Стюарт Томпстон
Ярко выраженный национализм, характерный для последних десятилетий существования царской России, а потом примешанный к антикапиталистической позиции ее советских последователей, являлся инструментом в советской историографии для снижения роли иностранного предпринимательства в дореволюционной России и для описания в негативных тонах вклада отечественных предпринимателей в социальное и экономическое развитие страны. Однако современная российская историография показывает исконно русских деловых людей в более позитивном свете. Ведущая текстильная династия, к примеру, Морозовы, на долю которых приходилось в начале XX в. около 10% всей продукции отрасли, и которых в советскую эпоху осуждали за жесткость во взаимоотношениях с рабочими и за отставание во внедрении новых технологий, совсем недавно была реабилитирована[1]. Время, кажется, благосклонно и для переоценки процесса притока текстильного оборудования из Британии в Россию, а также для переосмысления обвинения, брошенного Русским техническим обществом (далее РТО) в 1890-е гг. в адрес британской технологии, которая якобы оказывала тормозящее воздействие на развитие российской текстильной промышленности. По сути дела решение данного вопроса включает в себя изучение роли уроженца Бремена Людвига Кнопа (1821–1894), который после непродолжительного периода работы в Манчестере в фирме «Де Джерси», занимавшейся экспортом хлопка, отправился в Россию, чтобы стать главным проводником английской машинной техники в хлопчатобумажную отрасль страны.
Этот пример межгосударственной технической диффузии предоставляет возможность проанализировать вопрос, до какой степени российский опыт отражает всеобщий процесс. Раньше утверждалось, что в любом случае процесс развития России является sui generis (своеобразным)[2]. Как принято считать, все используемые модели технологического трансферта ставят сложные, если не сказать непреодолимые, проблемы. Однако, как предлагает Джереми, «если процесс рассматривается как движение через международные и культурные границы как минимум двух обществ, то в этом случае составные элементы могут быть приведены в порядок отношениями, которые составляют модель, аналогичную реальному мировому опыту»[3]. Он охарактеризовал процесс межгосударственной технической диффузии как процесс, состоящий из четырех стадий с определенными отличительными характеристиками. Вопрос о том, в какой степени российская ассимиляция английской текстильной технологии соотносится с моделью Джереми, является важной темой данной статьи.
Среди факторов, которые рассматриваются в качестве полезных для страны, вступившей на путь интенсивной индустриализации, технологическое заимствование занимает самое важное место. Запоздалое экономическое развитие, как отметил Гершенкрон, «подразумевает возможность заимствования высоко развитой западной технологии при одновременном извлечении дополнительных преимуществ из процесса удешевления капитала, который происходит за пределами страны»[4]. Как бы ни признавался важным технологический трансферт, до сих пор механизм этого процесса мало известен. Настоящая статья во многом проливает свет на данный вопрос. Анализируя споры о важности притока текстильной технологии из Британии в Россию, которые имели место до 1914 г., предлагаемая работа способствует пониманию проблемы.
Зарождение российской хлопчатобумажной промышленности было скачкообразным. Несмотря на то, что первые крупные российские ситцепечатные и красильные фабрики, хотя и поддерживались государством, но были основаны англичанами Вильямом Чемберленом и Ричардом Козензом в 1753 г., они разделили судьбу большинства казенных предприятий того времени, быстро придя в упадок[5]. По мере замедленного развития хлопчатобумажной промышленности во второй половине XVIII в., допустим факт насаждения фабрик до этого времени[6]. Однако ко времени основания правительством в 1798 г. образцовой прядильно-ткацкой фабрики — Александровской хлопчатобумажной мануфактуры — ход развития убыстрился, и это заведение явило собой ключевую роль в распространении улучшенного способа производства в зарождающейся хлопчатобумажной ткацкой промышленности в балтийском регионе, а также в Московской и Ярославской губерниях[7]. Континентальная блокада и тариф 1810 г. создали стимул для российского бумажного производства, хотя наполеоновское нашествие 1812 г. и последовавший московский пожар уничтожили ткацкие заведения в регионе, тем не менее это способствовало развитию промышленности в городах и селах в окрестностях Москвы[8]. Падение цен на привозимую из Англии хлопковую пряжу, вызванное высоким тарифом 1822 г. на импорт готовых изделий, впоследствии привело к быстрому росту бумаготкачества во второй четверти столетия. Развитие российского бумагопрядения, с другой стороны, сдерживалось конкуренцией со стороны технологически развитой английской промышленности, и на его долю приходилось менее10% внутреннего рынка пряжи. Хотя для России и существовала возможность приобретения английской машинной техники до того, как был снят британский запрет на экспорт оборудования в 1842 г., но осуществить это было и сложно и дорого. Молодое бумагопрядильное производство вместо этого использовало французские и бельгийские машины, а также станки уже упоминавшегося Александровского завода. С тех пор как английское оборудование стало беспрепятственно ввозится, те фабрики, которые имели финансовые ресурсы, например Лепешкинская мануфактура, быстро стали его устанавливать[9]. Однако только ткацкое и отделочное производства больше всего выиграли от растущего российского рынка на хлопчатобумажные изделия в первые четыре декады XIX в.[10] Бумагопрядение интенсивно развивалось с 1840-х гг., поскольку большая часть пряжи производилась на механических фабриках, использовавших английские станки. В этом процессе выдающаяся роль принадлежит Людвигу Кнопу, который около 1840 г. отправился в Россию как ассистент московского агента фирмы «Де Джерси» Франца Хольсхауэра[11]. Его фирма, торговый дом «Л.Кноп» в Москве и Петербурге, была основана в 1852 г. совместно с «Де Джерси» и производителями текстильного оборудования «Братья Платт» в Олдеме. Все вместе они сыграли огромную роль в расширении хлопчатобумажного производства в России, обеспечивая ее оборудованием, техническим персоналом и сырьем через посредничество своих отделений в Соединенных Штатах, Египте, Индии, равно как в Манчестере и Ливерпуле[12].
Причины технического заимствования текстильного оборудования Россией не сложны. Технологический прорыв британской хлопчатобумажной промышленности в конце XVIII в. предоставил этой отрасли выдающиеся международные позиции. Порожденное ею машиностроение, которое базировалось по большей части в Ланкашире, с 1830-х гг. становилось источником технологического трансферта для текстильной промышленности Северной Америки, Западной Европы, Дальнего Востока, а с 1840-х гг. и для хлопчатобумажного производства России[13]. Западный технологический трансферт в Россию в любом случае достаточно обоснованная черта экономического развития страны. Действительно, импульс, заданный Петром I к принятию западной техники и специалистов, имеет свое продолжение и в нынешнем столетии[14].
Если рассматривать процесс в рамках модели Джереми, то к 1840-м гг. Россия осознавала те потенциальные выгоды, которые можно было извлечь, используя западноевропейскую текстильную технологию. Существует общее признание, что оснащение в 1847 г. Кнопом Никольской мануфактуры Морозовых в Орехово Владимирской губернии, является важнейшим поворотным событием в развитии промышленности. В действительности это была шестая фабрика, оборудованная в связке «Де Джерси»–Кноп, но ее успех привел к быстрому технологическому слиянию, в то время, как другие российские текстильные предприниматели рассматривали помощь Кнопа только в перспективе развития их фабрик. Финансовая сторона указанного процесса слияния нуждается в более пристальном внимании. Считается, что кредит морозовскому предприятию был получен в Англии, а Кноп являлся одним из его кредиторов. Вопрос, к которому необходимо обратиться, почему вещественные кредиты поступали из Англии с тем, чтобы позволить российскому бумагопрядению интенсивно расширяться. Возможный ответ на данную головоломку, кажется, дает предыдущий успех, который испытала Охтинская прядильная мануфактура, основанная директорами «Де Джерси», дядьями Кнопа Иоганом Андреасом и Иоганом Гинрихом Фрерихом. Важно, что Охтинская мануфактура являлась «фабрикой № 1» в кодовой системе, используемой «Де Джерси» и Кнопами для сохранения коммерческого секрета. Можно утверждать, что в российском процессе технической диффузии в хлопчатобумажной промышленности существовали две «пилотные» фабрики: Никольская мануфактура, которая демонстрировала преимущества технологии на территории России, и Охтинская мануфактура, показывавшая английским поставщикам финансовую осуществимость учреждения прядильных фабрик в стране. При помощи Кнопа как гаранта платежеспособности и поставщика оборудования, сырья и научно-технического персонала российский хлопчатобумажный рынок, защищенный тарифами, благоприятствовал быстрой технической диффузии. К 1860 г. Россия была полностью самодостаточна в производстве пряжи. Фактически все крупные российские хлопчатобумажные фирмы обрели успех благодаря связям с Кнопом. Сам Кноп стал главной силой в текстильном производстве, приобретя контроль над крупной Кренгольмской мануфактурой в Нарве (Эстония), которую он учредил совместно с Хлудовыми, К.Т.Солдатенковым и др. Он также имел влияние в Даниловской прядильной мануфактуре и ситцепечатном производстве Эмиля Цинделя в Москве. Кноп, как считал Щульце-Геверниц, принял участие в учреждении 122 текстильных фабрик в России, однако согласно правительственному докладу 1877 г. по случаю 25-ой годовщины торгового дома «Л.Кноп», при его содействии было построено 154 мануфактуры и в общей сложности он оснастил оборудованием 187 фабрик[15]. Кодовая система, примененная Кнопом, показывает, что число предприятий, включая шерстяные, льняные и джутовые фабрики, к 1913 г. возросло до 267[16]. К этому времени на долю текстильной промышленности России приходилось 28% стоимости всей продукции и 30% занятой рабочей силы. Россия занимала 4 место в мире по объемам текстильного производства после Британии, Соединенных Штатов и Германии.
Процесс технологического трансферта не происходит без проблем. Он включает в себя перенос механизмов, созданных для приспособления условий одной социально-экономической среды к другой. В специфических случаях, как рассматривается в данной статье, он включал трансферт технологии из наиболее передового сектора индустрии одной из самых промышленно развитых стран мира в кустарное производство страны, которая только что вступила на путь индустриализации. Поскольку значительная часть текстильных фабрик России была расположена в сельской местности, а городские мануфактуры вынуждены были приспосабливаться к высокой текучести кадров в силу того, что рабочие в основном рекрутировались из крестьян, постольку трудовой режим еще в начале XX в. подвергался влиянию ритма сельской жизни. «В глазах крестьянина — замечает фон Лауэ, — фабрика являлась грозным монстром. Он не мог постигнуть ее организацию и мотивацию»[17]. Заработки были низкими, условия жизни и труда также часто были нищенскими и раздражающими, однако некоторые просвещенные работодатели создавали такое фабричное сообщество, которое можно было сравнивать с западноевропейским. Как отмечал английский обозреватель того времени, комментируя ситуацию на одном из наиболее прогрессивном предприятии России Никольской мануфактуре Морозовых: «фабричные России лучше питаются и выглядят здоровее, чем их собратья в Англии, но это благодаря тому, что часть их жизни протекает в деревне… Примерно около 80–90% взрослых рабочих мужского пола владеют землей и домом в деревенской общине, к которой они привязаны и в которую они часто возвращаются»[18]. Высказываю предположение, что при таких культурных и экономических различиях технологический трансферт, решая один комплекс проблем, может порождать другой, в диапазон которых входит несоответствие оборудования и рабочей практики и оскорбление национальной гордости.
Приобретя в 1877 г. наследственный российский баронский титул в качестве признания вклада в модернизацию промышленности, Людвиг Кноп тем не менее подвергся в 1895 г. широкому осуждению со стороны Русского технического общества за якобы сдерживание развития текстильной промышленности России[19]. Хотя Общество было известно своей резкой критикой отсталых технологий и практик, его анализ недостатков российской текстильной промышленности и подозрительного участия Кнопа заслуживает особого рассмотрения, поскольку РТО имело влияние на российскую бюрократию. Более того, критика возбудила энергичную защиту Людвига Кнопа немецким экономистом Шульце-Геверницем, который столетие тому назад стал основным источником информации о Кнопе для западных специалистов[20]. Без сомнения эта контрполемика была мощной, однако ей не удалось направить свои замечания против специфической критики РТО, нацеленной на Кнопов. Принимая во внимание, что контора была главным образом коммерческим предприятием, требуется предположить некоторую слабость ее маркетинговой системы в широком спектре импортируемого оборудования. В данном случае критику следует адресовать и британским производителям, которые использовали его как посредника.
РТО обвиняло торговый дом Кнопов в том, что он продавал и устанавливал русским клиентам исключительно английские машины. С усилением континентальных конкурентов с 1870-х гг. такая политика привела к двояким последствиям, в особенности в отношении отбельных, красильных и печатных текстильных машин. В Западной Европе за Швейцарией последовала Германия, две страны, ставшие первыми среди тех, кто освободился от британских поставщиков текстильного оборудования[21]. И те немцы и швейцарцы, которые владели текстильными фабриками, работающими на территории Российской империи, (гигантское немецкое предприятие в Лодзи Карл Шейблер и швейцарское акционерное общество Московской текстильной мануфактуры), смогли обеспечить продвижение на русский рынок техники своих соотечественников. Некоторые швейцарские предприятия внедряли отечественное текстильное оборудование на российских фабриках, и они отдавали предпочтение паровым двигателям фирмы Зульцер перед британскими соперниками[22]. Насколько российские текстильные предприятия стали менее зависимыми от британской техники в целом и от поставок конторы «Л.Кноп» в частности? Правительство, профинансировавшее исследование российской экономики, приуроченное к всемирной выставке в Чикаго 1893 г., сожалело о том, что ввиду недостаточности развития отечественного машиностроения для хлопчатобумажного производства, компании были «вынуждены использовать английское оборудование». Очерк приводил список поставщиков, очевидно, в порядке значимости: «Братья Платт», «Говард и Булло», «Добсон и Барлоу», «Кертис и сын», «Самуэль Брукс», Хедерингтоны, Крайтоны и Аза Лиз[23]. Из этих компаний Кноп представлял только первую в списке. «Братья Платт», обойдя бельгийские и швейцарские фирмы, к 1850-м гг. стали крупнейшим в мире производителем текстильного оборудования, однако своего пика они достигли в год опубликования критической брошюры РТО. С 1894 г. доходы компании резко упали[24]. Несомненно, российская социальная среда позволяла Кнопу оставаться господствующим поставщиком российской текстильной промышленности дольше, чем это можно было ожидать. «Братья Платт», Олдем, без сомнения были удовлетворены уровнем заказов, поступающим от Кнопа, однако последний предпринял меры предосторожности, используя номерной код для снабжаемых ими российских предприятий, сделав невозможным для английских производителей узнать фирму, которую они снабжали в действительности. С другой стороны, Кнопу помогало крепостное происхождение многих российских текстильных фабрикантов. Недостаток образования, незнание иностранных языков и отсутствие информации о мире вне пределов России, по крайней мере, первого поколения предпринимателей, а также отсутствие системы коммерческих банков до 1860-х гг. — все это дало важнейшее преимущество такому посреднику, как Кноп, который со своей стороны сумел получить доступ к иностранным кредитам. Как показала Джофф, авторы памфлета не смогли признать, что «решение, принятое английскими фирмами делать свой бизнес через Кнопа, а не напрямую с российскими мануфактурщиками, не было результатом его недоброжелательного плана, а скорее частью финансовой и экономической политики экспортирующих фирм»[25]. Хотя многие текстильные фабриканты России часто были отдалены от своих родоначальников, находившихся в крепостной зависимости, одним-двумя поколениями, имелись также и ранние попытки ведущих предпринимателей установить прямые контакты с заграничными поставщиками. Егорьевский текстильный магнат А.И.Хлудов приехал в Англию в 1844–1845 гг. с целью покупки оборудования для своих фабрик. Его сын, Иван Алексеевич Хлудов (1839–1868) после двухгодичной службы в бременском торговом доме, был послан в Англию для ознакомления с хлопковым рынком. В 1860 г. он отправился в Америку для изучения хлопчатобумажного производства из первых рук. Он завел для хлудовской фирмы торговые отношения с Америкой с целью импорта хлопка с местного рынка, однако разразившаяся Гражданская война сделала это предприятие невыгодным[26]. Вскоре «Братья Хлудовы» открыли контору в Ливерпуле для контроля импорта хлопка в Россию, которая быстро приобрела хорошую репутацию в Англии и стала
поставщиком для целого ряда российских фабрик[27]. Однако предприятием, сделавшим себя еще более независимым от иностранного патронажа, была Никольская мануфактура, принадлежавшая одной из веток рода Морозовых. В 1860-е гг. ее глава, Тимофей Саввич Морозов, открыл в Ливерпуле собственную контору «Саввы Морозов и сыновья», которая снабжала фирму в значительных размерах не только хлопком, но и машинами. Она покупала ткацкие станки Роберта Холла, прядильное оборудование от «Кертиса и сына», и что более важно без посредничества Кнопов, прядильные станки от «Братьев Платт», а также запчасти и газовое оборудование от «Джона Мазгрейв и сыновья». Вероятно, Морозов не столько хотел обойти Кнопа, как считалось, сколько предпочел иметь гарантии нескольких каналов поставок как сырья, так и машин[28].
Импортируемые Кнопом паровые двигатели и системы передачи энергии подверглись особой критике РТО за их якобы моральную устарелость. Дополнительно Кнопов осуждали за навязывание универсальной и консервативной системы фабричных зданий, малопригодной для российских условий и статичной по отношению к технических новшествам. Строение, как утверждалось, часто имело слабый фундамент, не соответствовавший фабричной конструкции, которую он должен был держать. Даже на первый взгляд этот случай можно использовать для предположения о том, что акцент РТО на поиски технического совершенства, по-видимому, ради самого совершенства, но в ущерб видимым издержкам и прибыльности являлись неблагоприятными для интересов российской текстильной промышленности[29]. Для коммерчески ориентированного предприятия, каким был торговый дом Кнопов, привлечение заезженной, но надежной и проверенной техники, которая обеспечивала приемлемый уровень доходности для его клиентов-производителей, являлось бы неотразимым аргументом.
Тормозящее влияние Кнопов, как утверждало РТО, не ограничивалось оборудованием и фабриками, которые его устанавливали. Оно охватывало также фабричное управление и режим работы. Через Кнопов русские текстильные фабрики снабжались английским научно-техническим и управляющим персоналом. Отсутствие у них теоретических знаний в противовес практическим заслужило осуждение РТО, в особенности с тех пор, когда подобные английские управляющие стали противопоставляться найму русских дипломированных инженеров. В конечном итоге Кнопы подверглись нападкам за снабжение текстильных фабрик якобы низкосортным углем и в отдельных случаях таким недоброкачественным хлопком, что рабочие отказывались с ним работать. В каталоге недовольств РТО до сих пор отсутствует какой-либо серьезный анализ доходности предприятий хлопчатобумажной промышленности, находившихся под патронатом Кнопов, или обстоятельное обсуждение прядильного и текстильного оборудования, которое к 1890-м гг. на себе испытало технологические изменения и могло бы рассматриваться как достойное серьезного внимания Общества. К этим упущениям обратимся ниже.
II
«Л.Кноп» снабжал русскую текстильную промышленность паровыми двигателями двух широко известных английских фирм «Джон Мазгрейв и сыновья» и «Хик, Харгривз». РТО было недовольно тем, что мало внимания уделялось технической эффективности. Никаких гарантий не давалось на стоимость энергии и вне зависимости от требуемого количества лошадиных сил, двигатель поступал все от той же фирмы. В 1870-е гг., когда происходило быстрое развитие горизонтальных компаунд-машин с возможностью использования котлов высокого давления, Кнопы продолжали импортировать паровые двигатели низкого давления, выпускаемые «Хик, Харгривз». Однако эта компания являлась наиболее заслуживающей внимания британской фирмой, которая запустила производство паровых двигателей высокого давления по американскому образцу[30]. Еще в 1857 г. «Де Джерси» и Кноп, вероятно, пытались приобрести турбинную технологию у предшественника германской фирмы «Машиностроительный завод, Аусбург-Нюрнберг». Два английских агента, представители «Бр. Платт» в Москве (Л. Кноп?), обратились с просьбой обеспечить новую текстильную фабрику около Петербурга турбинами. Переговоры провалились из-за того, что англичане настаивали на производстве турбин в Манчестере. Тем не менее двумя годами позже Людвиг Кноп согласился на контракт об установке большой турбины на Кренгольмской мануфактуре в Нарве. До 1898 г. эта фабрика оставалась лучшим клиентом германской фирмы, купившей не менее 10 турбин[31].
РТО было обеспокоено тем, что Кноп не использовал преимущества улучшенных систем передачи энергии. Он настойчиво продолжал употреблять шпиндели из мягкой ковкой стали и конические зубчатые колеса, которые в 1820-е гг. в Англии заменили деревянные валы и системы зубчатой передачи, применявшиеся в XVIII в. на английских текстильных фабриках. РТО также критиковало Кнопа за его так называемое «пристрастие к ланкаширской системе котлов»[32].
До какой степени была оправдана эта критика? Европейский опыт показывает, что основания к подобного рода обвинениям имеются, по крайней мере, с инженерной точки зрения. В первой половине XIX в. британская технология производства паровых двигателей отставала от американской. Несмотря на то что британское текстильное оборудование с энтузиазмом применялось на континенте, существовало также сопротивление к использованию английских паровых двигателей[33]. Текстильная промышленность Великобритании продолжала употреблять двигатели низкого давления значительно дольше, чем это делала индустрия США. Даже в 1859 г. конденсаторные двигатели низкого давления с их слабой экономией топлива были самым распространенным типом машины в Манчестере. Цены на уголь были такими, что британские фабриканты не обращали внимания на экономию топлива[34]. Экономические преимущества перехода к более прогрессивной технологии тогда еще не были столь явственными. Сравнительные данные о стоимости паровой энергии отсутствуют, однако в этом вопросе необходимо учитывать такие факторы, как стоимость топлива, рабочей силы и капитала. Повсюду, в Западной Европе и Соединенных Штатах, относительная важность указанных стоимостных факторов с середины XIX в. сделала применение паровых двигателей высокого давления более экономичным по сравнению с Великобританией. В России экономические основания для освобождения от низкого давления, двигателей устаревшей технологии были менее определенными. Стоимость угля в России была выше, чем в Британии, однако существовала возможность выбора более дешевого топлива, такого как дрова и торф. Кнопы являлись главными импортерами английского угля в Петербург, вероятно, для нужд хлопчатобумажной промышленности Балтийского региона[35]. Большинство крупных хлопчатобумажных фабрик ЦПР владели собственными лесными массивами или торфяниками[36]. Несмотря на то, что Никольская мануфактура обладала огромными резервами дров и торфа, в общей сложности превышавшие площадь 36,5 тыс. га, Савва Морозов переключился с использования торфа как источника топлива на уголь и нефть. Уже в 1890-е гг. он закупил в Германии три мощных паровых двигателя новейшей конструкции и в 1903 г. полностью избавился от машин низкого давления. Однако данные изменения совпали с резким повышением цен на нефть в России, вызванным снижением добычи. Все это заставило Морозова назвать торф «золотой грязью»[37]. Возможно, наиболее убедительной причиной приверженности паровым двигателям низкого давления являлись капитальные затраты, в особенности, если принять во внимание бремя ввозных пошлин. Вдобавок к этому важнейшей чертой британских паровых машин являлся длительный срок их службы[38]. Инвестировать значительные суммы в покупку двигателей, котлов, сопутствующих трубопроводов, в их доставку и установку, а также постройку здания для силовой установки, а потом сломать всю эту систему, которая в течение длительного времени оставалась полезной, и заменить ее на капиталоемкую систему высокого давления, не всегда вело к рациональному экономическому устройству. К тому же двигатели высокого давления были более сложными и требовали более высоких стандартов их содержания. Переход от систем низкого давления к высоким мог таить в себе опасность, о чем свидетельствуют британские данные середины XIX в. о высокой смертности от взрывов котлов[39]. Понимание технологии паровых двигателей в российской дореволюционной промышленности было недостаточным. Наблюдалась тенденция неважной установки котлов и неадекватного их обслуживания. Взрывы были обычным явлением, побуждая РТО постоянно обращать внимание на проблемы использования паровой энергии в российской промышленности[40]. Опыт Соединенных Штатов показывает, что машины высокого давления изнашивались значительно быстрее, чем низкого. В России наличие соответствующего технического персонала становилось бы для управления важнейшим объектом для обдумывания.
Определенно против британских паровых двигателей, хотя и имеется скорее мощный инженерный аргумент, а не экономический, все-таки РТО критиковало котлы за их большой диаметр и избыточный вес, делавших затруднительной доставку в отдаленные районы текстильной промышленности, что являлась бы исходной дополнительной платой. Даже в 1927 г. только 20% фабрик из списка справочника «Текстильные фабрики СССР» имели при себе каналы или железнодорожные пути. Другие снабжались при помощи повозок, запряженными животными[41]. Как бы ни были объемны так называемые «ланкаширские котлы», они со своими сдвоенными внутренними газоходами были как эффективны, так и долговечны. В Британии фабричные бойлеры такого типа «шестьюдесятью годами позже часто обеспечивали первоначальное давление»[42]. Вопреки всему британские паровые котлы сохранили международное технологическое лидерство вплоть до 1914 г., а их оперативная эффективность без сомнения перевешивала любые первоначальные отрицательные стороны, происходящие из высокой стоимости доставки и установки. В дополнение к этому Кнопы способствовали применению в России британских экономайзеров, изобретенных Эдуардом Грином в 1845 г. Это была система чугунных водопроводов, встроенных в газоходы с тем, чтобы поднять температуру воды, поступающую в котлы[43]. Тросовые и ременные системы передачи энергии, принятые в Великобритании в 1880-е гг., во многих отношениях были эффективнее зубчатой и коленчатой систем, которых они сменили. Как допускало РТО, Кнопы действительно применяли в России тросовую трансмиссионную систему с середины 1870-х гг. Однако если бы выигрыш в производительности от их применения был бы так велик, зубчатые и коленчатые системы никогда бы не предполагались к установке на новых фабриках Великобритании после 1860-х гг. Дело обстояло не так. Когда в 1898 г. проектировалась крупнейшая в мире кольцевая прядильная фабрика — мануфактура Найл в Ланкашире, — на ней была применены якобы устаревшие зубчатая и коленчатая системы[44].
В 1890-е гг. вопрос о системах передачи энергии для российских владельцев фабрик мог представлять исключительно экономический интерес. При установке в самом начале менее эффективной системы был ли смысл заменять ее более производительной? При определении возможных экономических выгод необходимо принимать во внимание дорогостоящую адаптацию машинного отделения, возможную перестройку парового двигателя и фабричных зданий. Имел место также и фактор безопасности. Привод для зубчатой и коленчатой трансмиссионных систем требовал намного меньшего отверстия, чем для тросовых и ременных, тем самым снижался риск возникновения пламени.
III
Обвинение РТО в том, что торговый дом «Л.Кноп» навязал российской текстильной промышленности стандартный и консервативный фабричный дизайн и применял низкопробные методы строительства, можно объяснить тем, что Кнопы ставили экономические соображения выше эстетических. Это обстоятельство оправдывается высокими строительными издержками и затратами на оборудование. Например, в 1890-е гг. утверждалось, что российские мануфактурщики вынуждены были платить за прядильное оборудование в три-четыре раза больше английских фабрикантов[45]. Имели место также и громадные социальные накладные расходы. Как подсчитала Франко-русская хлопчатобумажная мануфактура, в начале 1900-х гг. затраты на жилище, больницы, школы, бани и церкви для рабочих достигли 1,7 млн. франков вместо первоначально отпущенных 900 тыс.[46] В такой ситуации сведение строительных издержек к минимуму является рациональным решением. В данном случае английский опыт поучителен. После 1900 г. фабричные сооружения в Великобритании становились значительно менее разорительными благодаря росту цен. В российском экономическом контексте непрочные строения могли вызывать еще меньшее беспокойство. Хотя бы и так, но гравюры XIX в., изображающие наиболее известные хлопчатобумажные мануфактуры, показывают, что Россия имела несколько впечатляющих фабричных комплексов[47]. Многие сооружения, унаследованные от царского периода, эксплуатируются до настоящего времени. Поскольку в советскую эпоху приоритет был за тяжелой промышленностью, постольку это означало, что не было доступных средств для их замены[48].
Обвинение РТО в том, что Кнопы использовали свое влияние для навязывания российской текстильной промышленности образцов технологически худших британских фабрик, менее убедительно в отношении отбельного, красильного и печатного оборудования, поскольку, как отмечает его собственный критик, с конца 1870-х гг. отечественная индустрия начала искать такие машины повсюду, к примеру, в Эльзасе. Независимо от Кнопов отделочное оборудование поставлялось в Россию фирмой «Матер и Платт». Вильям Матер (1838–1920), движущая сила компании, был частым гостем в России в 1860–1912 гг.[49] В действительности Кнопы, являясь главными пайщиками в ведущем российском ситцепечатном предприятии, Э.Циндель, которое использовало как оборудование, так и технический персонал из Эльзаса, не были исключительно англоцентристами в своей закупочной и кадровой политике, как пыталось нас уверить РТО[50]. В любом случае Кноп не был единственным поставщиком ситцепечатного и красильного оборудования. После наполеоновского нашествия эльзасские пленные стали пионерами импорта подобной технологии[51]. Савва Морозов, изучавший химию в университете, стал специалистом в крашении. Он оказался способным убедить известного эксперта по крашению тканей Московского университета В.Н.Оглоблина, перейти на работу в его фирму. Морозов также возглавил акционерное химическое общество, учрежденное в Германии под именем «С.Т.Морозов, Крелль и Оттман», которая основала химические заводы в России[52].
Обвинения в том, что Кнопы поставляли российской промышленности низкокачественные топливо и хлопок, также может быть скорректировано соображениями коммерческой логики. Опыт Британии показывает, что для увеличения пара с экономической точки зрения требовался недоброкачественный уголь[53]. Как было показано выше, большинство хлопчатобумажных фирм ЦПР владело лесными массивами и торфяниками, которые давали доступ к относительно более дешевым источниками топлива, подходящего паровым двигателям низкого давления.
Вопрос о снабжении российской промышленности хлопком-сырцом во второй половине XIX в. позволяет осветить важнейшие проблемы международного технологического трансферта. Британское оборудование проектировалось для производства изделий как высокого, так и низкого качества[54]. С другой стороны, российский массовый рынок требовал дешевой продукции самого низкого качества. К тому же высокие капитальные издержки российских фабрик и низкая производительность труда делали дорогостоящий высококачественный хлопок неподходящим вводимым ресурсом. Начиная с 1880-х гг. растущее значение Средней Азии как источника хлопка-сырца навязало российской промышленности возможность выбора сырья более низкого качества по сравнению с тем, что поступало из США[55]. Однако тип прядильного оборудования, мюльные станки, наиболее подходящие для переработки такого хлопка, являлся как трудоемким, так и требующим высокую квалификацию. С другой стороны, кольцевое прядение больше всего соответствовало работе с ровным, коротковолокнистым хлопком, производимым в США.
Уместно предположить, являлось ли кольцевое прядильное оборудование, которое начинало преобладать в мировой текстильной промышленности за пределами Великобритании, более подходящим к нуждам России. В определенной степени это зависело от спроса, порождаемого ростом употребления автоматических станков, для которых пряжа, полученная на кольцевых ватерах, больше всего соответствовала. Российская дилемма состояла в том, что конечный продукт и уровень квалификации рабочей силы указывали на применение кольцевого прядения, в то время как низкое качество предназначенного для переработки хлопка-сырца, казалось, говорило в пользу сохранения мюльных прядильных станков. Такое отсутствие четко обозначенных преимуществ использования кольцевой прядильной технологии дает некоторые объяснения привязки к мюльным станкам. Это также в некоторой степени объясняет отсутствие дискуссии в историографии по вопросу о применении кольцевых и мюльных ватеров в российском хлопчатобумажном секторе[56]. До 1914 г. оба метода, возможно, имели свои недостатки, и в Британии обе технологии вполне удовлетворительно сосуществовали[57].
В Великобритании до 1914 г. промышленная структура, как оказывается, являлась решающим фактором. Кольцевое прядение гораздо легче было внедрить на вертикально интегрированных текстильных концернах, в которых свойства производимой пряжи должны были соответствовать требованиям ткацкого цеха. К тому же пряжу, полученную на кольцевых ватерах для утка, следовало перемотать с бобин на веретена до начала ткачества. И поскольку их трудно и дорого было транспортировать, они не являлись конкурентоспособными до тех пор, пока не стали применяться в интегрированных предприятиях. В Британии до 1914 г. фрагментированная структура текстильной промышленности склоняла технологический баланс в пользу сохранения мюлей. В России в конце XIX в., наоборот, наблюдалась тенденция к интегрированным текстильным предприятиям, в особенности в ЦПР.
Вопреки имеющимся проблемам использования кольцевого прядильного оборудования для производства низких номеров невысокого качества, чем больше процесс интеграции охватывал текстильную промышленность ЦПР, тем более привлекательным становилось кольцевое прядение. В действительности имелась ярко выраженная тенденция применения кольцевых ватеров, это тот самый случай, когда промышленность находится в поиске более технологичного выбора. В 1890–1900 гг. число мюлей возросло на 40% с 2.677.426 до 3.754.854, тогда как количество кольцевых ватеров увеличилось на 271% с 779.426 до 2.890.705, одновременно число станков с механическим приводом возросло на 74% с 87.191 до 151.304[58]. Английская технология преобладала. Даже в 1910 г. 85–90% прядильного оборудования в России было произведено в Великобритании, хотя немецкая конкуренция начинала резко уменьшать долю английских ткацких и красильных машин[59]. Более того, поскольку торговый дом Л.Кнопа определял тип прядильного оборудования, используемого в России на рубеже XIX–XX вв., постольку он, казалось, стремился принимать наиболее приемлемое технологическое решение.
V
Российский хлопчатобумажный ткацкий сектор предлагал меньше возможностей для западных экспортеров текстильного оборудования по причине структуры промышленности, т.к. эти возможности появились достаточно поздно в XIX в. Хотя производство ситца развивалось достаточно быстро, в особенности во второй четверти XIX в. в ЦПР, ткацкие хлопчатобумажные предприятия в середине века носили промежуточный характер, как описывал их Туган-Барановский, поскольку предоставляли материалы для ткачей-кустарей, а не для промышленного производства. При этой системе отсутствие контроля над продукцией стало для предпринимателей мощным стимулом для перехода к механическому ткачеству. Впервые это проявилось в 1840-е гг., однако только в 1860–1870-е гг. оно составило серьезную конкуренцию домашнему производству. Вплоть до 1880-х гг. мелкое кустарное ткачество сохраняло свое преобладание над промышленным. Сельские кустари в районе Богородско-Глуховской мануфактуры продолжали вырабатывать товар для Морозовской фабрики даже в 1914 г.[60] Их отмирание происходило повсеместно, и только в Егорьевском и частично в Касимовском уездах ткачество сохраняло характер домашнего производства. Учитывая, что станок, приводимый в движение паровым двигателем, был в 20 раз производительнее ручного станка, такая ситуация была ожидаема[61].
Российский ткач-кустарь прошел тот же путь, что и его британский собрат 50 годами ранее. Новые достижения в технологии ткачества уменьшали производственные издержки и понизили заработки кустаря до такого уровня, при котором он больше не мог конкурировать, за исключением рыночной ниши. Столь замедленный рост рынка механических станков, возможно, делал рынок более открытым. Отдавая дань своим националистическим чувствам, могла ли Россия конкурировать в этой области при значительных транспортных издержках и высоких тарифах, которые были установлены на импорт текстильного оборудования. В 1912 г. они достигли 54 % сообразно цене. Поучительно сравнить позицию России в это время с позицией Соединенных Штатов, где в том же году, как было подсчитано, американские фабриканты текстильного оборудования имели защиту не только в 45-процентном тарифе, но и дополнительно в 25-процентном барьере, возникшем в результате расходов по доставке из Великобритании. Только такая высокая защита, которой сопутствовала все возрастающая эффективность американских производителей машин, окончательно вытеснили британских конкурентов с внутреннего рынка страны[62].
В случае с Россией неудивительно, что при не столь сложном секторе машиностроения местные фабриканты механических ткацких станков продвинулись не так далеко. Такая ситуация сохранялась до 1881 г., когда Тимофей Морозов запустил завод по производству механических станков, несмотря на то что это было дороже, чем завозить оборудование из-за границы[63].
Оборудование отечественного производства было худшего качества по сравнению с западноевропейским, и большинство хлопчатобумажных фабрикантов предпочитало покупать иностранные станки, даже если и надо было платить более высокую цену. Соблазнительно представить, что запуск Морозовыми производства механических станков частично мотивировался их сильными патриотическими пристрастиями и антипатией к Кнопам[64]. Вероятно, национальные чувства овладели немецкими, французскими и швейцарскими собственниками работавших в России текстильных предприятий, которые предпочитали отечественное оборудование импорту.
Россия продолжала импортировать основную массу текстильного оборудования из-за границы, несмотря на высокие тарифы. Торговый дом Л.Кнопа сумел сохранить доминирующие позиции как главный поставщик российской промышленности, однако появление таких конкурентов, как Германия существенно подрывали его положение на рынке. Как пишет Гейтли, «более сложное прядильное и кардочесальное оборудование поступало из Англии, в то время как другие машины поставлялись Германией и Швейцарией. В начале XX в. увлажнители и водяные спринклеры, скопированные с английских образцов, становились обычным явлением на фабриках»[65].
VI
Озабоченность РТО по поводу квалификации английского технического персонала, привезенного Кнопами, освещает трудности, с которыми столкнулась страна-реципиент, ввозящая британскую текстильную технологию. Новая техника обработки хлопка, получившая распространение в Британии в период так называемой промышленной революции, развивалась эмпирически в рамках ремесленной практики. Новая техника формально или неформально проходила стадию ремесленного обучения. «Эмпирическая природа технологии — как пишет Джереми, — делала особенно сложным ее перевод в письменную форму»[66]. Опыт Соединенных Штатов и Западной Европы показывает, что при условии, когда носителями технологии являются люди, в данном случае английские ремесленники, страна, желающая ее приобрести, должна привлекать эмигрантов, обладающих соответствующим мастерством. Вплоть до Первой мировой войны все текстильные фабрики Петрограда и около 40 предприятий московского региона прибегали к услугам британского технического персонала — управляющих, их помощников, мастеров чесальщиков и ткачей, «инженеров»[67]. В данном контексте инженер не был профессионалом в современном понимании слова, это был квалифицированный мастер с практическими знаниями как текстильной техники, так и процесса обработки хлопка. Посылка в Ланкашир сыновей британских ремесленников, занятых в российском производстве, на период обучения с тем, чтобы они вернулись с соответствующей квалификацией техника-смотрителя, превратилось в обычную практику. Хотя «Бр. Платт» и признали в 1860-е гг., что наступают времена, «когда необходимо чтобы мастер обладал как научными познаниями в механике, так и практическими», инженеры, посылаемые фирмой в Россию при посредничестве Кнопов до 1914 г., имели только элементарное научное обучение[68]. Так, Джозеф Хил (1879–1962) бросил школу в 13 лет, чтобы начать работу в ланкаширской хлопчатобумажной промышленности, десятью годами позже, став прядильщиком, был послан Платтом в 1911 г. в Россию[69]. Техническое образование в России сильно продвинулось вперед во второй половине XIX в. Американский очевидец из Королевской комиссии по техническому инструктажу, учрежденной британским правительством в 1881 г., полагал, что большое число выпускников Московского императорского технического училища из-за недостаточного предварительного обучения «не поднимались выше мастера или техника»[70].
Как бы ни было неприятно русским дипломированным инженерам видеть выгодные технические посты, занятые иностранцами с элементарными научными знаниями, все-таки весьма спорным является вопрос о том, имела ли такая политика понижающий эффект на производительность русских прядильных и ткацких фабрик. Ведь английская система управления требовала не столько большого менеджерского мастерства, сколько качества продукта. В XIX в. отсутствовало сложное оборудование для определения качества хлопка. Управляющие на опыте должны были познавать важнейшие задачи подбора и приспособления оборудования к имеющемуся в распоряжении сырью. Первоначальное мастерство прядения и ткачества было связано с машиностроителями[71]. К тому же английский персонал мог вернуться домой, где он знакомился с последними техническими достижениями. Это неизбежно создавало конфликт интересов и не только в России. Принимающая страна ждала от эмигрантов, что они передадут свое мастерство ее гражданам, в то время как английские мастеровые хотели бы сохранить редкостную самоценность, оставив знания при себе. Это было отзвуком доиндустриальной практики обучения, при которой давалась клятва о неразглашении секретов мастерства[72]. Более того, высокий статус, приобретенный экспатриантами, создавал барьер между ними и местной рабочей силой. Секретность и чрезмерное пьянство английских ремесленников-эмигрантов, которые столкнулись ранее в XIX в. с американскими индустриальными ценностями, отозвалось и в России. Это те, кого Туган-Барановский называл кноповскими полуграмотными и много пьющими английскими квалифицированными мастерами[73]. Экспатрианты были склонны перепродавать свой опыт, и принимающие страны часто не были уверены в том мастерстве, которое они импортировали.
Преобладание английского управленческого персонала имело своим последствием ярко выраженные параллели между рабочими режимами на русских и британских фабриках. Однако одно главное отличие, происходившее из-за высоких капитальных издержек прядильного оборудования в России, заключалось в том, что машины эксплуатировались более длительный срок. В 1893 г. английские фабрики работали 2800 часов в год, тогда как русские около 6078 часов. На российских предприятиях одно веретено перерабатывало гораздо больше пряжи: 102 пуда в год, а английские — 42. Это свидетельство того, что Россия производила значительно большие объемы пряжи низких и средних номеров[74].
В XIX в. считалось, что приобретение текстильной технологии лучше было достичь путем привлечения английских эмигрантов для обеспечения должностей менеджера, механика, квалифицированного оператора, поэтому в их не совсем привлекательных характеристиках вряд ли можно обвинить Кнопов. Можно ли обвинить Кнопа в предубеждении российских текстильных фабрикантов против русских инженеров с их теоретическими знаниями в противовес практическим? Находясь под возможным влиянием особого защитника, РТО, вероятно, думало так. В перспективе такая политика угрожала бы служебному продвижению русского инженерно-технического персонала, который являлся его составной частью. Ставка в хлопчатобумажном секторе на практический опыт была против их интересов. Русские дипломированные инженеры, хотя и приобрели высокую репутацию благодаря «своему теоретическому стажу и знанию современной практики», их труд не был особенно эффективен на цеховом уровне. В целом в российской промышленности большинство отечественных инженеров, занятых в системе фабричного управления, были те, кто поднялся на этот уровень благодаря практическому опыту, а не приобретением академического образования[75]. РТО могло бы сравнить неблагоприятную кадровую политику в хлопчатобумажном секторе с другими отраслями производства. Между тем реальность была такова: численность иностранного персонала среднего звена оставалась высокой и в XX в. притом, что некоторые фирмы, в основном французские и бельгийские, предпринимали энергичные шаги для найма русских служащих[76].
Однако наблюдался некоторый прогресс в использовании труда русского управленческого персонала среднего звена. Никольская мануфактура Морозовых нанимала большое число не только английских инженеров, но и русские технические кадры. Тимофей Морозов способствовал развитию инженерного образования тем, что учредил стипендии для выпускников Императорского технического училища для продолжения обучения за границей, причем по возвращении им предлагалась работа[77]. Но всеобщие усилия русифицировать управленческие кадры российских текстильных фабрик посредством учреждения технических школ не имели большого успеха несмотря на то, что большая часть промышленных предприятий находилась в руках русских предпринимателей.
VII
Вероятно, что опасения РТО состоянием дел в российском хлопчатобумажном секторе были вызваны коммерческими трудностями, которые испытывала промышленность в самом начале 1890-х гг., но по иронии судьбы критическая брошюра была опубликована в 1895 г., когда индустрия была на подъеме[78]. Статистические временные ряды о доходности текстильных предприятий России в XIX в. отсутствуют, однако существенные размеры основного капитала ведущих компаний, данные о прибыльности в начале XX в., участие текстильных магнатов в развитии российской банковской системы показывают, что вклад Кнопов в финансовое благополучие текстильного сектора был позитивным.
Наверняка ущемленная национальная гордость окрасила отношение РТО к факту всеобъемлющего влияния Кнопов. Хотя сам Людвиг Кноп приобрел легендарное взаимопонимание с русскими деловыми кругами, его решение вернуться в 1861 г. на постоянное жительство под Бремен и вести управление оттуда означало, что повседневные коммерческие сделки с русскими предпринимателями осуществлялись либо его сыновьями, либо персоналом фирмы[79]. Отношение Людвига Кнопа к русским клиентам было «по сути диктаторским»[80]. Для первого поколения русских предпринимателей такой подход, вероятно, не приводил к большим трениям. По случаю присвоения ему в 1877 г. наследственного российского баронского титула он приобрел восторженное признание деловых кругов России[81]. С 1880-х гг. такой подход стал менее приемлемым, поскольку первое поколение уступало дорогу второму. Как подчеркивал Рибер, ядро группы московских предпринимателей было убеждено в том, что «опора на иностранные силы и капитал может привести к зависимости России от Запада без единого выстрела. Они преследовали цель избежать двойной опасности: бюрократического паралича и иностранного контроля»[82]. Деловые круги России становились более настойчивыми, однако такт и дипломатичное поведение в условиях меняющегося коммерческого окружения, все более требуемые со стороны Кнопов, не были столь очевидными. Отношение его штата к русским клиентам временами было равнодушным к их чувствам.
Однако вопрос заключается в том, отражала ли русская техническая интеллигенция с ее озабоченностью по поводу новых промышленных технологий и форм организации бизнеса отношение к этим проблемам предпринимателей. Для последних, испытавших на себе воздействие длительной традиции подчинения власти и желания руководствоваться личными чувствами при достижении своих экономических интересов, такой высоко квалифицированный подход к работе торгового дома Л.Кнопа был допустим.
Важнейший смысл того факта, что Кноп руководствовался коммерческими аспектами текстильного бизнеса и англоцентристской кадровой политикой, таким образом, можно интерпретировать как рациональный ответ на российские социально-экономические условия того времени. Часто текстильная технология, импортируемая Кнопом, не являлась самой передовой, но она, вероятно, больше соответствовала русским условиям по сравнению со сложнейшим оборудованием. Существовали трудности и непонимание, порождаемые трансфертом технологии между столь разными обществами, но они, как утверждается, были неизбежны. Эти трудности могли вызвать обиду в российском обществе, но в конечном итоге они не подрывали экономического благополучия текстильной промышленности. Также Кнопы не хотели поставить индустрию в рабскую зависимость от иностранцев. В 1900 г. доля иностранного капитала в текстильном секторе была минимальной в сравнении с другими отраслями[83]. Накануне Первой мировой войны именно этот индустриальный сектор получил минимальную поддержку правительства, хотя на его долю приходилось 28% произведенной продукции, а ведущие фирмы имели внушающую уважение доходность капитала в 9%[84]. На самом деле, высокую и надежную прибыль, которую получала хлопчатобумажная промышленность, можно рассматривать как сдерживающий фактор технологических изменений.
Стюарт Томпстон
[1] См., напр.: Петров Ю.А. Династия Рябушинских. М., 1997; Морозова Т.П., Поткина И.В. Савва Морозов. М., 1998; Кабанов С.А., Кулевский И.К. Во благо России. СПб., 1997.
[2] Sinzheimer C.P.G. Reflections on Gerschenkron, Russian Backwardness and Economic Development // Soviet Studies. 17 (2), 1965.
[3] Jeremy D. Artisans, Entrepreneurs and Machines: Essays on the Early Anglo-American Textile Industry, 1770–1840s. Aldershot, 1998. P. 3.
[4] Gershenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective. Cambridge, Mass., 1962. P. 15.
[5] Демкин А.В. Британское купечество в России XVIII века. М., 1998. С. 170–176.
[6] Хромов П.А. Очерки экономики текстильной промышленности. М., 1947. С. 7–8.
[7] Предпринимательство и предприниматели России от истоков до начала XX века. М., 1997. С. 58.
[8] Хромов П.А. Указ. соч. С. 17–18; Злотников М.Ф. Континентальная блокада и Россия. М., 1966. С. 43–44.
[9] Яцунский В.К. Крупная промышленность России в 1790–1860 гг. // Очерки экономической истории России в первой половине XIX в. Под ред. Рожковой М.К. М., 1959. С. 129–130, 175–177, 206.
[10] Tugan-Baranovskii M. The Russian Factory in the Nineteenth Century. Homewood, 1970. P. 77.
[11] В 1839 г. по одним источникам и в 1840 по другим. См.: Deutsche Unternehmen und Unternehmer im Russischen Reich im 19, und fruehen 20 Jahrhundert. Dahlmann D., Scheide C. (eds.) Essen. 1998. P. 363.
[12] Thompstone S. Ludwig Knoop, “The Arkwright of Russia” // Textile Industry 15(1), 1984. P. 45–83.
[13] Farnie D.A. The Textile Machine-Making Industry and the World Market, 1870–1960 // Business History. 1990 (4). P. 150–170.
[14] Robinson E. The transference of British Technology to Russia, 1760–1820: a Preliminary Enquiry // Great Britain and her World, 1750–1914. Ed. Ratcliffe B.M. Manchester, 19175. P. 1–26.
[15] РГИА. Ф. 560. Оп. 16. Д. 509. Л. 12. Цит. по: Dahlmann, Scheide. Op. cit. P. 371.
[16] Lancashire County Record Office, Records of Platt Bros, Oldham, DDPSL 15/7/4.
[17] Von Laue T.H. Russian Labour between Field and Factory, 1892–1903 // California Slavic Studies. III. 1964. P. 51.
[18] Fraser J.L. Russia of Today. London, 1915 P. 189–181. Цит. по: Ward C. Russian Cotton Workers and the New Economic Policy, 1921–1929. Cambridge. 1990. P. 33.
[19] Контора Кноп и ее значение. СПб., 1895.
[20] Schulze-Gaevernitz G. Vokwirtschaftliche Studien aus Russland. Leipzig, 1899. P. 86–106.
[21] Farnie D.A. The Textile Machine-Making Industry. P. 156.
[22] Rauber U. Schweizer Industrie in Russland. Zurich. 1985. P. 56–62.
[23] The Industries of Russia // Ed. Crawford J. 5 vols. St Petersburg, 1893. Vol. 1. P. 20.
[24] В основном благодаря конкуренции со стороны «Говарда и Булло», Акрингтона и «Твидейл и Смолли» (Рочдейл), производителей кольцевых прядильных ватеров. См.: Farnie D. John Platt (1817–1872) and Samuel Platt (1845–1902) // Jeremy D. Dictionary of Business Biography. London, 1985. Vol. 4. P. 725–732.
[25] Joffe M. The Cotton Manufacturers in the Central Industrial Region, 1880 to 1914. Ph.D., University of Pennsylvania,. 1981. P. 49.
[26] Burshkin P.A. Kupecheskaya Moskva. New York, 1954. P. 159; Baring Bros, Bishopsgate. London. Ms Reference Book 2. P. 49.
[27] Kleinwort A. Ms. London. Guildhall. Reference book. Denmark, Norway and Sweden. Vol. 457, 1875–1876. P. 75; Vol. 446, 1905–1910. P. 7.
[28] Вершинский А. Хлопчатобумажная промышленность России и английские кризисы 1860-х гг. Тверь. С. 1–27; Морозова Т.П., Поткина И.В. Указ. соч. С. 102–104.
[29] Подробнее об анализе данной проблемы, в частности вопроса о британском производстве паровых локомобилей, см.: Kirby M.W. Product Proliferation in the British Locomotive Building Industry, 1850–1914: An Engineers Paradise? // Business History. Vol. XXX. No. 3, 1900. P. 287–305.)
[30] Musson A.E. The Engineering Industry // The Dynamics of Victorian Business. Ed. Church R.A. London, 1980. P. 102.
[31] Kirchner W. Die Deutsche Industrie und die Industrialisierung Russland, 1815–1914. St. Katharinen, 1986. P. 147–148. Кирхнер ссылается на “Бр. Платт” как на Блатт.
[32] Контора Кноп. С. 15.
[33] Temin P. Steam and Waterpower in the Early Nineteenth Century // Journal of Economic History. Vol. 26, 1966. P. 196.
[34] Tunzelmann Von G.N. Steam Power and British Industrialization to 1860. Oxford, 1978. P. 221, 281–282.
[35] Несмотря на высокие тарифы, уголь служил приемлемым балластом в российском импорте на Балтике.
[36] Йоксимович Ч. Мануфактурная промышленность в прошлом и настоящем. Т. 1. М., 1915. Везде.
[37] Морозова Т.П., Поткина И.В. Указ. соч. С. 114.
[38] Watkins G. The Textile Mill Engine. 2 Vols. Newton Abbot, 1970. Vol. 1.
[39] Tunzelmann Von G.N. Op. cit. P. 88.
[40] Spath M. Fach- und Standungsvereinigungen: Russische Ingenieure, 1900–1914 // Forschungen zur Osteuropaische Geschichte. Vol. 35. 1984. P. 253–254.
[41] Ward C. Op. cit. P. 34.
[42] Watkins G. Op. cit. Vol. 2. P. 98.
[43] Saul S.B. The Engineering Industry // The Development of British Industry and Foreign Competition, 1875–1914. Ed. Aldcroft D.H. London, 1968. P. 205; Watkins G. Op. cit. Vol. 1. P. 12.
[44] Watkins G. Op. cit. Vol. 1. P. 32; Контора Кноп. С. 28–29.
[45] Schulze-Gaevernits G. Op. cit. P. 49.
[46] Archives de Credit Lyonnais, Paris, Societe Cotonniere Franco_russe, Note, February, 1906. Цит. по: McKay J.P. Pioneers for Profit: Foreign Entrepreneurship and Russian Industrialization, 1885–1913. Chicago, 1970. P. 179–180.
[47] Йоксимович Ч. Мануфактурная промышленность. Везде; Howard & Bullough, Combined Catalogue and Machinery Calculations (n.d., Accrington). P. 443–445.
[48] Морозовы и Москва. Труды юбилейной научно-практической конференции «Морозовские чтения». Москва, 26–27 декабря 1997 г. М., 1998. С. 150.
[49] Coles H. Sir William Mather (1838–1920) // Dictionary of Business Biography. Ed. Jeremy D. London, 1985. P. 182–185.
[50] Контора Кноп. С. 49.
[51] Joffe M. Op. cit. P. 27.
[52] Ульянова Г.Н. Благотворительность московских предпринимателей . 1860–1914. М., 1999. С. 410; Морозова Т.П., Поткина И.В. Указ. соч. С. 114.
[53] Tunzelmann Von G.N. Op. cit. P. 62–70.
[54] Jeremy D.J. International Technology Transfer: Europe, Japan and the USA, 1700–1914. London, 1991. P. 38.
[55] Thompstone S. Russian Imperialism and the Commercialization of the Central Asian Cotton Trade // Textile History. 1995. Vol. 26. No. 2. P. 233–257.
[56] См., напр.: Lazonick W. Factor Costs and the Diffusion of Ring Spinning prior to World War I // Quartely Journalof Economics. 1981. Vol. XCVI. No. 1; Mass W., Lazonick W. The British State of the Debates // Business History. 1990. Vol. XXXII. No. 4; Saxenhouse G., Wright G. New Evidence on the Stubborn English Mule and the Cotton Industry // Economic History Review. 1984. 2nd Series. Vol. XXXVII. No. 4/
[57] Toms J.S. The Finance and Growth of the Lancashire Cotton Textile Industry, 1870–1914. Unpublished PhD., University of Nottingham. 1996. P. 35–41.
[58] Joffe M. The Cotton Manufacturers in the Central Industrial Region, 1880 to 1914. Unpublished Ph.D., University of Pennsylvania, 1981. P. 52.
[59] Mackenzie Wallace D. The Times Book of Russia. London, 1916. P. 66–68.
[60] Ward C. Op. cit. P. 11.
[61] Tugan-Baranovsky M.I. The Russian Factory in the Nineteenth Century. Illinois, 1970. (Перевод А. и К.Левиных 3-го изд. СПб., 1907). P. 363–370.
[62] Copeland M.T. The Cotton Manufacturing Industry of the United States. Harvard, 1912. P. 317. Цит. по: Ed. Aldcroft D. The Development of British Industry. P. 193
[63] Bill V. The Morozovs // The Russian Review. 1955. Vol. 14. No. 2. P. 113.
[64] Лаверычев В.Я. Монополистический капитал в текстильной промышленности Россииб 1900–1917.М., 1963. С. 92–93.
[65] Gately M. The Development of the Russian Cotton Textile Industry in the Pre-Revolutionary Years, 1861–1913. Unpublished Ph.D., University of Kansas. 1968. P. 202.
[66] Jeremy D.T. International Technology Transfer. P. 13. См. также: Idem. Transatlantic Industrial Revolution: The Diffusion of Textile Technologies between Britain and America, 1790–1830. Cambridge, Mass., 1981. P. 1–3/
[67] Mackenzie Wallace D. Op. cit. P. 67.
[68] House of Commons British Parliamentary Papers. Select Committee on Scientific Instruction. June, 1868. Evidence of John Platt, M.P., col. 5752–5838.
[69] Blackpool Gazette & Herald. 21 December, 1935
[70] House of Commons, Second Report of the Royal Commission on Technical Education. 1884. Vol.1, C-3981 P. 204–206.
[71] Chapman S.D. // Where did We Go Wrong? Sussex. 1981. Eds. Roderick G., Stephens M. P. 130.
[72] Jeremy D.T. Transatlantic Industrial Revolution. P. 22–37.
[73] Tugan-Baranovsky M.I. The Russian Factory. P. 297.
[74] Joffe M. Op. cit. P. 48.
[75] McKay J.P. Pioneers for Profit: Foreign Entrepreneurship and Russian Industrialization, 1885–1913. Chicago, 1970. P. 188–200.
[76] Crisp O. Labor and Industrialization in Russia // Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1978. Vol. VII. Part 2. P. 395–399.
[77] Bill V. The Morozovs. P. 113.
[78] До тех пор, пока текстильная промышленность не вернулась к сомнительно высоким прибылям в 60% на вложенный капитал, как утверждал Лифшиц, ее доходность оставалась благоприятной в сравнении с другими отраслями. См.: Лифшиц Р.С. Размещение промышленности в дореволюционной России. М., 1955. С. 149. Цит. по: Rieber A.J. Merchants and Entrepreneurs. P. 217.
[79] См., например, описание встреч Людвига Кнопа с русскими предпринимателями в трактирах в книге Buryshkin P.A. Moskva Kupecheskaya. New York, 1959. P. 61–64.
[80] Prusser F. Ludwig Knoop // Niedersachsische Lebensbilder. 1939. Vol.22. P. 250.
[81] Wolde A. Ludwig Knoop: Erinnerungen ausseinem Leben (privately published. Bremen, 1928. P. 43–44.)
[82] : Rieber A.J. Merchants and Entrepreneurs. P. 178.
[83] Crihan A. Le Capital etranger en Russie. Paris, 1934. P. 249. Цит. по: Rieber A.J. Merchants and Entrepreneurs. P. 217.
[84] Crisp O. Studies in the Russian Economy before 1914. London, 1976. P. 34; Йоксимович Ч. Мануфактурная промышленность. Везде.
Добавить комментарий