Н.А.Тюкачёв
В начале 1990-х годов, одновременно с развалом СССР и крушением коммунистической идеологии, в полной мере обнажился кризис отечественной исторической науки. Сущность этого кризиса заключается в исчерпанности к тому времени единственной официально признанной в СССР марксистской методологии познания настоящего и прошлого. Применительно к истории народничества, можно говорить об исчерпанности некогда плодотворной ленинской концепции освободительного движения в России. Исходя из этого, 1990-е годы следует рассматривать как переходный период в отечественной историографии.
Особенностью историографии 1990-х годов было значительное расширение круга изучаемых проблем по истории России XIX века. Интенсивно освещались такие ранее «закрытые» течения общественной мысли как либерализм и консерватизм.[1] Это способствовало более адекватному изображению революционно-демократической струи в российском освободительном движении. Расширилась и проблематика в изучении народничества: появились обстоятельные работы по т.н. «либеральному» народничеству, что было совершенно новым явлением в отечественной историографии.[2]
Мы полагаем, что именно с 1991 года начался новый, постсоветский период отечественной историографии народничества. Первой «ласточкой» была относительно небольшая по объему, но очень содержательная статья В.Ф.Антонова, опубликованная в «Вопросах истории» (1991, № 1). В ней автор сделал концептуально важный вывод: «Крах централизованного социализма свидетельствует о двух ошибках Ленина… в отношении к марксизму: он совершил волюнтаристскую революцию в стране неразвитого капитализма и после нее стал следовать догматам марксовой футурологии. Но поскольку революция стала фактом, альтернативой марксизму могло быть лишь учение о социализме, выработанное народническими теоретиками-федералистами, которым Ленин пренебрег как реакционным».[3]
В коллективной работе «Наше Отечество», выпущенной также в 1991 г., глава о народничестве «В поисках социалистической перспективы» принадлежит перу В.В.Зверева. Он обоснованно утверждал, что «ленинский подход был прежде всего и главным образом взглядом политика», что «использование таких терминов как «утопическая», «мелкобуржуазная», «несоциалистическая», «реакционная» теория в отношении народничества давно устарело и не выдерживает критики».[4] В другой своей работе Зверев предложил следующее определение: «Народничество – это… явление общественной мысли, реакция образованного меньшинства России на происходившие в стране гигантские изменения: становление товарно-денежных отношений, складывание совершенно новой социальной стратификации, разрушение основ традиционной культуры… Народничество – это реакция интеллигенции на происходивший в стране процесс модернизации».[5]
В 1990-х годах некоторые историки, стремясь понять мотивы радикальных действий революционеров-народников, прибегли к методам социальной психологии и психоанализа. Социально-психологические истоки русского терроризма исследовала в своей статье Е.И.Щербакова.[6] Влияние психологического фактора в деятельности «Земли и воли» рассмотрел в своей статье С.В.Калинчук.[7] Первую в отечественной историографии попытку посмотреть на революционное движение с точки зрения психоанализа предпринял Д.Чернышевский.[8] Однако, увлекшись изучением биологического, «природного фактора» в мотивах поведения революционеров-народников, он допустил – вольно или невольно – большое искажение исторической реальности. Не отрицая (на словах) «значения социальных и идейных факторов в истории», Д.Чернышевский фактически в данной статье совершенно не коснулся этих важнейших факторов. А без их учета вряд ли можно понять соотношение различных компонентов в мотивации революционной деятельности народников.
Отметим, что изысканием психологических мотивов деятельности революционеров занимались очень немногие историки. Гораздо более значимым явлением в историографии 1990-х годов было формирование нескольких направлений, сопровождавшейся острой полемикой. Защитником традиционного марксистского подхода к истории народничества выступил известный ученый Н.А.Троицкий. Его оппоненты отрицали не только народовольческий террор, но и наличие объективных предпосылок освободительного движения в пореформенной России. Они жестко критиковали революционеров-народников с нигилистических позиций, представляющих смесь охранительной и праволиберальной концепций.
Активная фаза полемической борьбы продолжалась около четырех лет, в 1996-1999 гг. Все это время Н.А.Троицкий последовательно защищал свои взгляды о месте, роли, значении террора в деятельности «Народной воли», что и было основным предметом дискуссии. Однако менялись оппоненты, против которых была направлена критика саратовского историка. Сначала Н.А.Троицкий спорил с А.Левандовским, затем критиковал А.Боханова и П.Зырянова. После этого развернулась его полемика с Г. Каном.
Полемика Троицкого с Левандовским развернулась на страницах журнала «Родина» в 1996г.[9] Ее сутью было диаметрально противоположное отношение к террористической борьбе народовольцев. Троицкий отметил, что под влиянием политической конъюнктуры «входит в моду критика народников с охранительных позиций». Основной его тезис заключался в том, что ни в программе «Народной воли», ни в ее деятельности «террор никогда не занимал главного места». В доказательство Троицкий привел давно опубликованные им архивные данные о 8 тысячах репрессированных за участие в «Народной воле» «только за два с половиной года». А в терроре, по его словам, участвовали только «члены и ближайшие агенты Исполнительного комитета да несколько сменявших друг друга метальщиков, техников, наблюдателей». При таком «удельном весе» террора, он «как своего рода боеголовка революционного заряда», оказался на виду, «заслоняя собой остальную, глубоко законспирированную работу партии». Царские охранители «намеренно раздували» представление о всех народовольцах как о террористах. Автор особо подчеркивал, что «красный» террор народников был исторически обусловлен, что они прибегли к нему вынужденно, в ответ на «белый» террор царизма против участников мирного «хождения в народ».[10] Троицкий решительно и аргументировано критиковал клеветнический тезис своих оппонентов о том, что народовольцы, якобы, « не думали умирать за народ, а рвались к власти ради собственного блага и славы». По справедливому утверждению Троицкого, народовольцы знали, что «начинают борьбу, в которой им самим не дожить до победы». Тип русского народовольца прекрасен тем, что он «соединяет в себе два высочайших типа человеческого величия: мученика и героя».[11] Такая аргументация в защиту «Народной воли» от ее современных «врагов» в дальнейшем многократно воспроизводилась автором в статьях и книгах.[12]
Отвечая своему оппоненту, Левандовский также был резок и категоричен. Он назвал позицию Троицкого «совершенно неудовлетворительной», архаичной, восходящей «к революционному подполью» пореформенной России. «Право же, иногда возникает ощущение, что статью писал чудом доживший до наших дней член Исполнительного комитета «Народной воли», — так характеризовал автор позицию саратовского историка.[13] По мнению Левандовского, не было каких-либо принципиальных различий между нечаевщиной и другими тактическими приемами народников. Он писал: «Мне представляется, что между якобинством Заичневского, нечаевщиной, хождением в народ, «Народной волей» и многими прочими явлениями революционного движения пореформенной России каких-то глухих, непроходимых границ просто не существует. По одной причине: действующим лицом имеет место быть интеллигент-разночинец, причем воинствующий».[14]
Критические замечания высказал историк из Саратова и в адрес П.Зырянова — одного из авторов вузовского учебника, изданного в 1996 году.[15] Многочисленные «оплошности» в разделах об освободительном движении Троицкий однозначно объяснил «желанием П.Зырянова принизить все революционное», а также «его неведением о рассматриваемом предмете». Речь идет о классификации «Народной воли», которую Зырянов назвал «организацией», а на самом деле «она представляла собой первую в России революционную и вообще политическую партию». По мнению Троицкого, в пособии Зырянова неправильно освещены «цели, задачи, планы, масштаб и сферы деятельности «Народной воли». Представляя точку зрения оппонента, Троицкий подчеркнул: «По Зырянову, «Народная воля» главной своей задачей считала захват власти. После этого предполагалось созвать Учредительное собрание… Тактика захвата власти, избранная народовольцами, заключалась в запугивании и дезорганизации правительства путем индивидуального террора. Исподволь готовилось и восстание». Эти, на наш взгляд, достаточно взвешенные и реалистичные суждения Троицкий саркастически назвал «мешаниной из кривотолков вокруг Программы «Народной воли». Далее он правильно, с его точки зрения, расставил акценты: «В действительности «Народная воля» ставила целью «отнять власть у существующего правительства и передать ее Учредительному собранию» посредством народной революции, застрельщиками которой должны были стать военные, студенты, рабочие, а главной силой — крестьянство. «Исподволь» же готовился (в качестве вспомогательного средства) индивидуальный террор с двоякой функцией: дезорганизовать правительство и возбудить народные массы, чтобы затем поднять возбужденный народ против дезорганизованного правительства».[16]
В клевете на революционных народников Н.А.Троицкий обвинил автора книги «Император Александр III» А.Н.Боханова, по словам которого, народники «не хотели преобразований, они грезили о крушении», чинили «кровавую оргию». Троицкий, несомненно, был прав, утверждая, что на самом деле народовольцы боролись «за уничтожение самодержавного деспотизма, жандармского произвола, кабалы и бесправия народных масс», что «к цареубийству народники прибегли в ответ на «кровавую оргию» царизма. Общая оценка книги Боханова дана в следующих очень резких, но, по нашему мнению, справедливых словах Троицкого: «А.Н.Боханов – монархист вульгарно-агрессивного толка… Его книга об Александре III воспринимается как анахронизм, нечто вроде придворной хроники, каковую мог бы написать сто лет назад кто-нибудь из флигель-адъютантов Его Величества, вооруженных не столько знаниями, сколько остервенением против любого… инакомыслия».[17]
Идейной непримиримостью и жесткостью отличалось полемика Н.А.Троицкого с Г.С.Каном — автором книги о «Народной воле». [18] В рецензии на эту монографию саратовский историк писал, что она «проникнута ненавистью» к революции, а ее автор «симпатизирует царизму». Книга Кана характеризована рецензентом как «крайне поверхностная» в научном отношении. Троицкий вполне обоснованно констатировал, что автор «плохо ориентируется в источниках и литературе о «Народной воле», а вся первая глава книги «представляет собою компилятивную сводку элементарных сведений об организациях т.н. «чайковцев», «москвичей» и землевольцев».[19]
Г.С.Кан не согласился «с идеологической стороной» рецензии Н.А.Троицкого. Смертные казни революционеров он обосновал «не только правом, но и обязанностью любого правительства принимать адекватные меры к тем, кто в политической борьбе применяет насилие». По мнению Кана, о неготовности масс «к восприятию идей демократии» свидетельствовали события, последовавшие «после демократической Февральской революции 1917 года».[20]
Откликаясь на это письмо, Троицкий снова опровергал все «оправдания» Кана, приведя уже многократно использованные доводы. Полемика двух историков, на наш взгляд, не могла дальше быть продуктивной, так как оппоненты исчерпали свои аргументы. Причем каждый из них ни в чем не изменил своей первоначальной позиции. Видимо, это осознл и Н.А.Троицкий, который сделал вывод: «Итак, своим письмом в редакцию Григорий Семенович Кан как «разоблачитель» «Народной воли» обличил сам себя, невольно подтвердив все сказанное в моей рецензии о дилетантизме и предвзятости его книги».[21]
Заинтересованный разговор специалистов из Института российской истории РАН по проблемам освободительного движения состоялся в редакции журнала «Отечественная история». Участники «Круглого стола» высказались по самым острым проблемам истории народничества.[22] Поводом к дискуссии стал 16 выпуск саратовского сборника «Освободительное движение в России». Участники «Круглого стола» высоко оценили значение этих сборников в отечественной исторической науке. По словам В.Я.Гросула, «сборник солидный, авторитетный и желанный». Е.Л.Рудницкая сказала, что сборники «завоевали высокий научный авторитет; они стали прочным, постоянно действующим фактором отечественной историографии». В.А.Твардовская подчеркнула: «Сборник внес большой вклад в освещение малоизученных проблем освободительной борьбы в России, не только успешно соперничая в этом плане с журналами «Вопросы истории» и «История СССР», но и во многом опережая их».[23]
Разные мнения были высказаны по вопросу о сущности «традиционных» и «современных» взглядов на освободительное движение в России. «Глубокое удовлетворение здоровым традиционализмом саратовцев» выразил В.Я.Гросул. По его словам, авторы сборника «не дрогнули», не пополнили отряд приспособленцев от науки, но и о закостенелой твердолобости ученых-волжан тоже говорить не приходится». Полемика Н.А.Троицкого с А.А.Левандовским далеко вышла «за рамки травиального обмена мнениями двух исследователей». Гросул напомнил о «застарелой болезни» историографии народовольчества – подмене исследовательского подхода «судебно-прокурорским». Что касается противостояния «между революционной и самодержавной Россией», то оно имело объективные причины и началось задолго до революции 1905 года. По убеждению Гросула, альтернативы пути страны «к грандиозной революции» не было, поэтому к революции «нужно было хорошо подготовиться, чтобы сделать ее издержки как можно менее значительными». И именно организации революционеров «принадлежала здесь ведущая роль». В этой связи «тщетно искать компрометирующие материалы как на одну, так и на другую противоборствующие стороны».[24]
О.И.Киянская в начале выступления, на наш взгляд, несколько неожиданно заявила: «Вопросы вызывает в первую очередь сам термин «освободительное движение». Кого необходимо было освобождать и от чего?». Видимо, такой вопрос был вызван тем обстоятельством, что Киянская, по ее словам, занималась изучением движения декабристов, а не народников. Заслуживают внимания тезис Киянской о том, что «сам факт» цареубийства народовольцами имел для политической истории России большее значение, чем их агитация. Поэтому Троицкий не прав, отрицая террористический характер «Народной воли». Кроме того, Киянская заявила, что «вторая революционная ситуация в России», тем более связанная с деятельностью «Народной воли, — не более, чем идеологический фантом, не подтвержденный фактами».[25]
Высоко оценив научные заслуги Н.А.Троицкого, труды которого «имеют непреходящее научное значение», Е.Л.Рудницкая в самом названии его статьи — «Дилетантизм профессионалов» — увидела «психологический подтекст, довлеющий над позицией автора». По ее мнению, на позиции Н.А.Троицкого сказывается «инерция сложившихся подходов, трактовок, восприятия, эмоциональное «вживание» в революционную стихию с ее идеологическими и нравственно-этическими составляющими». Троицкий прав, когда он упрекает в дилетантизме «некоторых современных авторов, пишущих по проблеме русских революций», так как «нигилистическая позиция не продвигает в понимании этого феномена». Но ему «не способствует и «застывшая»… позиция ответственного редактора «Освободительного движения в России». Свои принципиальные соображения Рудницкая выразила весьма жестко: «Между тем, апологетика наглухо перекрывает путь к углубленному исследованию, адекватному раскрытию сути явления. Это хорошо видно на примере аргументации Н.А.Троицкого по вопросу о месте террора в деятельности «Народной воли». Никакие положения программы общества, выразившего своей деятельностью кульминацию народничества, не меняют того факта, что террор оказался единственной действенной формой борьбы народовольцев за торжество демократических и социалистических идеалов, сосредоточив на себе их духовные и материальные силы. В этом трагедия русского революционного движения, трагедия бесконечно углубленная дальнейшей русской историей». На наш взгляд, против такой аргументации трудно что-либо возразить.
По основным проблемам полемики Троицкого с Левандовским высказалась В.А.Твардовская. Она очень точно подметила, что спор историков «оказался не очень глубоким – не из тех, где рождается истина». Этот спор — «скорее столкновение противоположных оценок нашего революционного прошлого, чем попытка разобраться в истоках его, в социальной и психологической природе его деятелей». По словам Твардовской, оба историка уверены в своей правоте, у них нет желания прислушаться к аргументам оппонента: «Левандовский справедливо упрекает своего оппонента в том, что ему неведомы сомнения «в правоте и правомерности» террора и революционного насилия. Но сам он столь же безапелляционен в своих суждениях о революционерах как истинных «бесах» русской жизни, носителях зла, мешавших ее нормальному течению».
Кроме того, В.А.Твардовская обратила внимание на опасность для историка отхода от принципа историзма: «В канун XXI века вполне естественно быть сторонником эволюционного развития и надеяться, что революции ушли в прошлое. Но оценивать идеи и действия революционеров вековой давности, исходя из нынешнего миропонимания, значит нарушать принцип историзма. Деятели освободительного движения XIX века не имели в своем распоряжении того исторического опыта, которым вооружены наши современники, прежде всего опыта наших революций. То, что стало ясным более ста лет спустя, им представлялось по-иному. Они-то еще могли считать революционный способ решения социальных и политических проблем наиболее верным».[26]
В.А.Твардовская аргументировано возразила против тезиса об изолированности революционеров-народников от российского либерального общества. Она отметила: «Вообще революционное движение не есть нечто чужеродное для русского пореформенного общества, некое наносное зло, противостоящее его здоровым силам, как, по-видимому, думает А.А.Левандовский. В работах Н.А.Троицкого и других исследователей как раз и показано, что пореформенное общество было связано с революционным движением множеством нитей – невидимых и зримых. «Единоборство» народовольцев с самодержавием – понятие весьма условное».
Явным просчетом Левандовского исследовательница считала его игнорирование «воздействия на революционеров политики самодержавия», которое заключалась не только в репрессиях. Дело в том, что «власть… по-своему моделирует своих революционных противников». Российские революционеры «столь же жестоки и непримиримы, и так же, как эта власть, не сомневаются в своем праве решать за народ его судьбу». Твардовская привела мысль Ф.М.Достоевского: «Все пред всеми виноваты» и сделала вывод: «Не надо снимать с русских революционеров исторической вины, но и не следует только на них возлагать весь ее груз».[27]
Актуальность обсуждаемых проблем и суть взглядов противостоящих сторон очень точно сформулировал С.В.Тютюкин: «Налицо явная конфронтация двух позиций: одни (в основном, это те, кто давно профессионально занимается данной проблематикой, лично пережив и перестрадав все драматические коллизии, связанные с последовательной сменой сталинских и антисталинских настроений, «перестройки» и «постперестройки») стремятся хоть как-то защитить историю освободительного движения и русскую революцию как ее составную часть от огульного отрицания и глумления; другие (как правило, более молодые) вполне искренне или чутко уловив настроения нынешних «верхов» и определенной части современного общества, решительно атакуют всех либеральных и тем более революционных «утопистов» и «отщепенцев» XIX — начала XX вв., проложивших, по их мнению, дорогу коммунизму и тоталитаризму».[28]
Тютюкин выразил убеждение, что «давно настала пора… перейти от эмоций к взвешенному и спокойному анализу, научиться слушать и уважать мнение инакомыслящих, не упрощать сложное и не усложнять простое и ясное». По его мнению, нет никаких оснований сомневаться в том, что «освободительное движение существовало», что «в XIX и в начале XX в. оно шло по нарастающей и непрерывно расширяло круг своих участников». Его целью было «освобождение общества от произвола самодержавного режима, борьба за гражданские права и свободы, за предоставление всем людям возможности жить и трудиться в достойных человека условиях».
В выступлении Тютюкина проявилось стремление, критикуя крайние позиции, найти оптимальный, взвешенный, реалистичный подход к проблеме. Он подчеркнул, что нельзя «закрывать глаза на теневые стороны освободительного движения», но совершенно неправильно «превращать всех участников этого движения в «бесов». Ученый справедливо отметил как «неоспоримый факт» то обстоятельство, что «абсолютное большинство его участников, причем не только либералы, но и революционеры, руководствовались самыми чистыми и добрыми побуждениями, были искренними патриотами своей Родины и защитниками интересов трудящихся масс». С.В.Тютюкин выделил «уязвимые места» в позициях и Троицкого, и Левандовского. Он выразил сомнение в том, что Россия в 1859-1863 и 1879-1881 гг. переживала «революционные ситуации». Вместе с тем, по словам Тютюкина, нельзя принять и точку зрения Левандовского, который «осуждает народовольцев, сбрасывая со счетов те трагические обстоятельства, которые толкали их на террор». Общий вывод С.В.Тютюкина, на наш взгляд, весьма убедителен: «Если нам не нужны новые революции, то это не значит, что мы не должны изучать историю освободительного движения и историю российских революций. Скорее, наоборот».[29]
Таким образом, на наш взгляд, в выступлениях В.А.Твардовской и С.В.Тютюкина был отчетливо сформулирован более адекватный, реалистичный подход к истории освободительного движения. Именно этот подход, отрицающий крайности непримиримых традиционного и нигилистического подходов, представляется в настоящее время наиболее перспективным.
Крупным вкладом в развитие постсоветскую историографии народничества и общественной мысли России является монография В.А.Твардовской и Б.С.Итенберга «Русские и Карл Маркс: выбор или судьба?», изданная в 1999 году. Мы полагаем, что именно с этой книги нужно вести отсчет современной историографии народничества. Ценность этой книги в том, что ее авторы дали новую трактовку отношений русских интеллигентов-разночинцев «либерального и народнического толка» к Марксу и марксизму. Эти отношения были совсем не такими, какими они изображались в течение десятилетий в советской (коммунистической) историографии. «Подготовив и совершив революционный переворот под знаменем марксизма, но совсем не по Марксу, большевики провозгласили его учение «единственно верным». С получением статуса официальной идеологии пролетарского государства, марксизм стал неприкасаемым», — отметили авторы монографии.[30] По-новому, непредвзято рассмотрев сложную проблему, Твардовская и Итенберг совершили подлинный прорыв в исторической науке, прорыв от догматического цитирования «классиков марксизма» к их научному изучению в контексте переосмысления прошлого нашего Отечества.
Большую помощь в преодолении стереотипов мышления и в избавлении от мертвого груза окаменевших догм может оказать книга В.А.Твардовской о крупнейшем историке общественного движения в России Б.П.Козьмине.[31] Монография В.А.Твардовской – это книга не только об исторических трудах Б.П.Козьмина, но и о пределах свободы историка от официальной идеологии и политики, о соотношении нравственности и политики, нравственности и науки.
Характеризуя проблематику научного творчества Козьмина, В.А.Твардовская отметила его «устойчивый интерес» к «заговорщическому» («бланкистскому») течению в русском революционном движении». [32] В книге о П.Н.Ткачеве, выпущенной в 1922 г., Козьмин увидел сходство представлений Ткачева о будущем социалистическом обществе с идеями героев романа Достоевского «Бесы». Как отметила Твардовская, анализ «политической доктрины Ткачева приводит Козьмина к не менее любопытным аналогиям». По мысли Козьмина, рассуждения Ткачева о роли государства – «яркий образец того, насколько идеи Ткачева близки к нашей современности». Козьмин считал, что «не называя диктатуру пролетариата своим именем, Ткачев все время говорит о ней». Исследователь увидел «поразительное совпадение» представлений Ткачева о диктатуре пролетариата «с практикой русской революции, разразившейся почти через полстолетия».[33]
В заключение автором сделан вывод о необходимости освобождения исторической науки от влияния политики и государственной идеологии: «Уроки судьбы Бориса Павловича Козьмина – историка по призванию, честного, деятельного, способного, по-своему утверждают мысль, давно утвердившуюся в цивилизованных государствах, но в советском обществе считавшуюся крамольной: наука история должна быть независимой от политики и идеологии. Чтобы исполнить свое предназначение, история должна быть наукой точной, основанной на фактах, стремящейся к истине, какой бы нежелательной и невыгодной, с идейно-политической точки зрения и политических интересов и государственных интересов, не казалась бы истина. История – самая свободолюбивая из наук. К такой истории стихийно, интуитивно стремился ее летописец Козьмин»[34]
Значительным вкладом в современную, постсоветскую историографию народничества являются монографии В.А.Исакова и О.В.Будницкого, посвященные важнейшим аспектам крайнего левого радикального течения в революционном движении. В книге В.А.Исакова[35] показано развитие идеи заговора в русском революционном движении на протяжении сорока лет: от петрашевцев до поздней «Народной воли». Монография построена на широкой источниковой базе, причем использованы не только опубликованные источники, но и материалы отечественных архивов, а также Национального архива Франции. Активное использование источников и очень широкого круга исследовательской литературы позволило автору впервые в отечественной историографии комплексно изучить проблему заговорщичества. В книге Исакова разработано понятие заговора, дана типологизация и периодизация развития концепций заговора, что совершенно отсутствовало в предыдущей историографии. Авторское определение заговора содержится в следующих словах: «Под заговором следует понимать подпольную деятельность тайного общества революционеров-социалистов, реализующих свою программу борьбы с самодержавием и доводящего дело до победы над ним и утверждения в стране социализма».[36] Отметим, что в работе рассматривается не только становление концепции заговора, но и отношение к ней теоретиков и идеологов народничества А.И.Герцена и Н.П.Огарева, Н.Г.Чернышевского, М.А.Бакунина, П.Л.Лаврова.
В 2000 г. было опубликовано обстоятельное исследование О.В.Будницкого о терроризме в российском освободительном движении. [37] Основными причинами перехода народников к террору автор считал совокупность нескольких факторов – это и «разочарование в готовности народных масс к восстанию», и «пассивность большей части общества», и «желание отомстить за преследования со стороны правительства». К этим известным причинам добавлен своеобразный «провоцирующий» фактор: «Персонификация власти, сакральность фигуры царя вызывали великий соблазн – одним ударом разрушить могущество этой власти, расчистить дорогу для осуществления идей, которые должны привести к всеобщему благоденствию».[38]
Следует согласиться с мнением автора, что «возникновению и живучести терроризма в России способствовала в значительной степени сама власть». В этот известный тезис Будницкий внес очень важный новый нюанс. Речь идет не только о «нередко необоснованной и чрезмерно жесткой репрессивной политике» власти. Автора сделал акцент на том, что «власть изначально придавала революционерам чрезмерное значение, возвышая их тем самым и в собственных глазах, и в глазах общества». Власть «рассматривала террористов как по существу равную сторону, ей противостоящую». Власть «не сумела стать выше террористов». Исследователь обратил внимание на «неадекватность представлений власти о реальной силе террористов и неадекватность мер, принимаемых в их отношении». [39]
По мнению автора, в переходе народников от пропаганды к террору «решающую роль… сыграли факторы не логического, а скорее психологического порядка». Психологические факторы перехода к террору Будницкий описал так: «Настроение революционеров, отчаявшихся вызвать какое-либо движение в народе, толкало их к более решительным действиям; место одного мифа – о готовности народа к немедленному бунту за лучшую долю, занял другой – о том, что реализации народных устремлений, выявлению его настоящей воли мешают, прежде всего, внешние условия. Народовольцы, признавшись в безрезультативности пропаганды в крестьянстве, стыдливо объявили террор лишь одним из пунктов своей программы; ультратеррористическая программа Н.А.Морозова была отвергнута. Однако на практике их деятельность, как и предрекал Морозов, пошла по пути наибольшего успеха, т.е. терроризма».[40]
Цареубийство 1 марта 1881 года «стало ключевым моментом в истории терроризма в России». Хотя народовольцы добились своей цели, но это был не только «величайший успех», но и «величайшая неудача террористов». Действительно, после удачного покушения «не произошло каких-либо народных волнений», а власть после недолгих колебаний «отказалась идти на уступки обществу, не говоря уже о террористах». Хотя успех народовольцев обернулся «гибелью партии», он имел и другие, «непрямые» последствия. Характеризуя такие «непрямые» последствия, Будницкий писал: «Цареубийство 1 марта 1881 года доказало, что хорошо организованная группа обыкновенных людей может достичь поставленной цели, какой бы невероятной она ни казалась. Убить «помазанника Божия» в центре столицы, объявив ему заранее приговор! И вся мощь великой империи оказалась бессильной перед «злой волей» этих людей. В этом был великий соблазн… Возможно, важнейший итог события 1 марта 1881 года – «десакрализация» власти».[41]
Пожалуй, впервые в отечественной историографии Будницкий исследовал причины «живучести» терроризма в России. Эта «живучесть», по его мнению, объяснялась не только тем, что террор «оказывался временами единственно возможным», но и «наиболее эффективным» средством борьбы «при ограниченности сил революционеров». Революционный террор «действительно заставлял правительство идти на уступки», например, в период «диктатуры сердца» М.Т.Лорис-Меликова. [42]
Заключительный вывод монографии О.В.Будницкого касается, казалось бы, далеких, но неотвратимых последствий террора в дореволюционной России: «Разразившаяся в 1917 году катастрофа продемонстрировала, что раковые клетки насилия, притаившиеся в общественном организме, способны к очень быстрому разрастанию при благоприятных обстоятельствах. Политические убийства, от которых «принципиально» не отказывалась ни одна революционная партия в России, стали главным аргументом в борьбе против идейных противников. Государственный террор, унесший с 1917 года миллионы жизней, имеет генетическую связь с террором дореволюционным – как лево – и правоэкстремистским, так и правительственным».[43]
Кроме работ, в которых рассмотрены важные стороны народнической теории и практики, в современной историографии появилось, наконец, и обобщающее исследование роли и места народничества в истории России. Это научно-популярная, предназначенная для учителей книга В.В.Зверева: «Народники в истории России».[44] Она вышла в свет почти через 40 лет после известной работы В.Ф.Антонова «Революционное народничество». В свое время, в середине 1960-х годов, она была определенным итогом, отражающим десятилетнее освоение советскими историками ленинской концепции освободительного движения в России. Ее активно использовали не только школьные учителя, но и студенты-историки. Думается, что современная интерпретация истории народничества в работе В.В.Зверева будет также полезна не только учителям, но и всем, кто интересуется прошлым нашего Отечества.
Книга охватывает все аспекты полувековой истории теории и практики народничества: становление и развитие доктрины, истоки и социальную сущность, характер взаимоотношений революционной и реформаторской ветвей, деятельность народнических организаций. Автор считал своей задачей пересмотр «традиционных оценок, не лишенных политического пристрастия». По мнению Зверева, «сегодня уже нельзя отождествлять народническое мировоззрение только с «русским», «крестьянским» социализмом», так как его содержание «гораздо шире и включает в себя как социалистические, так и антикапиталистические, антилиберальные идеи». Кроме того, «сам народнический социализм имел множество оттенков, нюансов, которые не укладываются в рамки революционного радикализма». Отказавшись от термина «либеральное народничество», так как «либерализм и народничество – доктрины, полярные в своей основе», Зверев заменил его более адекватным понятием «реформаторское народничество». [45]
Именно в народничестве, по мысли автора, «в полной мере» проявились «дуалистичность и противоречивость взглядов отечественной интеллигенции». Если первоначальное отношение «оппозиционно настроенной интеллигенции России к народу можно охарактеризовать одним словом – просветительство», то уже на рубеже 1850-1860-х годов «произошло размежевание в оппозиционном движении на народников-социалистов и либералов».
Вывод автора о сущности идей «родоначальников народничества» А.И.Герцена и Н.Г.Чернышевского заключается в том, что «при всех различиях в понимании всеобщих законов истории, в оценках национальных особенностей России» эти мыслители «были едины в признании реформ наиболее целесообразным способом преобразований». Главными «скрепами их идейны конструкций» были патриотизм, эволюционизм и социализм. Они верили в просветительскую миссию интеллигенции под лозунгом «Все для блага народа». Конкретные их требования заключались в «наделении крестьян землей без выкупа, организации местного самоуправления с достаточно широкими правами, созыве всесословного представительного учреждения».[46]
Однако к концу 1860-х годов «запас идейного влияния родоначальников народничества был в значительной мере исчерпан». Практика общественного движения требовала развития, конкретизации и детализации «в целом общих и неопределенных доктринальных положений». Это касалось самых главных проблем движения: «соотношения политических и экономических требований, взаимоотношения авангарда (партии) и масс, использования легальных и нелегальных методов работы, места просвещенного меньшинства в социальном прогрессе». Теоретики народничества П.Л.Лавров, М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев, Н.К.Михайловский «указали новые подходы». Их работы являлись своего рода «связующим звеном двух поколений русских социалистов» 1860-х и 1870-х годов. В то же время, в конце 1860-х годов, среди социалистов- народников произошло размежевание на сторонников революционного и реформаторского пути преобразований. Общим для тех и других было желание добиться блага народу. Но теперь к известной формуле: «Все для блага народа» было добавлено: «Все через народ, все посредством народа».
В период 1870-х годов преобладало влияние революционного народничества, которое стремилось «при помощи различных средств поднять на борьбу с самодержавием инертную крестьянскую массу». Однако русское крестьянство «осталось глухо к революционным призывам радикалов». Поиски новых подходов привели к требованиям «преобразования политического строя страны», что у радикальных революционеров выразилось в деятельности «Народной воли».[47]
Итак, изучение постсоветской историографии народнического движения позволяет сделать определенные выводы. Этот период начался в 1991 году и делится на два различных по своему содержанию этапа: 1990-е годы и с 1999 года до наших дней.
Характерной особенностью историографии 1990-х годов является то, что это был сложный, противоречивый и болезненный процесс постепенного выхода за пределы марксистской методологии исследования. Этот процесс сопровождался появлением новых, психологических подходов к осмыслению причин революционного движения, мотивов тех или иных действий его участников.
Вместе с тем в историографии обнажилось резкое противостояние двух крайних подходов к сущности революционного движения. Один подход является традиционным марксистским. Другой, нигилистический подход, по сути, является смесью дореволюционных «охранительной» и праволиберальной концепций. В наиболее концентрированном виде это противостояние отразилось в полемике Н.А.Троицкого с А.А.Левандовским, Г.С.Каном, А.Н.Бохановым.
Позитивным итогом дискуссии было появление взвешенного, реалистичного направления в историографии народничества, которое было сформулировано Б.С.Итенбергом, В.А.Твардовской и С.В.Тютюкиным. Именно это направление представляется нам наиболее плодотворным и перспективным.
Современный этап постсоветской историографии начинается с 1999 года. Главной его особенностью является полное преодоление многими ведущими историками односторонней ленинской концепции освободительного движения. В результате появилось несколько крупных работ, в которых по-новому исследуются важнейшие проблемы народнического движения. Следует отметить, что авторами этих современных исследований являются как историки старшего поколения Б.С.Итенберг и В.А.Твардовская, так и более молодые историки В.В.Зверев, В.А.Исаков, О.В.Будницкий и другие.
[1] См.: Секиринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России: Очерки истории (середина XIX- начало XX в.) М., 1995; Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. М..1999; Российский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика /Под ред. В.Я.Гросула. М.,2000.
[2] См.: Балуев Б.П. Либеральное народничество на рубеже XIX- XX веков. М.,1995; Зверев В.В. Реформаторское народничество и проблема модернизации России. От сороковых к девяностым годам XIX в. М., 1997.
[3] Вопросы истории. 1991. № 1. С.18.
[4] Наше Отечество. Опыт политической истории. Том.1. М., 1991. С.193, 199.
[5] Там же. С. 23, 365.
[6] См.: Щербакова Е.И. «Отщепенцы». Социально-психологические истоки русского терроризма //Свободная мысль. 1998. №1. С.88-100.
[7]См.: Калинчук С.В. Психологический фактор в деятельности «Земли и воли» 1870-х годов //Вопросы истории. 1999. №3. С.46-58.
[8]См.: Чернышевский Д. Революционное движение в России с точки зрения психоанализа //Волга. 1994. №5-6.
[9] См.: Троицкий Н. Друзья народа или бесы? //Родина. 1996. №2. С.67-72; Левандовский А. Бомбисты //Родина. 1996. №4. С.48-56.
[10] Там же. С.70.
[11] Там же. С.71-72.
[12] См.: Троицкий Н.А. «Народная воля» и ее «красный террор» //Индивидуальный политический террор в России. XIX- начало XX вв. М.,1996. С.17-23; Троицкий Н.А. За что я люблю народовольцев //Освободительное движение в России. Выпуск 19. Саратов, 2001. С.159-163; Троицкий Н.А. Россия в XIX веке .Курс лекций. М., 1997; Троицкий Н.А. Крестоносцы социализма. Саратов, 2002.
[13] Родина. 1996. №4. С.49, 54.
[14] Там же. С.49-50.
[15] Зырянов П., Боханов А. История России. С начала XYIII до конца XX века. М., 1996.
[16] Троицкий Н.А. Вечное возвращение //Свободная мысль. 1997. №4. С.106-107.
[17] Троицкий Н.А. «Пустопорожнее словоблудие» //Освободительное движение в России. Выпуск 18. Саратов, 2000. С.157, 159.
[18] Кан Г.С. «Народная воля»: Идеология и лидеры. М., 1997.
[19] Троицкий Н.А. Еще один суд над партией «Народная воля» //Освободительное движение в России. Выпуск 17. Саратов, 1999. С.146-147.
[20] Канн Г.С. «Разоблачители» и «апологеты» «Народной воли» //Освободительное движение в России. Выпуск 19. Саратов, 2001. С.184-185.
[21] Троицкий Н.А. Саморазоблачение «разоблачителя» //Освободительное движение в России. Выпуск 19. Саратов, 2001. С.191.
[22] Освободительное движение в России: современный взгляд или приверженность традициям? «Круглый стол //Отечественная история. 1999. №1. С.3-18.
[23] Там же. С.3, 7, 8.
[24] Там же. С.3-5.
[25] Там же. С.13-14.
[26] Там же. С.9.
[27] Там же. С.10-11.
[28] Там же. С.16.
[29] Там же. С.16-18.
[30] Твардовская В.А., Итенберг Б.С. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М., 1999. С. 212.
[31] Твардовская В.А. Б.П.Козьмин. Историк и современность. М., 2003.
[32] Там же. С.32.
[33] Там же. С.35, 36.
[34] Там же. С.218-219.
[35] Исаков В.А. Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х – первая половина 1880-х годов. М., 2004.
[36] Там же. С.3.
[37] Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.) М., 2000.
[38] Там же. С.337.
[39] Там же. С. 337-338.
[40] Там же. С.339-340.
[41] Там же. С.340-341.
[42] Там же. С.344, 345, 346.
[43] Там же. С.357.
[44] Зверев В.В. Народники в истории России: Книга для учителя. М.,2003.
[45] Там же. С.3.
[46] Там же. С.139.
[47] Там же. С. 140.
Добавить комментарий