперамента. По мнению Анучина, именно разнообразие человеческой природы способствует быстрому развитию человечества. Как утверждал Анучин, «если бы все люди обладали одинаковым темпераментом, то прогресс культуры совершался бы много медленнее и односторонне». Он пояснял: «В различные моменты культурного развития и в различных его отраслях выступают и действуют различные темпераменты, дополняя и поправляя друг друга, и все в совокупности многообразно отражая в себе различные впечатления и многообразно в них реагируя. Что по одному скользит, то на другом оставляет прочный след, что один подготовляет, то другой приводит в исполнение, и в общем из этой толчеи чувств, мыслей, поступков слагается прогресс человечества и развитие его цивилизации».[11] Можно не разделять оптимизм авторитетного ученого по поводу прогресса человечества, но несомненно эта «толчея» придает динамизм нашей жизни и нашей истории.

У Анучина вызывала некоторое раздражение гипотетичность высказываний Дриля: «Все эти “по-видимому” представляют, очевидно, лишь догадки, основанные на аналогиях; научно точного в этой области соприкосновения физиологии, психологии, патологии и социологии известно еще очень и очень немного, а потому и возводить в стройные системы “оскудения” и “вырождения” едва ли еще не преждевременно. Изучение преступности и преступников при помощи всех возможных научных методов, в целях разъяснения генезиса их различных типов и связи между психической и физической организацией, конечно, весьма желательно и в будущем способно, вероятно, принести значительную пользу социологии; но при этом изучении следует остерегаться от впадения в односторонность, в преждевременные обобщения, в попытки кажущегося, мнимого объяснения – при недостатке к тому точных научных данных».[12]

Если рассуждения Дриля о психофизической порочности, дурной наследственности и предрасположенности к преступлениям оспаривались, то связь преступности с социальными условиями сомнению не подвергалась. По роду своей деятельности Дриль постоянно сталкивался с тяжелыми условиями труда и быта простого люда и стал придавать большое значение социальным причинам преступности. В этом заключалась сильная сторона его работ.

В 1892 г. была введена должность старшего податного инспектора или ревизора по податной части при Департаменте окладных сборов. Как и положено ревизорам, они осуществляли контроль за работой других податных инспекторов. Осенью того же года Дриль переехал в Петербург, где продолжил службу в качестве старшего податного инспектора. Он с готовностью совершал ревизские поездки по делам службы и участвовал в различных комиссиях по обсуждению промыслового обложения. Шло время, и безуспешность усилий по пересмотру принципов обложения, приведению платежей в соответствие с платежеспособностью населения и введению подоходного налога вызвала разочарование Дриля в своей работе.

В поисках нового места службы Дриль обратился к министру юстиции Н.В. Муравьеву, который хорошо знал его по работе в Москве, где Муравьев прежде служил прокурором судебной палаты и являлся председателем Общества пособия несовершеннолетним, освобожденным из мест заключения. Дриль был тогда секретарем этого Общества и по существу вел всю работу по организации помощи несовершеннолетним нарушителям закона, заброшенным и беспризорным детям. При содействии Муравьева в 1894 г. Дриль перешел на службу в Министерство юстиции на должность чиновника особых поручений V класса и с головой окунулся в работу. На повестке дня стояли вопросы пересмотра уголовного законодательства и преобразования пенитенциарных учреждений. В следующем году Дриль был командирован на V международный пенитенциарный конгресс в Париж, где существенно расширил свои представления о зарубежных пенитенциарных учреждениях.

13 декабря 1895 г. Главное тюремное управление было передано из Министерства внутренних дел в Министерство юстиции. Предстояла основательная реорганизация тюремного ведомства. В 1896 г. по поручению Муравьева Дриль совершил длительную поездку в Новую Каледонию – французскую колонию в Меланезии, на Сахалин, в Приамурский край и в Сибирь, чтобы на месте ознакомиться с состоянием тюрьмы, каторги и ссылки. Собранные им материалы предполагалось использовать для разработки проекта нового Уголовного уложения. Муравьев дал понять Дрилю, что по возвращении ему предстоит вплотную заняться преобразованием тюремного дела. Дриль отправился в путь воодушевленный открывшимися перед ним перспективами.

В Меланезии он испытал глубокое разочарование. «Здесь ожидала его поучительная картина того.., чего не следует делать», — писал его близкий друг и единомышленник Е.Д. Максимов.[13] Дриль не нашел там гуманного примера для реорганизации пенитенциарных учреждений в России. Под внешней упорядоченностью французской ссылки в Новую Каледонию и Гвиану он увидел множество безобразий и жестокостей. Для «укрощения» преступников применялись крайне суровые меры, и ровным счетом ничего не делалось для их исправления. При пенитенциариях не было ни школ, ни библиотек. В колониях процветали воровство, пьянство и разврат. В этих условиях люди доходили до озверения, становились отъявленными негодяями и закоренелыми преступниками. Как оказалось, учиться у французов здесь было нечему.[14]

Что касается карательных и исправительных учреждений в России, то тут не было даже внешнего порядка и благообразия. По литературе, документам и рассказам очевидцев Дриль представлял себе состояние тюрьмы, каторги и ссылки на востоке страны, но действительность превзошла самые худшие его ожидания. Он был глубоко взволнован и потрясен увиденным. Сахалинский врач Н.С. Лобас вспоминал, с какой душевной болью Дриль обходил камеры, пробовал тюремную пищу, расспрашивал заключенных.

Начальники тюрем назначались из бывших тюремных надзирателей, выгнанных с военной службы подпоручиков, отставных фельдшеров и интендантских чиновников. «Весь опыт и вся мудрость их базировались на убеждении, что преступник – не человек, что единственно действительный стимул, могущий сдерживать его порочную натуру, это – страх. ”Запорю, шкуру спущу, в карцере сгною”, — вот альфа и омега сахалинских воспитательных мер», — писал Лобас.[15]

Как-то раз Дриль увидел в карцере арестанта, посаженного туда за то, что он отказался исполнить приказание тюремщика и высечь своего товарища по несчастью. Невольно у Дриля вырвались слова: «Как, вы наказываете человека за то, что он проявил благородное движение души!» Дриль был преисполнен негодования. «Это невозможно, — говорил он, — морят человека в карцере только потому, что он осмелился проявить отвращение к позорному наказанию, что он оказался более чутким к этому делу, чем поставленный над ним тюремный чин».

Даже в этой преисподней, среди тюремщиков и душегубов, среди опустившихся и потерявших человеческий облик людей Дриль оставался верен своим идеалам и внушал окружающим гуманный взгляд на преступника как на человека, нуждающегося в разумном попечении. Ежедневно соприкасаясь с самыми темными сторонами общественной жизни, он не утратил веру в людей и старался разжечь угасающую искру Божию в душах падших.

Восточные территории Российской империи иногда называли колониями. При слове «колонизатор» невольно представляется некий субъект в пробковом шлеме или в широкополой панаме, с сигарой во рту и стеком в руке. Совсем иначе выглядели русские «колонизаторы» Сахалина. Жизнь на «каторжном острове» была сопряжена с неимоверными трудностями. Чуть ли не падая от изнеможения, Дриль обходил поселения ссыльных. «Он хотел собственными глазами видеть, как живут невольные колонизаторы острова, как они питаются, как поддерживается сообщение между селениями, лишенными дорог, и он увидел, что живут поселенцы в нищете, влача полуголодное существование, что сообщаются между собою и с сахалинскими центрами по тропам, по которым впору только пробираться таежному зверю. Он видел поселенческих детей с бледными, истощенными лицами, с тоненькими, как палочки, ногами и с огромными, от картофеля, животами; он видел, какой сверхкаторжный труд несут поселенцы с дикой сахалинской природой. Пробираясь к бездорожным селениям, Дмитрий Андреевич видел, какие трудности встречают поселенцы на пути к своим селениям, к своим убогим и неуютным домам, заброшенным в глухой, непроходимой, зачастую болотистой тайге. Он видел неприступные хребты, бурные горные речки с зыблющимися бревнами вместо мостов, которые поселенец должен был победить, неся на своих плечах месячную провизию, начиная с оконных рам и кончая гвоздями. Все это видел Дмитрий Андреевич и ужасался».[16]

Когда Дриль, усталый и измученный после хождения по тюрьмам, поселенческим домам, складам, канцеляриям, возвращался на квартиру сахалинского товарища (т.е. заместителя) прокурора фон-Бунге, у которого он остановился, его осаждали сотни обездоленных сахалинцев со своими жалобами и просьбами. Он терпеливо и внимательно выслушивал всех и каждому старался помочь. У островитян появилась надежда, что их жизнь изменится к лучшему, и они не ошиблись.

Лобас рассказывал: «Для нас, сахалинских врачей, приезд Дмитрия Андреевича Дриля был великим счастьем и великой радостью. Сахалинское начальство целый ряд лет, о которых я и сейчас не могу вспомнить без ужаса, травило нас всячески, обвиняло нас в гуманности и считало, что мы, будучи насквозь и безнадежно заражены этим смертным, по его мнению, грехом, причиняем огромное зло сахалинской каторжной колонии. Мы подрывали, как постоянно кричала сахалинская администрация, ее авторитет, мы клеветали, что арестантов содержат, кормят и одевают отвратительно, мы мешали правосудию, избавляя больных преступников от тяжких работ, от телесных наказаний и т.д. Мы падали духом, у нас опускались руки…» С приездом Дриля врачи приободрились.

Незадолго до его прибытия на Сахалин было прислано баранье сало для арестантов. Комиссия признала его негодным и забраковала. По распоряжению сахалинского военного губернатора В.Д. Мерказина сало было осмотрено вторично и, несмотря на протесты врача, признано доброкачественным. Когда Дриль узнал об этом, он вместе с фон-Бунге отправился к складам, приказал их открыть и осмотрел сало. Вот как отозвался он в разговоре с Лобасом о злополучном сале: «Хорошее сало, — говорил он мне вечером того же дня. – Понюхали мы с Федором Федоровичем (Бунге) и невзвидели света; я-таки выдержал, а вот с ним морская болезнь случилась, едва успел из склада выскочить. У вашего губернатора, — добавил он с улыбкой, — должно быть, основательный насморк».[17] За «насморк» губернатор поплатился своей должностью.

С тяжелым сердцем Дриль вернулся в Петербург. Рискуя своей карьерой, он представил Муравьеву доклад, в котором беспощадно изобличал казнокрадство, бесчеловечность и произвол местных властей. Дриль выступил категорическим противником ссылки, считая, что искусственная концентрация ссыльных заражает местное население пороком. Его особенно волновало положение детей. На Сахалине дети играли не в казаков-разбойников, а в тюремщиков и каторжников. Эта «игра» для многих из них продолжалась всю жизнь. С малолетства вступали они в мир насилия и жестокости. «Если придумывать духовную отраву, то худшей и более сильной придумать нельзя», — писал Дриль об ужасающей атмосфере, в которой росли сахалинские дети.[18]

Дриль пришел к выводу, что «ссылка во всяком случае и по меньшей мере вполне отжила свой век и в государственных интересах требует отмены. Предпринимающиеся частичные поправки и улучшения не могут уничтожить несоответствия и устранить основных пороков учреждения». Более того, по его мнению, существующая система наказаний вредно отражалась на нравственности людей и фабриковала преступников. Если уж сохранять ссылку, то для поселения выпущенных их тюрем людей после отбывания долгого срока, причем с их на то согласия.[19]

В результате этого доклада был сменен сахалинский губернатор, а также был принят ряд гуманных мер по улучшению содержания заключенных и быта ссыльнопоселенцев. Н.С. Лобас свидетельствовал: «Уехал Дмитрий Андреевич, и мы не впали в уныние: мы чувствовали, что в лице его мы имеем стойкого защитника, который не даст нас в обиду и все силы употребит, чтобы невольным обитателям Сахалина и нам жилось на каторжном острове легче. Мы не ошиблись в расчетах. Что делал для далекого острова Д.А. Дриль и как делал, — мы не знаем, но знаем, что вскоре после его отъезда Сахалин изменил свою физиономию. Были еще попытки старых администраторов вести дело по-прежнему, но они остались только попытками, и они вынуждены были уйти с острова. На Сахалине подуло свежим ветром. Появились новый суд, предварительный фактический контроль, улучшилась арестантская пища, побледнели жестокие телесные наказания, прекратились вопли о нашей гуманности».[20]

Воздействие Дриля на общественное мнение было не менее важным, чем его влияние на принятие правительственных решений. Ему бы помалкивать о впечатлении от своей поездки и корпеть над бумагами в кабинетной тиши, но не таков был Дриль. Он не побоялся написать правду, да еще обнародовал свои наблюдения в печати. Его отчет о командировке и извлечения из него были опубликованы. Правдивые книги и статьи Дриля о бродяжестве, нищенстве, тюрьме, каторге, ссылке и мерах по оздоровлению общества вызывали большой общественный резонанс. Современники сравнивали его с легендарным доктором Федором Петровичем Гаазом, главным врачом московских тюремных больниц.

Бесчеловечные условия жизни арестантов, каторжников и ссыльных возмущали писателей, публицистов, ученых, путешественников. Чем дальше, тем сильнее приковывало к себе общественное внимание ужасающее положение «отверженных». Достаточно упомянуть хотя бы сочинения Фёдора Достоевского («Записки из Мёртвого дома»), Джорджа Кеннана («Сибирь и ссылка»), Антона Чехова («Остров Сахалин: Из путевых заметок»), Льва Толстого («Воскресение»), Власия Дорошевича («Сахалин (каторга)»). Дмитрий Дриль был официальным лицом, выполнявшим правительственное поручение, и потому его слово имело особый вес.

Вопрос об отмене или ограничении применения ссылки назрел и был вынесен на рассмотрение правительства. Сначала речь шла об отмене административной ссылки, которая фактически являлась узаконенным беззаконием, постыдным и недопустимым в цивилизованной стране. Как еще можно назвать «порядок», при котором за мнимую или пусть даже явную провинность без суда и следствия запросто ломали жизнь людей, ссылая их в места отдаленные и не столь отдаленные? 6 мая 1899 г. Николай II повелел вместе с административной ссылкой рассмотреть вопрос о судебной ссылке. С этой целью была создана комиссия под председательством министра юстиции Н.В. Муравьева. Выработанный этой комиссией законопроект был положен в основу законов 10 и 12 июня 1900 г., согласно которым ссылка на житье отменялась, а применение ссылки на поселение существенным образом ограничивалось.

К тому времени Дриль уже был занят другим делом. Как и следовало ожидать, смелость чиновника особых поручений и предание им гласности результатов своей поездки отразились на его карьере. Если ученые теоретики считали Дриля практиком, то практические политики сочли его теоретиком. Поэтому он не получил обещанного ему перед поездкой служебного повышения. Однако в 1897 г. ему было поручено важное, хотя и не столь «громкое» дело, которым он ревностно занимался до конца своих дней. Дриль стал заведовать воспитательно-исправительными заведениями для несовершеннолетних Главного тюремного управления. Это дело было ему по душе, и теперь у него появилась реальная возможность претворить в жизнь свои теоретические разработки.

Как отмечалось выше, Дриль был увлечен идеями антропологической школы в уголовном праве. Основателем этой школы являлся известный итальянский психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо. Криминалисты «классической школы» полагали, что большинство преступлений совершалось по «злой воле» преступников, которых должно постигнуть справедливое возмездие – со «злом преступления» соизмерялось «зло наказания». В отличие от них Ломброзо утверждал, что «тип преступника» формируется под влиянием психофизических особенностей организма, и делал упор на атавизм, вырождение и дурную наследственность.

Насколько упростилась бы задача криминалистов, если бы преступника можно было «вычислить» по антропометрическим признакам: сплющенному носу, низкому лбу или большим челюстям. Любопытно, что эта идея и в наши дни занимает некоторых зарубежных специалистов, производящих замеры черепов у маньяков и серийных убийц. Наверное, им трудно поверить, что на «мокрое дело» может пойти обычный человек, а не выродок. В каком-то смысле они правы, но ответ надо искать не в строении черепа, а в том, что у людей в черепной коробке – на уме и в душе. К счастью, обладателям нестандартных черепов теперь нечего бояться. Между прочим, другая идея Ломброзо оказалась более жизнеспособной. Именно он еще в 1880-х гг. предложил контролировать на допросах физиологические реакции организма, измеряя артериальное давление у подозреваемых и преступников. Так зародилась идея «детектора лжи».

К чести Дриля надо сказать, что он не был безоговорочным последователем Ломброзо. Он не отрицал наследственной предрасположенности к преступным деяниям, приобретенных аномалий в физической и психической организации и нервной системе, заложенных в человеке «чувственных влечений» и «внутренних состояний», которые толкали его на преступление. Однако Дриль выступал против криминалистов, заявлявших о предопределенности преступности наследственными свойствами человека, фатальной обреченности на преступление и неисправимости преступников. Он неустанно подчеркивал, что наследственность «служит основанием только предрасположений, которые могут быть устраняемы комбинированными внешними влияниями», имея ввиду прежде всего влияние общественной среды.[21]

Теория Ломброзо вызывала серьезную и обоснованную критику, под влиянием которой акцент все более смещался с «антропологического» к «социологическому» подходу к преступности. Уголовная антропология возникла и развивалась в тесной связи с целым рядом естественных и общественных наук – физиологией, психиатрией, психологией, социологией, политэкономией и др. Ученые и изобретатели ошеломляли мир своими открытиями, наращивала темпы промышленность, набирал обороты процесс урбанизации. Вместе с тем обострялись социальные противоречия. Промышленный переворот грозил перерасти в социальный.

Отвечая на запросы времени, антропологическая школа в криминалистике постепенно трансформировалась в социально-антропологическую. Дриль одним из первых юристов подверг на международных конгрессах по уголовной антропологиисокрушительной критике идеи ее родоначальника, туринского профессора Ломброзо. Дмитрий Дриль был постоянным участником этих конгрессов, начиная с первого конгресса по уголовной антропологии в Антверпене в 1885 г. На Парижском конгрессе 1889 г. он выступил с критикой учения о преступном типе и высказался в пользу условного освобождения, а на Брюссельском конгрессе 1892 г. с горячностью оспаривал тезис о неисправимости преступников.

Еще в своей магистерской диссертации Дриль заявил: «Напряженность преступности это чувствительный измеритель степени здоровья, силы и благоденствия данного общества в каждый данный момент его существования».[22] Этот тезис он продолжал развивать в дальнейшем, подчеркивая взаимосвязь психофизических особенностей индивидуума и общественных условий, побуждающих его к преступлению. «А если так, то мы не должны принимать однобоких теорий – исключительно социальной или органической, а лишь одну социально-органическую, в которой отведено место обоим взаимодействующим факторам», — замечал он.[23] Хотя идеи Ломброзо не получили научного признания, уголовная антропология оказала большое влияние на развитие криминалистики, так как привлекла внимание к этиологии преступности, к индивидуальным особенностям и личности преступника.

В преступнике Дриль видел, прежде всего, человека, но человек этот зачастую был жестоко обделен природой и задавлен суровыми жизненными обстоятельствами. Признавая важность объективных факторов преступности, Дриль утверждал, что с течением времени значение субъективных условий будет расти, и в центре уголовного права станет человеческая личность во всем ее разнообразии. На конгрессе Международного союза криминалистов, проходившем в Петербурге в 1902 г., он сделал доклад «О значении субъективного момента в преступлении», в котором развивал мысль об индивидуальном подходе к преступнику.

Вместе с тем в духе православного вероучения Дриль считал, что «несчастные», «бывшие люди» являются искупительной жертвой за наши общественные грехи, и делал все возможное для облегчения их участи. К глубоким причинам преступности и общественных потрясений он относил «постоянно продолжающий усиленно развиваться индустриально капиталистический строй, переводящий на деньги все высшие духовно-нравственные ценности человечества, делающий “рубль” слепым, но жадно искомым богом времени; широко развивающийся, благодаря вышеозначенному экономическому строю, современный милитаризм, с его гигантскими средствами разрушения и вообще со всеми его нравственными ужасами и материальными бедствиями; так же широко развивающееся, благодаря тому же строю, физическое и умственно-нравственное вырождение породы».[24]

Главными средствами воздействия он признавал не карательные меры, а воспитание и перевоспитание порочных и падших, попечение об обездоленных людях и создание благоприятных условий для развития человеческой личности. Дриль выступал против «меновой точки зрения на наказание» – «око за око, зуб за зуб», ибо страх наказания действует слабее, чем внутренние «тормоза», удерживающие человека от преступления. Целью наказания за преступление должно быть не возмездие, представляющее собой возведенный в закон древний обычай мести, а ограждение общества от опасности и исправление преступника.

«Между классическою и антропологическою школами спор в сущности идет вовсе не об ответственности, которую и последняя всецело признает, но об основаниях, целях и целесообразности мер репрессии», — писал Дриль.[25] Не нарушая соразмерности наказания преступлению, следовало смотреть не в прошлое, а в будущее и стремиться обезопасить это будущее. Таким образом, центр тяжести переносился с репрессий на исправление преступника, предупреждение преступлений и устранение причин преступности.

Уголовная политика в понимании Дриля тесно переплеталась с социальной политикой и зависела от экономического и культурного развития страны. Без просвещения, повышения уровня благосостояния населения и оздоровления условий жизни людей профилактика преступности была невозможна. Эпиграфом к одной из частей свой диссертации, посвященной психологии преступности, Дриль поставил известное изречение «Mens sana in corpore sano» — «В здоровом теле здоровый дух». Следовало позаботиться и о том, и о другом. Дриль выступал не только как проповедник, воздействующий на умы и души людей, но и как преобразователь, предпринимавший конкретные меры для проведения в жизнь своих гуманных идей и принципов.

Много сил отдал Дриль попечению о несовершеннолетних нарушителях закона. Он настаивал на создании особого суда для малолетних, имеющего характер опекунского учреждения, и замене уголовного возмездия педагогическим, воспитательным воздействием. Дриль считал, что к несовершеннолетним нельзя в равной мере применять действующие законы и содержать их под стражей наряду со «взрослыми преступниками». То, что теперь является общепризнанной нормой, во времена Дриля многим казалось спорным и ненужным.

В годы своей службы в Москве Дриль как секретарь Общества пособия несовершеннолетним, освобожденным из мест заключения, занимался профилактикой преступности несовершеннолетних, организацией помощи «ничьим детям», «детям улицы», открытием мастерских и убежищ для них. По его убеждению, дети расплачивались за грехи своих отцов и общества. Поэтому они в первую очередь нуждались в «лечении» и педагогическом воздействии. Шаг за шагом Дриль и его единомышленники добивались упорядочения законодательства в отношении несовершеннолетних и приближения его к нормам цивилизованного общества.[26]

На необходимость особых заведений для несовершеннолетних нарушителей закона было обращено внимание в ходе судебной реформы. Впервые об исправительных приютах упоминалось в Судебных уставах 1864 г., в частности в Уставе о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Им было предоставлено право направлять несовершеннолетних, совершивших преступления, в исправительные приюты, если таковые имелись в данной местности. Решение о направлении в приют целиком зависело от судьи, да и приюты еще предстояло создать.

Начало законодательству об исправительных заведениях для несовершеннолетних фактически было положено Правилами об исправительных приютах, утвержденными императором Александром II 5 декабря 1866 г. Закон был составлен по иностранным образцам и признавал необходимость создания исправительных приютов для несовершеннолетних. Правила начинались словами: «Независимо от учреждаемых правительством приютов для нравственного исправления несовершеннолетних, отдаваемых туда по судебным приговорам, к учреждению таких богоугодных и общеполезных заведений призываются также земство, общества и духовные установления, равно как и частные лица».[27] В сущности, этот призыв никого ни к чему не обязывал. Учреждение исправительных приютов стало делом частных лиц. Государство предоставило этим заведениям ряд пособий и льгот, но само так и не учредило ни одного приюта.

В Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1866 г. вошли положения об исправительных приютах для малолетних, но по отношению к совершившим тяжкие преступления сохранялись жестокие кары. Дриль писал о законе 5 декабря 1866 г.: «По досадной кодификационной ошибке закон этот был помещен в Устав о содержащихся под стражею, хотя заведения им вновь введенные, ничего общего со “стражею” не имеют, будучи в самой основе своей заведениями только воспитательными».[28] Так или иначе, эта «ошибка» отражала привычное отношение к «малолетним преступникам». Оставалось неясным, являются ли эти заведениями для несовершеннолетних карательными или воспитательными. От решения этого вопроса зависел их режим и постановка самого дела.

Этот вопрос обсуждался на проводившихся по инициативе К.В. Рукавишникова с 1881 г. каждые три года съездах представителей русских воспитательно-исправительных заведений для малолетних. Начиная с III съезда, состоявшегося в 1890 году, Д.А. Дриль активно участвовал в их работе и в качестве представителя Главного тюремного управления входил в состав Бюро съездов, которое занималось подготовкой съездов, выполнением их решений и служило связующим звеном между отдельными обществами и заведениями этого профиля.

Как утверждал педагог, директор детской земледельческой колонии Михаил Павлович Беклешов, «ни один доклад, ни одно ходатайство пред правительством не обходилось без участия неутомимого Д.А.». «Помимо того, что он давал всегда массу “деловых справок” как по законодательству, так и по вопросам истории отдельных заведений и обществ, делал ссылки на труды международных конгрессов и служил как бы живою связью с деятелями и учреждениями Западн<ой> Европы и ее опытом и культурою, члены и посетители съездов всегда с интересом и глубоким вниманием выслушивали речи Д.А. по основным вопросам воспитания и криминологии».

Съезды представителей русских воспитательно-исправительных заведений для малолетних имели огромное значение для разработки правовых, организационных и педагогических вопросов. Кроме того, съезды оказывали большое влияние непосредственно на тех, кто работал с трудными детьми. По словам Беклешова, «съезжавшиеся на эти съезды из всех углов России педагоги, притом посвятившие себя наиболее трудной части ее – воспитанию отсталых и порочных детей и юношей – с такой жадностью слушали строго обоснованные доклады и речи Д.А. Как занятия съездов ни были утомительны, — члены его душою отдыхали и возвращались на места с убеждением и верою, что работа их не есть Сизифова работа, и этим они в значительной мере обязаны исключительной личности Д.А.»

В своих выступлениях на съездах Дриль проводил идею об уголовной невменяемости детей и подросткови о замене суда для несовершеннолетних особыми учреждениями опекунского характера. Ему принадлежала также инициатива учреждения курсов для педагогического персонала воспитательно-исправительных заведений и организации медико-педагогических наблюдений над воспитанниками. На заключительном заседании состоявшегося в Москве в 1908 г. VII съезда его председатель и член Бюро съездов, сенатор и член Государственного совета Николай Степанович Таганцев,выражая от имени съезда благодарность Дрилю, шутливо заметил, что «он, Дмитрий Андреевич, был нашим костылем и подпорою, без него мы хромали бы».[29]

П.И. Люблинский, приват-доцент С.-Петербургского университета и впоследствии профессор, разрабатывавший вопросы социально-правовой охраны несовершеннолетних, писал, что защита детей была излюбленной темой докладов и выступлений Дриля на съездах и международных конгрессах. Так называемому принудительному воспитанию детей посвящены десятки его статей, «в которых он отмечал каждый прогрессивный шаг в этой области».[30] Можно сказать, что Дриль шел в ногу со своим временем. Он часто ездил в командировки по России и за границу, где выступал на международных конгрессах – пенитенциарных, антиалкогольных, благотворительных и др. Дриль был хорошо осведомлен о состоянии пенитенциарных учреждений и ситуации с преступностью в стране. Вместе с тем он являлся активным проводником новых идей и начинаний в сфере уголовной политики и социальных преобразований.

Дриль неизменно занимал гуманную позицию по отношению к так называемым «малолетним преступникам». Еще на Парижском конгрессе французского Общества покровительства заброшенным и преступным детям он поднял вопрос о повышении возраста, с которого начинается уголовная ответственность. В своем докладе на IV международном пенитенциарном конгрессе, состоявшемся в Петербурге летом 1890 г., Дриль настаивал на освобождении от уголовной ответственности подростков, не достигших, по меньшей мере, 16-летнего возраста, и был весьма огорчен, когда общее собрание приняло решение отложить вопрос до другого раза под предлогом его недостаточной подготовленности.

Летом 1895 г. на V международном пенитенциарном конгрессе в Париже Дриль вновь поднял вопрос о повышении возрастной планки, с которой начинается уголовная ответственность, и предложил рассматривать дела несовершеннолетних не публично, а негласно в специальном суде, составленным из представителей судебного ведомства, опекунских учреждений и врачей. Эти и другие предложения Дриля мало–помалу воплощались в жизнь. Даже при беглом знакомстве с историей уголовного законодательства поражаешься, с каким трудом давалось решение вопросов, которые кажутся нам сегодня простыми, ясными и само собой разумеющимися. Тем большее уважение испытываешь к людям, у которых хватало сил, мужества и энергии сделать российское законодательство более человечным и справедливым.

Под влиянием ходатайств съездов представителей русских воспитательно-исправительных заведений для малолетних были приняты законы, установившие воспитательное значение исправительных приютов. В соответствии с законом 20 мая 1892 г. несовершеннолетних по судебным приговорам вместо тюремного заключения могли направлять в исправительные приюты, где они содержались не менее года. Сроки дальнейшего пребывания несовершеннолетних в приютах устанавливались начальством приютов, но по достижении 18 лет их отпускали на все четыре стороны.[31] Законом 2 февраля 1893 г. исправительным приютам было предоставлено право отдавать выпускаемых воспитанников в наем или обучение к благонадежным мастерам, в промышленные заведения, на сельские и иные работы.[32]

8 февраля 1893 г. был изменен порядок заключения и пересылки несовершеннолетних, состоявших под следствием и судом. Обвиняемые и подсудимые от 10 до 17 лет могли быть отдаваемы в исправительные приюты и колонии для несовершеннолетних преступников. При следовании в эти заведения и при доставлении в суд «несовершеннолетних арестантов» их могли сопровождать особо отряженные из колонии или приюта лица взамен всякой иной стражи.[33] Обращает на себя внимание уклончивость формулировок, необязательность принятых постановлений, ведь между «могли» и «должны» – большая разница. Тем не менее, налицо было выделение несовершеннолетних нарушителей закона из массы преступников и установление особого подхода к их наказанию. В 1895 г. воспитательно-исправительные заведения были приняты под покровительство императора и тем самым устранялись сомнения в их воспитательном характере.

Закон 2 июня 1897 г. внес существенные коррективы в порядок судопроизводства и наказуемости несовершеннолетних за преступные деяния.[34] Дети до 10 лет не подвергались судебному преследованию. Несовершеннолетние, подлежавшие наказанию, подразделялись на возрастные категории: от 10 до 14 лет, от 14 до 17 лет, от 17 до 21 года. В зависимости от степени их виновности определялось наказание, которое было существенно мягче по сравнению с наказанием «взрослых преступников». Принудительное воспитание в исправительных приютах и колониях для несовершеннолетних преступников признавалось наиболее целесообразной мерой для тех, кто не достиг 17 лет. В случае недостатка мест в приютах и колониях, а он был совершенно очевиден, несовершеннолетних следовало содержать в отдельных помещениях при тюрьмах, арестантских домах и в монастырях. Законом устанавливался особый порядок судебного разбирательства по делам несовершеннолетних.

Дриль не был удовлетворен этим законом, который сильно отличался от предложенного им законопроекта. Закон был принят в разгар работы по пересмотру судебных уставов и составлению нового Уголовного уложения, утвержденного императором 22 марта 1903 г.Дриль заявлял: «Этим законом хотели наложить только временную маленькую заплатку на зиявшую прореху, которую представляли прежние формы суда над несовершеннолетними. Немного коснулись поэтому только форм суда в окружных судах и оставили почти без всяких перемен формы суда у мировых (и заменяющих их) судей. Практика же не только не развила тех улучшений, которые заключались в новом законе, но еще и оставила почти без применения некоторые из них».[35] Итак, на практике закон «не работал», и это было самое главное. Кроме того, Дриль выступал за полное освобождение подростков до 17 лет от уголовной ответственности и передачу их дел в особые опекунские учреждения.

Не останавливаясь на достигнутом, он участвовал в разработке Положения о воспитательно-исправительных заведениях для несовершеннолетних, которое было утверждено 19 апреля 1909 г. В результате этого закона значительно улучшилось состояние и материальное обеспечение заведений, предназначавшихся для нравственного исправления и подготовки к честной трудовой жизни подростков 10 – 17 лет.[36] Вместо прежнего крайнего срока пребывания в воспитательно-исправительных заведениях – до достижения 18 лет новым Положением устанавливался двоякий срок: поступившие в возрасте до 15 лет содержались там не долее чем до 18 лет, а поступившие после 15 лет – до достижения 21 года.

Закон 1909 г. поставил дело перевоспитания трудных подростков, совершивших преступное деяние, а также нищих, бродяг и беспризорников на гораздо более гуманную и прочную почву. Между прочим, законом запрещалось не только применение телесных наказаний, но даже заключение воспитанников в темном карцере. Постепенно закладывались законодательные основы исправления и наказания несовершеннолетних нарушителей закона. Россия равнялась на лучшие мировые образцы. Хотя и не так быстро, как хотелось Дрилю, дело продвигалось вперед – прогресс был очевиден. В этом была и его заслуга.

Несмотря на деятельное участие Дриля в процессе законотворчества и реформирования пенитенциарных учреждений, он скептически относился к возможности преобразований, если они не подкреплены кадрами надежных исполнителей. Любое хорошее дело можно загубить плохим выполнением поставленной задачи. Философский вопрос о соответствии формы и содержания Дриль понимал как вопрос соответствия институциональных форм людям, претворяющим в жизнь законы и предписания. Реформы будут всего лишь внешним изменением форм, если их «содержание» не обладает соответствующим «качеством». Его мысли были созвучны тем, что позднее высказали авторы знаменитого сборника «Вехи».

Дриль рассуждал следующим образом: «Конечно, все учреждения имеют значение лишь постольку, поскольку они воплощаются в людях, осуществляющих их в жизни. Действительные учреждения, в противоположность бумажным, неотделимы от осуществляющих их людей: изменяются эти люди, соответственно тому и в той же мере изменяются и действительные учреждения, хотя бумажные могут оставаться без перемены. Поэтому качества лиц тюремной администрации несомненно имеют решающее значение для пенитенциарных учреждений, а следовательно, для характера и влияния большинства важнейших наказаний. Эти учреждения, собственно говоря, в этих лицах и воплощаются и от них заимствуют свои достоинства и недостатки».[37]

Не умаляя значения законодательства и институциональных форм, Дриль не ожидал быстрых перемен от их реформирования. Он писал: «Правда, в действительности обыкновенно очень резких перемен не бывает, и все совершается последовательно. Как резко не изменяются носители учреждений – люди и поколения людей, так точно резко не изменяются и сами учреждения. Обыкновенно изменения, производимые какой-нибудь крутой реформой, отличаются более внешним характером. Но это уже особенность всех реформ как законодательных, так и тюремных. Эта общая особенность поэтому и заставляет говорить не о резких изменениях, а о постепенном росте учреждений, хотя и более или менее быстром, смотря по характеру деятельности людей, особенно направляющих течение общественной жизни».[38]

Сам Дриль не плыл по течению, а в силу своих возможностей стремился направлять общественную жизнь в новое русло. Он не боялся трудностей и в ответ на предостережения обычно отвечал: «Да, мне говорят, что это дело трудное, а я скажу, что всякое дело сопряжено с трудностями, пока мы в него не вглядимся и не придем к какому-нибудь твердому убеждению, но раз последнее у нас создалось, — все делается легким». Если ты уверен в своей правоте, то лучший способ преодоления трудностей – это труд.

По долгу службы Дриль часто объезжал воспитательно-исправительные заведения с целью ревизии, а также побуждения местной администрации, земств и городов к расширению существующих заведений и учреждению новых. «При своих “ревизиях” Д.А. отнюдь не являлся типичным ревизором. Замечательно бережное отношение к личности человека, — будь то скромный провинциальный педагог, учитель или воспитанник колонии, вдумчивое отношение к каждому “трудному случаю в воспитательном отношении”, в большинстве случаев указание совершенно новой, всегда гуманной точки зрения на “виновного”, указание подходящей литературы, бодрящих примеров – все это делало Дмитрия Андреевича не ревизором, а чудным консультантом, старшим и авторитетным товарищем в трудной, и подчас заставляющей чуть не опускать руки, работе перевоспитания порочных и даже преступных детей и юношей», — вспоминал очевидец.[39]

Дриль никогда не относился к делу формально. Беседуя с педагогами воспитательно-исправительных заведений, он стремился привить им гуманное отношение к своим подопечным, убедить в необходимости индивидуального подхода к каждому воспитаннику, разъяснял значение положительного примера, порицал применение телесных наказаний, карцера и прочих, как он говорил, «пережитков мрачного средневековья». Он понимал, как много зависит от педагогов, работавших с «малолетними преступниками».

Хотя первостепенное значение Дриль придавал людям, осуществляющим реформы на практике, а не на бумаге, он не забывал и о «формах». Как известно, нельзя вливать новое вино в старые мехи — прокиснет. Новый подход к «малолетним преступникам» требовал новых форм воздействия на них. Выступая на совещаниях представителей местной администрации, земств и городов, Дриль указывал на острую потребность в воспитательно-исправительных заведениях и призывал к их созданию.

История воспитательно-исправительных заведений насчитывала уже несколько десятилетий, но, как считал Дриль, «мысль о необходимости принудительного воспитания еще мало проникла у нас в общее сознание, а потому надлежащая организация дела правильно понимаемого общественного призрения несовершеннолетних, в котором в общей работе должны соединяться государство, общественные управления и частная инициатива, у нас еще почти вся в будущем».[40]

Первые приюты для «нравственно испорченных детей» были устроены по немецкому образцу в Риге (1839), Нарве (1848 г.) и Ревеле (1850). В 1864 г. подобные приюты были открыты в Петербурге и Москве. Благодаря попечению известных благотворителей братьев Николая Васильевича и Константина Васильевича Рукавишниковых Московский приют, с конца 1870 г. именовавшийся Рукавишниковским, стал во многих отношениях образцовым. В 1878 г. приют был передан в ведение городских властей, но семейство Рукавишниковых продолжало участвовать в делах приюта. Питомцы Рукавишниковского приюта были окружены особой заботой и вниманием. Е.К. Дмитриева, урожденная Рукавишникова, вспоминала: «Никто никогда их иначе не называл, как “наши мальчики” или “воспитанники”. Самолюбие их всегда щадилось».[41]

Попечение о «малолетних преступниках» приносило свои плоды. Рецидив после выхода воспитанников из исправительных заведений в среднем составлял 20%, среди бывших воспитанников Рукавишниковского приюта — 6-9%, тогда как среди несовершеннолетних, выпущенных из тюрем, — 96%.[42] Польза исправительных приютов была очевидна, но беда заключалась в том, что приюты исчислялись единицами. В первое десятилетие после издания закона 5 декабря 1866 г. было открыто только семь исправительных приютов, все они кроме одного приюта, основанного земством, были обязаны своим возникновением частной инициативе благотворителей. Чтобы избежать предубеждения публики к воспитанникам, с 1870-х гг. исправительные приюты учреждались под названием земледельческих колоний и ремесленных приютов.

К 1907 г. в империи, за исключением Великого княжества Финляндского, насчитывалось 52 воспитательно-исправительных заведения, в том числе 5 для девочек и 47 для мальчиков. Два из этих заведений содержались земствами, два – городом (Москвой), четыре – Попечительным о тюрьмах обществом.[43] Создание воспитательно-исправительных приютов было делом добровольным. В 1908 г. 39,5% доходов воспитательно-исправительных заведений составляли пособия от государства, земств и городов, остальные 69,5% складывались преимущественно из благотворительных средств, а также доходов от имуществ и производств заведений.

На одежду и пропитание каждого воспитанника, помещаемого в эти заведения по судебному приговору, государством выдавалась такая же сумма, как на взрослого арестанта, в среднем 36 руб. в год, а в целом содержание одного воспитанника обходилось примерно в 240 руб. в год. В воспитательно-исправительных заведениях находилось до 2500 несовершеннолетних, тогда как более 10 000 детей и подростков в возрасте от 10 до 17 лет проходили «школу преступности» в тюрьмах и арестных помещениях, где они содержались вместе со взрослыми, и выходили оттуда закоренелыми преступниками.[44]

«Удручающее впечатление производит ребенок-подросток в тюрьме», — писал Дриль. – «Гром железных засовов, щелканье замков, бряцанье цепей, крики: “Смирно! Шапки долой!”, ругань арестантов, а подчас и надзирателей, беспутные рассказы о прошлом, различные развращающие примеры, нередко непробудная лень и безделье – таковы впечатления тюрьмы, т.е. тот материал, который, за неимением иного лучшего, ложится в основу душевной жизни арестанта-ребенка».[45]

В тюрьме оказывались не только дети, нарушившие закон. «И каких только детей не попадает в тюрьму, которая все еще является у нас каким-то как бы общим приютом и прибежищем!» — восклицал Дриль.[46] Среди «тюремных сидельцев» и «пересыльных арестантов» встречались даже восьмилетние дети, задержанные «за безписьменность» и отправляемые по этапу с арестантскими партиями. Некоторые дети следовали за арестованными родителями, потому что им некуда было деться. Были и такие дети, которые родились и выросли в тюрьме, ставшей для них родным домом. Дриль называл их несчастными и обреченными детьми. Приютов для арестантских детей, как и для детей-сирот, было до крайности недостаточно. К 1907 г. насчитывалось 48 приютов для арестантских детей. Эти приюты основывались главным образом комитетами и отделениями Попечительного о тюрьмах общества.[47]

По сравнению со многими их сверстниками – нищими, бродягами и беспризорниками «малолетним преступникам», содержавшимся в воспитательных заведениях, повезло — они были сыты, обуты, одеты, обучались грамоте и ремеслу. Более 90% этих детей были задержаны за мелкие кражи. Е.К. Дмитриева рассказывала, что нередко их побуждали к воровству родители, которые пороли своих детей, если они не украдут что-нибудь и явятся домой с пустыми руками.[48] Для беспризорных детей кара становилась благодеянием. Надо было преступить закон, чтобы снискать себе кров и пропитание. Огромное число детей было предоставлено самим себе и с малолетства становилось на путь преступлений. В исправительных приютах в России содержалось раз в десять меньше детей, чем, например, в Англии. Разумеется, это происходило не потому, что дети в России лучше воспитывались и были законопослушны, а из-за вопиющего недостатка такого рода заведений.

Дриля поражала «удивительная безучастность» русского общества к этой важной проблеме, пренебрежение своими обязанностями, непонимание последствий таковой беспечности и отсутствие элементарного чувства самосохранения.[49] Пассивность русской общественности была особенно заметна при сравнении с тем, что делалось в этом отношении в странах Западной Европы и в США, где местное самоуправление и общественные организации были гораздо богаче и сильнее. При массовой бедности населения Российской империи, что могло вложить оно в общественные организации, кроме «своих цепей» и «булыжника – оружия пролетариата»?

Тот же упрек в пассивности и беспечности можно было бы предъявить и к государству, в прямые обязанности которого во все века входит защита граждан от преступных посягательств. В дихотомии власти и общества в России недоставало четкого разграничения прав и обязанностей каждой из сторон. Вести дело «на общественных началах», уповать на частную инициативу и перекладывать ответственность за перевоспитание «малолетних преступников» на местное самоуправление и филантропов в российских условиях означало поставить его на довольно зыбкую основу. Как подчеркивал Дриль, для «дела принудительного воспитания необходимо, чтобы государство в значительно большей мере приходило на помощь этому неотложному делу, выдвигаемому на первый план всем строем современной жизни».[50]

Разумеется, государственная власть и русская общественность не бездействовали, но помимо попечения о заброшенных и бесприютных детях, пополнявших «армию преступников», жизнь ставила перед ними множество других задач. Ни одну из социальных проблем нельзя было решить изолированно, вне связи с другими проблемами, а их накопилось великое множество. Колоссальный объем работы был несоизмерим с возможностями государства, местного самоуправления и зарождавшегося в России гражданского общества. Слабость общественных сил и ограниченность ресурсов государства не позволяли перейти в активное наступление по всему «фронту». Прорывы достигались лишь на отдельных направлениях, и в этой борьбе Дриль всегда был на передовой.

Он считал экономию на приютах и колониях недопустимой. Ссылки на другие, более важные и неотложные, с государственной и общественной точки зрения, дела и нужды Дриля никак не убеждали. Скупой платит дважды, и Дриль доказывал, что уклоняясь от расходов на воспитательно-исправительные заведения для несовершеннолетних и другие меры предупреждения преступлений, государство и общество тратят огромные средства на охрану, сыск, суд, исполнение наказаний, не говоря уже о нравственном и материальном вреде, причиняемом государству и обществу преступниками.

Дриль писал: «Не желая платить меньшего, государство и общество тем не менее в действительности платят гораздо большее. <…> Подсчет здесь ясен. Будучи лишены разумных забот, дети эти часто как бы роковым образом сбиваются с пути, совершают различные законопротивные деяния, за них судятся, сажаются в тюрьмы и в них содержатся за счет казны, еще более развращаются, потом освобождаются, снова совершают законопротивные деяния, разыскиваются, опять судятся, опять сажаются и выпускаются и т.д.»[51] Задача состояла в том, чтобы вырваться из этого порочного круга.

На общественном поприще Дриль трудился так же ревностно, как на государственной службе. Впрочем, он не отделял одно от другого и работал не за страх, а за совесть. Дриль был деятельным и инициативным членом различных обществ, занимавшихся профилактикой преступности, общественной гигиеной и острыми вопросами улучшения условий жизни народа. Он являлся членом Московского юридического общества и, как отмечалось выше, секретарем Общества пособия несовершеннолетним, освобожденных из мест заключения.

В Петербурге Дриль вступил в Юридическое общество при университете и стал одним из учредителей Русской группы Международного союза криминалистов. Хотя Русская группа в 1897 г. была создана при этом Юридическом обществе, фактически она стала единственной всероссийской организацией юристов. В 1908 г. Дриль был избран товарищем председателя уголовного отдела С.-Петербургского юридического общества.

Путь постепенных преобразований казался политическим радикалам слишком долгим и мучительным. Например, в связи с VI международным пенитенциарным конгрессом в Брюсселе в 1900 г. и съездом Русской группы Международного союза криминалистов в Москве в 1901 г. Л.Д. Троцкий разразился статьей, в которой едко высмеивал продемонстрированные на брюссельском конгрессе «ослепительные успехи европейской гуманности» и «общее политико-филантропическое направление» московского съезда.[52] В дискуссиях «жрецов правовой истины», среди которых был и Дриль, выдающийся революционер разглядел лишь «элементы апологетики, риторики, софистики, схоластики». Тюрьмоведы всех стран были посрамлены и осмеяны. Но для тех, кто не мечтал о мировой революции, путь мирных преобразований оставался единственно возможным.

Большую работу Дриль выполнял в качестве члена Комиссии по вопросу об алкоголизме и мерах борьбы с ним при Русском обществе охранения народного здравия. Он сравнивал преступность с чахоткой, которую следует предупреждать и которую очень трудно лечить. В ряду предупредительных мер на первое место Дриль ставил борьбу с алкоголизмом. Дриль выступил инициатором создания и бессменным председателем Правления Товарищества борьбы с жилищной нуждой, созданного в 1902 г. и до 1906 г. называвшегося Товариществом устройства и улучшения жилищ нуждающегося трудящегося населения.

«Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты», — гласит древняя мудрость. У Дриля было много друзей, единомышленников и, можно сказать, соратников – товарищей по борьбе за мирное переустройство русской жизни. Среди них были известные ученые, писатели, публицисты, государственные и общественные деятели, например, М.Я. Герценштейн, В.А. Гольцев, И.И. Иванюков, Г.Б. Иоллос, А.А. и Н.А. Каблуковы, М.М. Ковалевский, А.Ф. Кони, Е.Д. Максимов, С.А. Муромцев, А.С. Постников, В.Ю. Скалон, Н.С. Таганцев, А.И. Чупров, В.Д. Шервинский, И.И. Янжул. Дриль не состоял ни в одной партии, но считал народничество самым важным и близким ему по духу направлением. Не на словах, а на деле он стремился к улучшению условий жизни народа путем мирных преобразований.

Ковалевский свидетельствовал: «Дриль принадлежал к небольшому числу людей, которые ждали и ждут всего не от политических реформ, не от установления в нашей стране конституционных порядков, а от перевоспитания общества. Он одно время даже не оценивал достаточно преимуществ представительной системы, которая рисовалась его воображению как дающая полный простор владетельным классам угнетать общество».[53] Конституционная система казалась ему системой прикрытого обмана, при которой законодательная власть находится в руках землевладельцев и предпринимателей. Не меньшие опасения внушала ему и бюрократия, которую он прекрасно знал «изнутри».

Дриль всегда был в гуще событий русской общественной жизни. По его биографии можно проследить историю общественного движения, в котором он принимал самое непосредственное участие. Он протестовал против смертной казни и уверял, что со временем она исчезнет, как исчезли средневековые пытки. Всякое убийство противно христианству, а тем более казнь во имя Бога. Чтобы обуздать и обезвредить преступников, сильная правомерная власть, призванная отстаивать и охранять собственность и нравственность, не должна ставить себя на одну доску с убийцами.

Он выступал за отмену телесных наказаний и называл их позором для страны. В 1900 г. по инициативе председателя Комиссии по вопросу об алкоголизме при Русском обществе охранения народного здравия М.Н. Нижегородцева в юридическо-психиатрической субкомиссии обсуждался вопрос о телесных наказаниях. Один из участников дискуссии, профессор уголовного права С.-Петербургского университета И.Я. Фойницкий предложил осудить применение телесных наказаний и ходатайствовать о том, чтобы их не применяли к лицам, которые в течение полутора лет не были замечены в злоупотреблении спиртными напитками. Дриль высказался на этот счет гораздо более категорично, потребовав не применять их  ни к кому. Спустя несколько лет длительная борьба русской общественности за отмену телесных наказаний увенчалось успехом. 11 августа 1904 г. телесные наказания были отменены.

При обсуждении в Комиссии другой злободневной проблемы — борьбы с проституцией – «родной сестрой алкоголизма» многие предлагали закрыть дома терпимости. Дриль заявлял, что это слишком слабая мера, которая, так же как закрытие кабаков, приведет не к исчезновению проституции и пьянства, а к распространению тайных притонов. По его мнению, бороться надо было с причинами, а не со следствиями. Причины алкоголизма, преступности и проституции он видел, прежде всего, в экономических явлениях. И начинать борьбу за общественное благоустройство следовало с семьи. Важнейшим средством экономического обеспечения семьи и спасения ее от обнищания и вырождения он считал кооперацию в сфере производства, обмена и потребления.

Дриль твердо верил в силу просвещения, без которого невозможно решение экономических проблем и оздоровление общества. Время было тревожное – люди уничтожали друг друга в беспрерывных войнах и революциях, шла ожесточенная борьба за «раздел и передел мира», усовершенствовались орудия уничтожения и увеличивался масштаб чудовищных «кровопусканий», перед человечеством замаячили призраки мировой революции и мировой войны.

Как утверждал Дриль, в борьбе наций успеха достигают нации «умственно и нравственно хорошо вооруженные». Хотя победителей не судят, в их умственном и нравственном превосходстве можно усомниться. История дает тому множество примеров. Добро всегда торжествует над злом только в сказках. На этом свете всякое бывает. Вера во всепобеждающую силу разума и нравственности пустила в России крепкие корни. Дриль неоднократно заявлял, что именно обучение и воспитание масс лежат в основе благосостояния и силы общества.[54]

По его глубокому убеждению, прогресс достигается через личность. Поэтому необходима система воспитания «в подрастающих поколениях типа социабельных личностей, в истинном и благороднейшем смысле этого слова, и для укоренения в них навыков и привычек, соответствующих требованиям правильной общественности. Только таким путем, путем приспособления человека в нравственном отношении к условиям разумного и для всех одинаково выгодного общежития, путем постепенного нравственного совершенствования породы, может быть верно достигаемо устранение общественных нестроений вообще и преступлений в частности. Таковы указания, сами собой вытекающие из вдумчивого рассмотрения законов природы, жизнью вселенной управляющих».[55]

Дриль полагал, что для преодоления варварства и укрощения звериных инстинктов человечество не придумало лучшего средства, и видел выход в развитии различных форм кооперации, установлении справедливой налоговой системы, направлении народных средств на культурно-просветительные учреждения и подъем экономического благосостояния населения. Массовая преступность являлась прежде всего социальной проблемой. Многим тогда казалось, что поборов бедность и невежество, человечество победит преступность. Бесспорно, связь преступности с социальными условиями существует и в наши дни, но уголовными преступниками могут быть вполне обеспеченные и образованные люди, идущие на преступление не за кусок хлеба. Все эти киллеры, хакеры, рейдеры, рэкетиры, коррупционеры и казнокрады умеют читать-писать и не умирают с голода.

Верный своим убеждениям, Дриль активно участвовал в просветительском движении — в организации курсов для рабочих, народных университетов, народного политехникума. Он был избран председателем Совета С.-Петербургского общества народных университетов и товарищем председателя Совета Общества «Народный политехникум». Создание общественных организаций в России было делом непростым.[56] Учредителям приходилось проходить через многие мытарства, чтобы добиться своего. Трудности возрастали стократ, когда речь заходила о всероссийских объединениях.

Еще в середине 1890-х гг. Дриль попытался организовать Всероссийское общество народных университетов с отделами в разных городах России.[57] Созданию этого Общества тогда помешала неблагоприятная политическая обстановка. В разгар Первой русской революции, в декабре 1905 г. была образована Комиссия по организации Всероссийского общества народных университетов, в которую вошли инженеры, педагоги, юристы и другие представители интеллигенции. Для подготовки устава нового Общества Комиссия избрала Организационное бюро. Среди членов этого бюро был и Дриль. В своих выступлениях, письмах и статьях он горячо пропагандировал идею создания народных университетов, разъяснял их задачи и необходимость организации обществ с целью поддержки и распространения народных университетов по всей стране.

Потребность в негосударственных учебных заведениях этого типа давно назрела. Весной 1906 г. началось чтение лекций, которые пользовались успехом у жителей Петербурга. Народный университет быстро набирал силу. В октябре 1906 г. было учреждено С.-Петербургское общество народных университетов, которое задумывалось как Петербургский отдел Всероссийского общества народных университетов, но добиться разрешения на учреждение Всероссийского общества так и не удалось. Несмотря на упрощение порядка образования общественных организаций Временными правилами об обществах, союзах и собраниях 4 марта 1906 г., на деле оказалось, что препятствий для создания Всероссийского общества народных университетов было более чем достаточно.

В письме от 24 декабря 1906 г. директору и профессору Демидовского лицея в Ярославле Михаилу Петровичу Чубинскому, намеревавшемуся организовать отдел Всероссийского общества народных университетов, Дриль пояснял: «Временные правила об обществах и союзах, казалось, имевшие в виду облегчить старый порядок утверждения их уставов, на практике создали целые кучи гораздо горших затруднений и породили массу мытарств, даже прежде неведомых. Благодаря этому и практической необходимости скорее приступить к живой деятельности здесь, в Петербурге, мы вынуждены были временно приостановиться с уставом Всерос<сийского> Общ<ества> и предварительно зарегистрировать устав Петерб<ургского> — по-прежнему — отдела, а по-новому – Общества, причем также испытали немало всяких хлопот и вынуждены были допустить внесение в устав некоторых противоречий. Но теперь, когда мы уже зарегистрировались и успешно действуем, мы вернулись к вопросу о регистрации устава Вс<ероссийского> Об<щества>, которое необходимо для облегчения провинций. Ощупывание почвы убедило нас, однако, что удобнее будет утвердиться в прежнем порядке, что мы теперь уже предприняли. Вам же, думаю, все-таки удобнее не терять времени и сделать попытку зарегистрироваться самостоятельным Обществом. Мы во всяком случае скоро объединимся, потому что потребность такого объединения настоятельно указывается самою жизнью, но объединимся на началах свободного самостоятельного союза, как это, в сущности, устанавливается и проектом устава Всер<оссийского> Общ<ества>, который даже не устанавливает местопребывания центрального отдела, допуская таковое в любом городе, по решению общего съезда».[58]

Народные университеты стали возникать в других городах. Научно-популярные курсы для рабочего ремесленного населения были открыты в Нижнем Новгороде, народные университеты появились в Москве, Киеве, Новороссийске, Одессе, было создано Кубанское общество народных университетов, Тифлисское и т.д. Помимо «внешних» административных препятствий, их устроителям приходилось преодолевать внутренние разногласия, избегая использования курсов для политической агитации и пропаганды. В январе 1908 г. в Петербурге состоялся Первый Всероссийский съезд деятелей обществ народных университетов и других просветительных учреждений частной инициативы. Председателем Организационного бюро этого съезда был никто иной, как Дмитрий Андреевич Дриль.

Длительное время созыв съездов в России был до крайности затруднен по политическим причинам.[59] Дриль, многократно участвовавший в работе международных конгрессов, на личном опыте убедился в их пользе и добивался проведения съездов в России. В 1902 г. в Комиссии по вопросу об алкоголизме возникла идея созыва съезда по борьбе с пьянством. Дриль, называвший алкоголь «бичом цивилизации», горячо поддержал эту инициативу и предложил созвать съезд в 1903 г. Однако неблагоприятная политическая обстановка в стране и затем начавшаяся революция помешали тогда осуществить этот замысел. Съезд удалось провести только через восемь лет после возникновения идеи.

Летом 1907 г. Дриль принял участие в работе XI международного антиалкогольного конгресса в Стокгольме. Под впечатлением от конгресса он внес предложение в Комиссию по борьбе с алкоголизмом вновь поставить вопрос о съезде. Была проведена большая подготовительная работа, составлена программа съезда. Съезд должен был привлечь внимание общественности к этому наболевшему вопросу, обсудить причины массового алкоголизма и меры борьбы с ним.

Первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянствомсостоялсяв Петербурге с 28 декабря 1909 по 6 января 1910 г. Дриль был председателем Исполнительной комиссии Организационного комитета съезда и в качестве председателя вел заседания съезда. Нелегко далось ему это руководство. Съезд проходил в напряженной политической обстановке, и Дриль оказался между двух огней. Сочувствуя либеральным политическим идеям, он стремился не допустить резких высказываний и формулировок, которые могли бы поставить под вопрос созыв последующих съездов.

Вот как описал состояние Дриля участник этого съезда, секретарь Комиссии по вопросу об алкоголизме, доктор Г.И. Дембо: «Немало горя принес ему съезд; немало волнений на почве столкновения различных мнений пришлось ему пережить до съезда в период его организации. Тяжело досталось ему и его почетная роль руководителя наиболее тяжелых бурных заседаний съезда. Упреки на него сыпались справа и слева. Стремясь провести благополучно съезд через подводные камни и мели, он нередко принужден был против своей воли давить прения именно при обсуждении вопросов о глубоких причинах алкоголизма, т.е. о том, что составляло основу его взглядов на народное пьянство и борьбу с ним. Большую трагедию пришлось пережить Д.А. в период этого съезда, и кто знает, как сказались эти переживания на нем. Спокойный на вид, с несколько мрачным лицом стоял он твердо на своем месте, руководя прениями и выдерживая бурные натиски разгоревшихся страстей. Но нелегко ему это давалось. Нелегка была заданная им самому себе задача».

Как заметил Дембо, Дриль «придавал огромное значение съезду и желал всячески уберечь его, чтобы сохранить возможность созыва второго и дальнейших съездов с установлением преемственности между ними», «в съезде он видел первый шаг к активной деятельности самого общества, путь широкой пропаганды и общественной борьбы с разъедающим злом». Вместе с тем Дриль не хотел превращать съезд в митинг протеста против самодержавия и понимал свою ответственность за сохранение с таким трудом начатого дела.

Дембо с сочувствием писал о сложном положении Дриля как председателя съезда: «Он берег этот съезд. Но это бережение было сопряжено с значительным ущербом для съезда. Считая, что при данных условиях этим нужно поступиться, Д.А. потратил много нервной энергии на то, чтобы лавировать между Сциллой и Харибдой. Съезд был доведен до конца, но на лице Д.А. к концу съезда видно было, сколько ему пришлось пережить и как тяжело далось ему это наружное спокойствие. Нападки на него не прекращались и после съезда: одни были против него за ограничение свободы слова, другие – за то, что он якобы позволил злоупотреблять словом».[60] Дриль не видел большой беды в прозвучавших на съезде резких словах и выражениях в адрес правительства. По его мнению, выяснение правдивой картины положения трудящихся и причин массового алкоголизма могло пойти только на пользу и способствовать оздоровлению общества.

1910-й год был особенно «урожайным» на съезды. Под напором общественности правительство понемногу сдавало свои позиции. Дриль активно участвовал в общественной жизни. Он был председателем одной из секций на I съезде по защите женщин, проводившимся по инициативе Общества защиты женщин, а также выступил с докладом о воспитании и обучении заброшенных детей на Всероссийском съезде русских деятелей по общественному и частному призрению. Дриль принимал участие в работах по развитию кооперации, трудовой помощи, земледельческих колоний, обществ патроната и т. д.

Восприимчивый ко всему новому, Дриль охотно сотрудничал в различных изданиях и поднимал самые жгучие и животрепещущие вопросы в своих статьях, публиковавшихся в «Журнале Министерства юстиции», «Юридическом вестнике», «Тюремном вестнике», «Русской мысли», «Вестнике воспитания», «Сыне Отечества», «Трудовой помощи», «Самообразовании», «Русских ведомостях», «Московском телеграфе» и пр. Дриль примыкал к кружку позитивной юридической школы во главе с С.А. Муромцевым, М.М. Ковалевским, Ю.С. Гамбаровым и др. Он был чужд доктринерства. В его работах теория неразрывно соединялась с практикой. Дриль был плодовитым автором, и его публикации могли бы составить многотомное собрание сочинений.

В последние годы жизни юрисконсульт 1-го департамента Министерства юстиции, действительный статский советник Дриль увлекся преподавательской работой. В 1904 г. он выступил с циклом лекций по педагогической психологии в Соляном городке. В 1907 г. Дмитрий Андреевич стал профессором Высших коммерческих и счетоводных курсов Михаила Владимировича Побединского, затем профессором С.-Петербургского политехнического института, на Экономическом отделении которого он читал лекции по уголовному праву. Дриль с увлечением преподавал на высших педагогических курсах – в Педагогической академии и в Психоневрологическом институте, основанном известным психиатром, профессором Военно-медицинской академии и Женского медицинского института В.М. Бехтеревым.

Для осмотра тюрем, фабрик, исправительных заведений Дриль возил своих студентов в Москву, Владимир, Нижний Новгород и другие города. Летом 1910 г. Дриль в последний раз побывал в Западной Европе, где его не оставляли мысли о Родине.[61] По возвращении из этой поездки осенью он был избран профессором уголовного права и деканом юридического факультета Психоневрологического института. Его лекции пользовались успехом у молодежи. Сбылась давняя мечта Дриля о профессуре, но Императорский университет, несмотря на все его заслуги и «генеральский чин», по-прежнему оставался для него недоступным.

Можно только удивляться тому, как у него хватало сил и времени для выполнения всех многотрудных обязанностей, которые он добровольно возложил на себя. Внешне Дриль был ничем не примечателен: худощавый, отнюдь не богатырского сложения, в очках, с чеховской бородкой клинышком, скуластый, с ясными добрыми глазами, с проницательным и немного грустным взглядом человека, повидавшего много горя на своем веку, — словом, типичный русский интеллигент, и совсем неважно, что в его жилах текла русская, украинская и турецкая кровь.

Деловитость, эрудиция, гуманность, широкий кругозор и высокие душевные качества снискали Дрилю заслуженный авторитет, но особенно поражали современников его неиссякаемая энергия и необыкновенная работоспособность. Как вспоминал С.К. Гогель, «Дмитрий Андреевич на увещания хоть немного отдохнуть всегда отвечал, что надо торопиться, а то уйдешь из жизни, ничего не сделав. Надо помнить при этом, что это дело было общественное, т. е. большею частью даровое; его, этого дарового дела, очень много, а работников на этом деле очень мало». Дриль, действительно, торопился – того, что он успел сделать, хватило бы на несколько жизней. «В этом скромном, тихом, даже застенчивом, человеке скрывался могучий, неутомимый и сильный дух служения обществу, служения наиболее обездоленной его части», — писал Гогель.[62]

Принято считать, что интеллигенция была проникнута духом безбожия и атеизма. Конечно, это слишком упрощенное представление о многоликой и многострадальной русской интеллигенции. Дриль был глубоко религиозным человеком. Отчасти он был близок Владимиру Соловьеву и, подобно многим своим современникам, испытал сильное влияние толстовства. Служение людям было его религией. Вслед за Львом Толстым он не раз повторял знаменитое евангельское изречение: «Царствие Божие внутри нас».

Дриль утверждал: «У натур, охватываемых истинно религиозным чувством, наряду с служением Высшему Существу, которое проникает всю вселенную, идет и беззаветное служение любимым детям этого Существа – людям, особенно страждущим, труждающимся и обремененным. <…> Они всегда действуют ради пользы других, а на свою долю оставляют высокое и чистое сознание совершенного добра, которое возвышает душу. Они счастливы своим чистым внутренним миром и несут с собою ясность и радость в окружающий их мир. Вот все подобные личности и есть участники того Царствия Божия, того высшего, совершеннейшего счастья, которое внутри нас и которое не может быть восполнено обладанием всеми богатствами мира».[63] Можно сказать, что Дриль писал о себе. Это было его жизненное кредо, и он неукоснительно следовал ему всю свою жизнь.

Многие люди вспоминали о нем с благодарностью. Следуя евангельской заповеди, он творил добро так, чтобы левая рука не знала, что делает правая. Мать эсера, впоследствии участника знаменитой операции «Трест» Б.В. Савинкова, Софья Александровна Савинкова, наладившая после Первой русской революции помощь заключенным Шлиссельбургской крепости, с восхищением писала о юрисконсульте Главного тюремного управления, профессоре Психоневрологического института Дриле: «Сколько доброго и благородного сделал этот человек!».

Узнав о том, что Савинковой удалось получить разрешение тюремной администрации на посещение Шлиссельбургской тюрьмы, Дриль тут же предложил ей свое содействие: «Рассчитывайте на мою помощь. Обращайтесь в затруднительных случаях ко мне. Считайте меня другом… Но соблюдайте одно условие свято: нигде не произносите моего имени… Никто не должен знать, что мы знакомы… Не бывайте у меня, и я не буду бывать у вас. Так мне удобнее будет действовать… Если буду нужен, — пишите на имя такого-то. Видеться мы будем у третьих лиц… Так, я буду вам полезнее».

Дриль сдержал свое слово. Савинкова вспоминала: «И Боже мой, сколько он помог мне! Никогда не спрашивая, за что на каторге, в чем вина, но узнавая от меня о каком-нибудь горе, несчастии, страдании, он широко помогал облегчить их. Где он хлопотал, кого просил?.. не знаю…. Но почти все мои к нему обращения были удовлетворены.

Он также предупреждал меня о грозящих тюремных репрессиях, о запрещении льгот… Предупредил меня и о существующей против меня интриге. Его смерть была истинным горем не только для меня, но и для всех несчастных и угнетенных. Память о нем всегда живет в моей душе. Какое счастье знать таких людей!»[64]

Дмитрий Андреевич Дриль скончался 1 ноября 1910 г. Смерть застигла его за письменным столом, больное сердце не выдержало перегрузок. Ему было 64 года, но он был полон планов и надежд. Ведь еще так много предстояло сделать, чтобы жизнь стала лучше и за родину не было больно и стыдно. Как сказал о Д.А. Дриле М.Н. Нижегородцев в своем прощальном слове, «он сгорел преждевременно, отдавая всего себя на служение обществу и родине. Его как-будто что-то, может быть – предчувствие скорой смерти, толкало к непосильной работе – самопожертвованию».[65]

Дриль был всецело предан делу своей жизни. «Он всю свою жизнь горел великим желанием установить правильный взгляд на сущность преступности, горел желанием убедить всех, что преступник не так виноват в своих деяниях, как большинство из нас привыкло думать, и что часть его вины, — может быть, большая, падает на нас, на общество», — вспоминал Н.С. Лобас.[66] Он стремился изменить условия общественной жизни и делал все, что было в его силах.

В бытность Дриля московским податным инспектором его называли «утрирующим пессимистом» за то, что он будоражил общественность и не давал спать спокойно заводчикам и фабрикантам, в ярких красках изображая бедственное положение рабочего люда. Он раньше многих своих современников понял опасность бездействия. Судя по его многосторонней и плодотворной деятельности, Дриля не оставляла надежда на перемены к лучшему. Его пессимизм был оптимистичным. Он не мечтал увидеть «небо в алмазах», а просто делал добрые дела.

Жизнь Дриля оборвалась в сумеречную эпоху безвременья, когда декадентские, упаднические настроения охватили общество. Порой и его одолевала грусть-тоска. Он предавался тягостным раздумьям о родине, предвидя надвигавшуюся катастрофу. Увы, самым мрачным предчувствиям «утрирующего пессимиста» суждено было сбыться. Но все-таки Дриль никогда не терял веру в человека и в возможность преобразований. П.Б. Струве назвал Дриля «радикальным гуманистом», принадлежавшим «к тому типу людей, у которых радикализм убеждений сочетается с личной мягкостью, благодушием и широкой терпимостью к людям». Он отмечал: «Дриль не был только теоретиком, и чисто теоретический интерес был ему чужд. Его гуманизм требовал практического служения людям и прежде всего обездоленным, деятельной борьбы с социальным злом».[67]

Этот деликатный, интеллигентный человек был настоящим бойцом, и до конца жизни боролся с преступностью, алкоголизмом, бедностью, голодом, нищетой, невежеством. Какие бы препятствия ни встречались на его жизненном пути, он не опускал рук, а с упорством и настойчивостью продолжал идти к поставленной цели. Известный юрист и общественный деятель Анатолий Федорович Кони, близко знакомый с Дрилем, писал, что «он – усталый, слабеющий физически и не знающий отдыха, осуществлял завет Сенеки: vivere est militāre[68] и умер внезапно, среди разгара своей деятельности, как воин с оружием в руках».[69] За мирные преобразования приходилось сражаться, и реформы дорого обходились реформаторам.

Труды Дриля переиздаются в наступившем столетии и, как это ни печально, сохраняют свою актуальность. Печально, потому что проблемы, над которыми бился наш «радикальный гуманист», не решены до сих пор. Конечно, Россия уже не та, что сто лет тому назад, но еще не пришло время «списать в архив» труды Дриля. Тем не менее они всегда будут представлять историческую ценность как документы эпохи, ставшей важным этапом в развитии отечественного уголовного права и тюремного дела.

Подводя итоги развития отечественной криминологии, профессор Нижегородской академии МВД России В.С. Устинов утверждает: «Наиболее ярким криминологом антропологического, а скорее смешанного направления был Дмитрий Андреевич Дриль (1846 – 1910), которого также можно отнести к основателям российской криминологии. Он был не только ученым, но и практикующим криминологом».[70] К этому можно добавить, что Дриль был еще и одним из преобразователей пенитенциарной системы в России на гуманных началах. Изо всех радикалов «радикальные гуманисты» вызывают наибольшую симпатию, потому что гуманности слишком много не бывает. В конце концов, именно человечность делает человека человеком.

---

[1] Гогель С.К. Дмитрий Андреевич Дриль как человек, ученый и общественный деятель // Ковалевский М.М., Гогель С.К., Беклешов М.П., Люблинский П.И., Щеглов А.Л. Дмитрий Андреевич Дриль как ученый и общественный деятель. СПб., 1911. С. 27.

[2] Дриль Д.А. Малолетние преступники. Этюд по вопросу о человеческой преступности, ее факторах и средствах борьбы с ней. Вып. 1. М., 1884; Вып.2. М., 1888.

[3] Там же. Вып. 1. С. 1.

[4] Ковалевский М.М. Дмитрий Андреевич Дриль // Ковалевский М.М. и др. Дмитрий Андреевич Дриль как ученый и общественный деятель. С.6-7.

[5] Письма А.И. Эртеля. Под ред. и с предисл. М.О. Гершензона. М., 1909. С. 118.

[6] ОР РНБ. Ф. 760 (Н.С. Таганцев). № 172. Л. 1-1 об. Письмо Д.А. Дриля Н.С. Таганцеву от 3 ноября 1884 г.

[7] РГИА. Ф. 1604. Оп. 1. Д. 161. Л. 1-1об.

[8] Дриль Д.А. Психофизические типы в их соотношении с преступностью и ее разновидностями (Частная психология преступности). Нервные, истерики, эпилептики и оскуделые разных степеней. М., 1890.

[9] ОР РНБ. Ф. 621 (А.Н. Пыпин). Ед.хр. 35. Благодарю коллегу Натаниэла Найта, обратившего мое внимание на это письмо.

[10] Анучин Д.Н. Изучение психофизических типов // Вестник Европы. 1890. № 5. С. 335.

[11] Там же. С. 339.

[12] Там же. С. 343.

[13] Слобожанин М. Черты из жизни и деятельности Д.А. Дриля // Дриль Д.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. СПб., 1912. С. XXXV.

[14] Дриль Д.А. Ссылка во Франции и России (Из личных наблюдений во время поездки в Новую Каледонию, на о. Сахалин, в Приамурский край и Сибирь). СПб., 1899. С. 25, 44-47, 57-60, 65 и др.

[15] Лобас Н.С. Д.А. Дриль на Сахалине (Из воспоминаний бывшего сахалинского врача) // Русское слово. 6 ноября 1910 г. № 256. С. 2.

[16] Там же.

[17] Там же.

[18] Дриль Д.А. Ссылка во Франции и России. С. 96.

[19] Там же. С. 170-172.

[20] Лобас Н.С. Д.А. Дриль на Сахалине.

[21] Дриль Д.А. Этюды по педагогической психологии. Вып. I. Роль чувства в жизни души. СПб., 1907. С. 44.

[22] Его же. Малолетние преступники. Вып. 1. С. 13.

[23] Его же. Преступность и преступники (уголовно-психологические этюды). 2-е изд. СПб, 1899. С. 61. Первое издание книги вышло в 1895 г.

[24] Его же. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. С. 321.

[25] Его же. Преступность и преступники. С. 290-291.

[26] История законодательства, исправительных заведений для несовершеннолетних, патроната и приютов для арестантских детей рассмотрена в ряде современных работ. См., напр.: Беляева Л.И. Становление и развитие исправительных заведений для несовершеннолетних правонарушителей в России (середина XIX – начало XX вв.) М., 1995; ее же. Патронат в России (XIX в. — начало XX в.). М., 1996; Мишина Е.В. Система отношений законодательных актов и общественной мысли к несовершеннолетним преступникам в дореволюционной России // История государства и права. 2002. № 2. С. 2-4; ее же. Патронат над несовершеннолетними в дореволюционной России // Там же. № 1. С. 10-14; Павлова И.П. Тюрьма и благотворительность в Российской империи второй половины XIX – начала XX вв. // Благотворительность в России: Исторические и социально-экономические исследования. СПб., 2003. С. 319-333; Воробьева Г.И. Общество попечительное о тюрьмах в пенитенциарной системе Западной Сибири (1836 – 1879 гг.) // Там же. С. 334-346 и др.

[27] ПСЗ II. № 43949.

[28] Дриль Д.А. Призрение несовершеннолетних преступников, «нравственно испорченных» и беспризорных детей и подростков в России // Общественное и частное призрение в России. СПб., 1907. С. 102.

[29] Беклешов М.П. Дмитрий Андреевич Дриль как педагог и руководитель дела перевоспитания несовершеннолетних преступников // Ковалевский М.М. и др. Дмитрий Андреевич Дриль как ученый и общественный деятель. С. 33-36, 38-39.

[30] Люблинский П.И. Памяти трех русских криминалистов И.Я. Фойницкого, Д.А. Дриля, Н.Д. Сергеевского. СПб., 1914. С. 69.

[31] ПСЗ III. № 8609.

[32] Там же. № 9297.

[33] Там же. № 9316.

[34] Там же. № 14233.

[35] Дриль Д.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. С. 493.

[36] ПСЗ III. № 31727.

[37] Дриль Д.А. Малолетние преступники. Вып. 1. С. 208.

[38] Там же.

[39] Беклешов М.П. Дмитрий Андреевич Дриль как педагог. С. 36-37.

[40] Дриль Д.А. Призрение несовершеннолетних преступников, «нравственно испорченных» и беспризорных детей и подростков в России. С. 112.

[41] ОР РГБ. Ф. 218. № 381, 25. Дмитриева Е.К. Воспоминания о Московском Рукавишниковском исправительном приюте за период 1864 – 1915 гг. Л. 12.

[42] Дриль Д.А. Призрение несовершеннолетних преступников, «нравственно испорченных» и беспризорных детей и подростков в России. С. 110-111; Рукавишников К.В. Московский городской Рукавишниковский приют. М., 1891. С. 20.

[43] Дриль Д.А. Призрение несовершеннолетних преступников, «нравственно испорченных» и беспризорных детей и подростков в России. С. 102-104.

[44] Там же. С. 104, 108; Его же. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. С. 491, 493.

[45] Его же. Тюрьма и принудительное воспитание // Журнал Министерства юстиции. 1900. № 3. С. 31.

[46] Там же. С.32.

[47] Его же. Призрение несовершеннолетних преступников, «нравственно испорченных» и беспризорных детей и подростков в России. С. 111.

[48] ОР РГБ. Ф. 218. № 381, 25. Л. 10.

[49] Беклешов М.П. Дмитрий Андреевич Дриль как педагог. С. 38.

[50] Дриль Д.А. Тюрьма и принудительное воспитание // Журнал Министерства юстиции. 1900. № 4. С. 161.

[51] Его же. Вопросы исправительного воспитания (Организация воспитательных заведений для несовершеннолетних) // Тюремный вестник. 1903. № 3. С. 254.

[52] Троцкий Л.Д. Пенитенциарные идеалы и гуманное тюрьмоведение // Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 20. Культура старого мира. М.; Л., 1926. С. 87, 89-90.

[53] Ковалевский М.М. Дмитрий Андреевич Дриль. С. 11.

[54] Дриль Д.А. Тюрьма и принудительное воспитание // Журнал Министерства юстиции. 1900. № 5. С. 181.

[55] Его же. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. С. 194.

[56] Вопрос о создании общественных организаций имел исключительное значение для становления гражданского общества. Условия их учреждения и деятельности рассмотрены в монографии А.С. Тумановой «Самодержавие и общественные организации в России. 1905 – 1917 годы». Тамбов, 2002.

[57] О народных университетах см.: Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале XX века. М., 1991. С.119-123.

[58] РГИА. Ф. 1081. Оп. 1. Д. 121. Л. 8-9 об.

[59] См.: Булгакова Л.А. 1) Неудавшиеся попытки созыва съездов по общественному призрению в начале XX века // Россия в XIX-XX вв. СПб., 1998. С. 195-204; 2) Медицина и политика: Съезды врачей в контексте русской политической жизни // Власть и наука, ученые и власть 1880-е – начало 1920-х годов. СПб., 2003. С. 213-234.

[60] Дембо Г.И. Д.А. Дриль и его взгляды на народное пьянство (Памяти борца за народное отрезвление) // Труды постоянной Комиссии по вопросу об алкоголизме и мерах борьбы с ним. Под ред. М.Н. Нижегородцева. Вып. XI-XII. СПб., 1913. Отд. III. С. 31-32.

[61] См.: Булгакова Л.А. Последнее свидание с Европой Дмитрия Дриля // Петербургская историческая школа. Сборник памяти Е.Р. Ольховского Вып. 4. СПб., 2004. С. 266-274.

[62] Гогель С.К. Дмитрий Андреевич Дриль как человек, ученый и общественный деятель. С. 15, 26-27.

[63] Дриль Д.А. Царствие Божие внутри нас (Психолого-социологический этюд) // Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма. 1904. № 2. С. 14.

[64] Савинкова С.А. Старое // Голос минувшего. 1915. № 11. С. 140-141.

[65] Нижегородцев М.Н. Памяти Д.А. Дриля // Труды постоянной Комиссии по вопросу об алкоголизме и мерах борьбы с ним. Вып. XI-XII. Отд. III. С. 17.

[66] Лобас Н.С. Д.А. Дриль на Сахалине.

[67] [Струве П.Б.]. Некролог. Д.А. Дриль // Русская мысль. 1910. № 12. С. 203-204.

[68] Жить – значит сражаться (лат.).

[69] Новый энциклопедический словарь Т. 16. СПб., б.г. Стб. 808.

[70] Устинов В.С. Некоторые итоги развития отечественной криминологии в XX веке // Уголовное право. 2001. № 1. С. 74.