Указ о веротерпимости 17 апреля 1905г. и его последствия для православно-католических отношений в Северо-Западном крае.

Бендин Александр Юрьевич, докторант Санкт-Петербургского института истории РАН.

Указ о веротерпимости 17 апреля 1905г. и его последствия для православно-католических отношений в Северо-Западном крае.

К началу XX столетия нерешённым вопросом веротерпимости в Северо-Западном крае[1] оставалась проблема «упорствующих» в латинстве. Как правило, ими являлись  бывшие униаты, переведённые в Православие после 1839г и  не сумевшие доказать свою принадлежность к Римско-католической церкви и часть бывших католиков, которые в 1864-1868г. были обращены в Православие, но затем решили вернуться в католицизм.  Относительно последней группы «упорствующих» имеются многочисленные свидетельства о том, что переход в православие целых католических приходов осуществлялся в этот период не без помощи  административного принуждения и прямых подлогов.[2] Эти люди формально числились православными, но отказывались исполнять христианские обязанности по православному обряду и при этом не могли выйти из Православной церкви и воссоединиться с Церковью Римско-католической. В результате неподчинения канонической дисциплине Првославной церкви эти лица теряли ряд гражданских прав, в частности не могли заключать законные браки, поэтому их дети являлись незаконнорожденными, появлялись проблемы с наследованием имущества, принесением присяги с участием православного духовенства и т.д. В свою очередь католические священники под угрозой наказания не могли принимать “упорствующих” для участия в таинствах и обрядах своей Церкви, следовательно эти лица с точки зрения канонического права обеих Церквей  оказывались вне церковных стен, следовательно, вне религии.[3]

Существовали и т.н. «колеблющиеся», формально соблюдавшие православную церковную дисциплину, но не сделавшие, в силу существовавшего запрета, свой  окончательный конфессиональный выбор.

Появление проблемы “упорствующих” и “колеблющихся” связано с тем, что российское законодательство исходило из принципа формальной легализации вероисповедной принадлежности. По разъяснению обер-прокурора Святейшего Синода, сделанному в отчёте за 1886г. “Вероисповедная принадлежность православных определяется посредством выписок из православных метрических книг о рождении, крещении или присоединении известного лица к православной церкви, так как закон российского государства не признаёт отпадения от православия”.[4] Закон не допускал перехода православного лица в другое, хотя бы христианское вероисповедание, и Православная Церковь не переставала считать отпадшего своим членом, сохраняя его в ведении православного духовного начальства. Православное духовенство обязано было увещать отпавших впредь до возвращения их в Церковь. “Законодательство наше, по мнению Правительствующего Сената, смотрит на отступление от Православия, как на состояние не только воспрещённое законом, но и преступное, которое никогда не может сделаться состоянием законным; а следовательно, присоединение православного к другому вероисповеданию, являясь действием преступным, как со стороны присоединившего духовного лица, так и присоединённого, не может создать законной принадлежности последнего к сему вероисповеданию со всеми проистекающими от таковой принадлежности законными последствиями”. (Решение Уголовного Кассационного Департамента. 1891г. №10).[5]

 Запрет на распространение конкурирующих объяснений реальности со стороны неправославных религиозных конфессий и  общин, признанных законом или только  административно терпимых (как, например, старообрядцы или некоторые сектанты), был обоснован нормами действовавшего законодательства. Не допуская отпадения от православия лиц, принадлежавших к «господствующей» вере, закон защищал достоверность Русской Церкви как эксклюзивной  религии спасения, сохраняя тем самым её монопольное право на исключительную власть над находящимся в её юрисдикции населением, прежде всего —  над этнической группой русских – великороссов, малороссов и белорусов. Законодательная защита исключительной роли Православия выступать в качестве единственной истинной религии большинства населения являлась краеугольным камнем системы вероисповедных отношений в России.

Император Николай II, просматривая отчёт минского губернатора за 1902 г. обратил внимание на ту часть доклада, в которой говорилось о положении проживавших в некоторых уездах губернии «упорствующих» в латинстве. Губернатор писал, что: «Положение этих лиц представляется крайне тяжёлым. Приписанные против воли к числу прихожан Православной церкви, они в таковую не ходят и обрядов её не исполняют. С другой же стороны католическое духовенство, в силу официального присоединения, треб для них не исполняет, в силу чего дети упорствующих в целых деревнях и посёлках остаются некрещёными, а мёртвые без христианского погребения. Эта жизнь вне Церкви и даже вне христианства представляется ужасной с не только нравственной стороны, но и вызывает весьма серьёзные административные и юридические осложнения…Во избежание всего вышеизложенного, в целях дать возможность 9500 человеческих душ помолиться Господу Богу и вернуть их Церкви, будет она православная или римско-католическая, мне представлялось бы крайне нужным вопрос этот рассмотреть и установить в деле «упорствующих» какой-либо порядок».[6]

На изложенную часть доклада последовала Высочайшая отметка императора, потребовавшая от министра внутренних дел пояснения причин возникновения религиозной проблемы и предложения способов её решения.   В апреле 1904г В.К. Плеве  подготовил доклад императору, в котором сообщалось следующее: «Представленное графом Мусиным-Пушкиным современное положение «упорствующих» подтверждается имеющимися в министерстве внутренних дел сведениями по этому предмету… Явление это, впрочем, не  единичное и наблюдается во всех почти местностях западных окраин России, где коренное русское население, целыми веками непосредственно соприкасаясь с польским, не устояло перед сильным натиском латинского духовенства и польской культуры….

 Не подлежит сомнению, — писал он — что исследование положения, хотя бы столь незначительной группы упорствующих в Минской губернии, не только вызвало бы брожение в их среде, но и не замедлило бы отозваться новой вспышкой  присмиревшей пока пропаганды среди колеблющейся 100-тысячной массы бывших униатов Привисленского края, где лишь недавно успели стихнуть последние отголоски печальных народных волнений 1897г». Плеве предлагал императору, – сохраняя общее направление политики, инициированной в Северо-Западном крае   генерал-губернатором М.Н.Муравьёвым, не прибегать к мерам административного давления на «упорствующих» Минской губернии, и предоставить решение этой проблемы «испытанным борцам за православие и русскую народность», — светским учителям и пастырям Православной церкви.[7]

 Рациональность предлагаемого подхода в решении указанной проблемы, рассматриваемой министром как «предстоящая упорная борьба со злом»[8], вызывает критику прежде всего тем обстоятельством, что сорокалетний  опыт применения различных мер как репрессивного так и просветительного характера со стороны администрации, системы народного образования и Православной церкви, не принесли заметных результатов. В сложившейся ситуации длительного религиозно-этнического противостояния «упорствующих» с одной стороны, администрации и православного духовенства с другой, политический расчёт на успешную результативность миссионерской и просветительской деятельности духовенства и учителей народных училищ представляется нереальным. Миссионерская активность местного духовенства среди старообрядцев, сектантов и «упорствующих» по оценке самих епархиальных миссионеров была чрезвычайно низкой.[9] Не было никаких оснований предполагать, что и в  обозримом будущем она станет более эффективной. Столь же нерациональным представляется и предполагаемый расчёт министра на просветительскую деятельность русских народных училищ. Упорствующие последовательно и настойчиво демонстрировали свою польскую идентичность.[10] Они  рассматривали русские школы в качестве инструмента обрусения неправославного населения, которому они сопротивлялись столь же настойчиво, как и православному миссионерству.

 Поэтому решение этого, столь затянувшегося вопроса, предлагаемого императору министром внутренних дел, трудно назвать решением в полном смысле этого слова. Это скорее ситуативная попытка смягчить проблему веротерпимости, болезненную для правительства и Православия, но отнюдь не решить её по существу, т.е. в интересах самих «упорствующих».

Познакомившись с  докладом министра внутренних дел, император 22 апреля 1904г. поручил В.К. Плеве поставить в известность минского губернатора, что «принятие каких-либо мер в отношении современного положения «упорствующих» в латинстве не благовременно».[11]

Факт существования «упорствующих», ставших формально православными, но не желавших подчинится легальному государственно-церковному принуждению к принятию православного воцерковления с вытекающими из этого гражданскими правами и продолжавших отстаивать свое право на возвращение в католичество, свидетельствовал о сложившемся противоречии между принципом «свободы веры» для неправославного населения империи, закреплённом в Основных законах, и привилегированным статусом «господствующей» Церкви. Выход из этого противоречия можно было осуществить только с помощью реформирования существовавшего законодательства о веротерпимости.

 Состоявшееся после гибели В.К. Плеве в июле 1904г. назначение бывшего Виленского генерал-губернатора П.Д.Святополк-Мирского  министром внутренних дел означало, что верховная власть намеревается серьёзно приступить к разработке нового политического курса в области религиозной и национальной  политике.

Ранее, находясь на посту Виленского генерал-губернатора, в  отчёте за 1902-1903гг. Святополк-Мирский предлагал императору пересмотреть основы государственной политики в Северо-Западном крае по таким острым проблемам как взаимоотношения с польским населением, состояние  отношений между православными и католиками, положение русской школы и т.д.

 В свою программу новый министр внёс вопросы о реформировании законодательства о веротерпимости, расширении самоуправления,  изменениях в политике в отношении окраин и т.д. К началу декабря программный доклад и проект соответствующего указа были готовы. Окончательный вариант проекта указа было поручено подготовить С.Ю. Витте как председателю Комитета Министров, на который была возложена разработка основных направлений по реализации изложенных в нём мероприятий.  Подробной разработкой мероприятий должны были заниматься специально для этого образуемые Особые совещания. 12 декабря 1904г императором был утверждён именной высочайший указ правительствующему Сенату «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка».[12]

 В пункте шестом указа говорилось: «для закрепления выраженного нами в манифесте 26 февраля 1903года неуклонного душевного желания охранять освящённую основными законами империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, подлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не указанного, стеснения».[13]  Комитетом Министров под председательством С.Ю.Витте был подготовлен  Высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости», утверждённый Николаем II 17 апреля 1905г.

 Положения указа  должны были, по замыслу его инициаторов, устранить причины постоянной религиозной напряжённости в Царстве Польском и Западном крае путём снятия ряда административных ограничений на деятельность духовенства Католической Церкви и разрешить проблему “упорствующих”. По мнению Комитета Министров: “Не подлежит сомнению, что намечаемое мероприятие должно послужить также к вящему возвеличению Православной Церкви и явится могущественным орудием в руках её для борьбы с религиозными заблуждениями; опираясь не на содействие светских властей, а на кроткое учительство своих пастырей, Церковь достигнет в этом направлении более благих, чем когда-либо результатов.[14]

 Предпринимаемые меры  свидетельствовали, что правительство отходит от политики принуждения  в области вероисповедных отношений, меняя тем самым свое отношение к католицизму и расчитывая на успех в разрешении проблем, связанных с религиозно-этнической нетерпимостью. Правительство предлагало такое понимание  религиозной свободы, которое должно было стать также общей ценностью и для религиозной традиции.

 В результате действия Указа в период с 17 апреля 1905г. по 1 января 1911г., из Православия в Римско-католическую церковь перешли: по губерниям Северо-Западного края (Виленская, Ковенская, Гродненская) 33 382 человека обоего пола, по губерниям белорусским (Витебская, Могилёвская, Минская) 22 404 человека. Всех отпавших от господствующей Церкви на территории 6 губерний за этот период насчитывалсь 55 786  душ обоего пола.[15] Как видно из приведённых цифр, Православие в регионе не понесло существенного урона. С отпадением “упорствующих” Церковь избавилась от серьёзного источника религиозного недовольства, дестабилизировавшего церковную жизнь в приходах и создававшего напряжённые отношения между двумя Церквями. Однако решив одни проблемы, указ породил другие, не менее сложные.

  Как свидетельствуют документы, предоставленные указом 17 апреля 1905г. религиозные  свободы, не изменили негативного отношения части католического духовенства к Православию.  Нетерпимость католического духовенства  не только не была преодолена, как рассчитывал император Николай II и  Комитет Министров, а наоборот, она усилилась и приняла после указа более радикальный и иррациональный характер.

 К моменту выхода указа не был разработан бюрократический механизм, призванный урегулировать порядок перехода из православия в неправославные общины и поставить его под контроль государства и Православной церкви. Католическая иерархия перехватила инициативу правительства и своими решительными и умелыми действиями застала врасплох православный епископат, духовенство и массу верующих западных епархий. Уже 21 апреля Виленский епископ Эдуард Ропп издал циркуляр приходскому духовенству, в котором изложил чёткий порядок относительно лиц, желавших на основании Указа принять католичество. Эта мера позволила Виленскому епископу стать на время хозяином положения. Фактически он и подчинённое ему духовенство  выступили в качестве первых и непосредственных исполнителей царского указа на местах. Каноническое решение католического епископа приобретало тем самым силу государственного постановления. Эффект оказался поразительным и совершенно неожиданным для правительства и православного духовенства. Под воздействием указа западные епархии пережили буквально волну переходов в католицизм, которая сопровождалась незаконными акциями миссионерского прозелитизма. По свидетельству православного духовенства, само издание Указа, вопреки его точному смыслу, расценивалось ксендзами как совершенно очевидное торжество католицизма над православием, и понималось как право на свободу прозелитизма среди православных. Это был, по сути дела, долго сдерживаемый взрыв религиозно-национальной нетерпимости, порождённый эйфорией от дарованной  свободы. Во многих костёлах Виленской епархии были отслужены благодарственные молебны за здравие и благоденствие государя императора.

  Поэтому уже 13 мая 1905г. министр внутренних дел А.Г. Булыгин вынужден был сделать Виленскому генерал-губернатору А.А. Фрезе следующее распоряжение: «В виду поступающих сведений о том, что римско-католическое духовные лица, превратно толкуя Высочайший указ 17 апреля сего года о веротерпимости, позволяют себе пропаганду католичества, государь император повелевать соизволил Вашему Высокопревосходительству о необходимости принятия самых решительных мер к предупреждению означенной незаконной деятельности ксендзов и к разъяснению населению истинного смысла вышеозначенного указа». [16]

Однако действия растерянной администрации оказались неэффективными. В основном её деятельность ограничивалась наблюдением за неожиданной массовой вспышкой религиозного фанатизма, сопровождаемого демонстративными проявлениями политической лояльности. В условиях объявления религиозных свобод губернаторы не решались прибегать к предписанным законом мерам по охранению «господствующего» православия. Архиепископ Литовский Никандр  вынужден был обратиться к генерал-губернатору Виленскому, Ковенскому и Гродненскому А.А.Фрезе с просьбой о защите православных приходов от проявлений религиозного насилия со стороны католиков. Литовский епархиальный съезд духовенства в заседании от 1 июня 1905 года с горечью отмечал, что «Высочайшая милость, дарованная иноверию, неправильно понятая и ложно истолкованная римско-католическим духовенством, весьма неблагоприятно отразилась на юной литовской пастве, в особенности в тех приходах, которые образовались после последнего польского мятежа в 1863 году… Не стесняясь никакими средствами, прибегая к обманам, лжи, угрозам католическое духовенство все усилия свои напрягает на то, чтобы прежде всего всех этих православных совратить в католичество, отнять православные церкви и обратить их в костелы…

При всем желании и усердии, православное духовенство бессильно оказать своим прихожанам какую-либо помощь против насилия, так как любовь, смирение и кротость, которыми оно может и должно воздействовать, не могут противостоять угрозам, фанатизму, массовому давлению воинствующего католицизма в лице помещиков, изуверной шляхты, разных фанатических религиозных обществ: терциарок, сердце Иисуса, шкамплерных и пр.; которым в настоящее время дана полная свобода действий».[17]

В это же время 14 июля 1905 г. К.П. Победоносцев также обращается к генерал-губернатору в связи с донесением епископа Гродненского и Брестского Никанора о случаях открытого совращения православных в католицизм, сопровождаемого насилием и публичным порицанием православной веры. Обер-прокурор просит А.А.Фрезе оказать содействие духовенству в налаживании мирных отношений православных с католиками, возбуждаемых фанатизмом ксендзов.[18]

 Общее настроение, которое переживали священники и верующие в местностях с преобладанием католического населения, где наиболее остро проявлялась религиозная нетерпимость, можно выразить так – государство нас бросило, нас некому защищать. Растерянность и отчаяние усугублялись ещё и тем, что католики распространяли слухи о том, что сам царь вместе с семьёй перешёл в католицизм, что «на высоте царского престола познали неправоту православия» и что скоро все священники  и их паства, по указу 17 апреля, должны стать католиками. В пропаганде использовались также и мотивы социального престижа, когда католичество в противовес православию восхвалялась крестьянскому населению как «панская вера». Имелись случаи, когда в костёлах ксендзы кощунственно отзывались о православной вере и разжигали в прихожанах национальную вражду к русским. Религиозная эйфория порождала национальные надежды, что Северо-Западный край – «забранный край» и он должен отойти целиком к Польше. Религиозно-национальная нетерпимость к православным, не желающим переходить в католицизм,  вынуждала отдельные общины православного населения, в местностях с преобладанием католиков, в частности Новоалександровском уезде Ковенской губернии, ходатайствовать перед обер-прокурором К.П. Победоносцевым о переселении их на места с преобладанием православных. [19]

В ответ на многочисленные прошения о защите православного населения от принудительного обращения в католицизм генерал–губернатор 23 ноября 1905г. издал циркуляр губернаторам края о том, чтобы губернские прокуроры принимали все меры по незамедлительной организации следствия по делам о совращении православных в инославие. А.А.Фрезе в письме к епископу Гродненскому и Брестскому Никанору признавал, что в веренном ему крае замечается явно враждебное отношение со стороны католического населения к православным и их святыням. Генерал – губернатор выражал уверенность в том, что в наше тревожное время православное духовенство, служащее на нашей иноверной и инородческой окраине, своей самоотверженной работой на поприще ему представленной, оберегая достойным служением Церкви высокое её назначение, окажет выдающиеся и неоценимые услуги государственной власти в деле внесения успокоения в среду встревоженного событиями последнего времени местного населения.[20]

 Совместным усилиям правительства, Православной церкви и губернской администрации этно-религиозную ситуацию в Северо-Западном крае постепенно удалось стабилизировать. Непосредственно после Указа переходы были массовыми и осуществлялись, как правило, большими группами состоявшими из “упорствующих”, “колеблющихся”, и тех, кто не устоял перед психологическим террором. Затем отпадения от Православия приняли довольно умеренный характер и были поставлены под контроль губернской администрации, согласно требованиям циркуляра МВД от 18 августа 1905г.№4628, с обязательным увещанием “отпавших” в течение месяца со стороны православных священников.

Стоит отметить, что уже в этот период сугубо религиозные причины отпадения от православия отходят на второй план. Как свидетельствуют многочисленные рапорты священников Минской епархии, занимавшихся увещаниями тех, кто оставлял Православие, превалирующими мотивами добровольного перехода в католицизм становились соображения экономического и практического характера – выгодные браки с обретением более высокого социального статуса шляхты, желание семейного мира и единства в постах и праздниках в смешанных браках католиков и православных, необходимость сосуществования с соседями католиками в одной деревне, желание получить выгодную работу у католиков и т.д.[21] Но всё же, несмотря на видимое успокоение, желанный межконфессиональный  мир в западных епархиях так и ненаступил. 

Во-первых, правительство не смогло правильно оценить мисионерский потенциал католицизма в Северо-Западном крае, его подержку со стороны польских землевладельцев, шляхты и сочувствовавшей им местной администрации. Не были учтены в должной степени уровень межконфессиональной напряжённости и глубина религиозно-этнического противостояния в регионе, а также основания для нетерпимости в самой религиозной традиции. Реализация указа по времени совпала с началом революционных потрясений на западных окраинах России, расшатавших государственный порядок и общественную дисциплину.

Поэтому, в местностях с преобладанием католического населения, прежде всего в Виленской епархии, православие после издания Указа, оказалось в положении обороняющейся стороны. Архиепископ Литовский Никандр в своём отзыве Священному Синоду по поводу указа 17 апреля1905г. выказался следующим образом: “В видах предотвращения происходящих погромов церквей, монастырей и церковных школ необходимо выработать меры к обузданию столь диких проявлений фанатизма католиков, путём ли воздействия на них чрез высшее католическое духовенство, хотя бы для этого пришлось  снестись с Римской курией, или чрез принятие иных репрессивных мер для ограждения в сем крае угнетаемого православия”.[22]

Во-вторых, католическое духовенство в этих местностях по-прежнему ставило каноническую традицию своей Церкви выше российского законодательства об охране привилегий православия.  И хотя прозелитизм по-прежнему был запрещён законом, предоставленная указом  возможность покинуть “господствующую” Церковь позволила на практике продолжать незаконную прозелитическую деятельность. Главными объектами прозелитизма становились смешанные семьи и экономически зависимое от польских помещиков бедное крестьянство. Государство и после Указа не отказалось от религиозного принуждения в такой сфере, как смешанные браки православных с инославными. Браки должны были обязательно совершаться в православном храме и от инославных бралась подписка, что дети в таких семьях будут воспитаны в православной вере. Таким образом, облечённая в форму светского закона каноническая традиция “господствующего” православия вступала в конфликт с канонической традицией терпимой Католической церкви.

По свидетельству православных священников, некоторые ксендзы, с целью предотвращения смешанных браков, требовали от католической стороны под угрозой отказа в венчании, чтобы православная сторона обязательно переходила в католицизм. Эти священнослужители отказывали от исповеди и Св. Причащения католикам в смешанных семьях до тех пор, пока православные члены семьи не принимали католическую веру. Факты религиозного принуждения со стороны ксендзов вызывали протесты  православного духовенства и верующих, но весьма редко становились объектом судебного преследования в силу  большой сложности в доказательстве “совращений”. Нередко были случаи, когда православные крестьяне теряли работу в помещичьих имениях за отказ стать католиками.[23]

Религиозное принуждение, к которому ранее, до указа 17 апреля, прибегало  государство, а теперь представители католической стороны, свидетельствовало о том, что нетерпимость — религиозная и этническая, продолжали оставаться фактами повседневной жизни семей и приходов Северо-Западного края до конца существования императорской России.Эти миссионерские приёмы свидетельствовали также и о том, что представители соперничающих христианских конфессий оказывались неспособными жить в соответствии с собственными моральными принципами. Тем самым свобода религиозного выбора приносилась в жертву конфессиональным,  этническим и политическим интересам.

[1] Северо-западный край включал в себя губернии – Виленскую, Ковенскую, Гродненскую, Минскую, Витебскую и Могилёвскую. По определению профессора Н.И. Петрова, во второй половине XIXв.  Белоруссия  как  регионально-этнический феномен включала в себя Могилёвскую и Витебскую губернии, за исключением трёх уездов последней – Динабургского, Люцинского и Режицкого. Белорусы проживали также в губерниях Минской и Гродненской, за исключением южных уездов, населённых малороссами, в большей части Виленской губернии, за исключением её северо-западного региона, и в Смоленской  губернии. В этническом отношении народонаселение региона выглядело следующим образом: славян русских 3 474 883, поляков 744 410, литовцев 2 295 300, евреев 1 200 522, немцев 149 020, татар 14 839; разных народностей 74 598, всего – 7 953 573. Вероисповедный состав населения Северо-Западного края  включал в себя: Православных (со старообрядцами) 3 699 995 или 49,3%; католиков 2 677 619 или 34,2%; евреев 1200522 или 15%; прочих вероисповеданий 105 437 или 1,5%.  (Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. Издано при МВД П.Н. Батюшковым. – СПб., 1890. С.С.1,373; Сборник статей разъясняющих польское дело по отношении к Западной России. Выпуск второй. Составил и издал С. Шолкович. Вильна. 1887. С.XXXV.)

[2] РГИА, Ф.821, оп.1. д.1465. л.л.3-28;  Ф.821, оп. 10. д.256. л.л. 161, 164 –165; Ф.826. оп.3. д.130. л.л. 176, 214; Национальный исторический архив Беларуси (НИАБ). Ф.136. оп.1, д.35812. Л.206-207; Ф.136. оп.1. д.36917. Л.129. оборот; Ф.295. оп.1. д. 2016. л.л.2,7; Ф.295. оп.1. д.2176. л.л.1-2; Ф.295. оп.1. д.7371.л.л.1-6: Государственный исторический архив Литвы (ГИАЛ), ф.604.оп.5.д.689. л.л.24,27-28; Ф.378. оп.1866. д.1152. л.л.83-91; Ф.378. оп.1905. д.404. л.л.41-46,90; Ф.378. оп.1905. д.405. Л.59. Сталюнас Д. Роль имперской власти в процессе массового обращения католиков в православие в 60-е годы XIX столетия. Lietuviu kataliku mokslo akademijos. Metrastis XXVI. С.308-345.

[3] «…в некоторых областях империи существуют значительные религиозные группы, известные под именем «упорствующих» или «отпавших от православия», которые образовались из  присоединённых к православию иноверцев и их потомков, тяготеющих к своим прежним исповеданиям, а также из раскольников, официально таковыми не признаваемых. Наиболее крупные и требующие по отношению к себе особого внимания четыре группы представляются в следующем виде: а) в Прибалтийском крае, преимущественно в Лифляндской губернии, латышей, отпавших в протестантство, числиться свыше 30000 человек, б) в некоторых губерниях Северо-Западного края и Царства Польского насчитывается около 100000 человек бывших униатов, упорствующих в католицизме, в приволжских губерниях имеется значительное количество крещёных татар, отпавших в магометанство, и, наконец, г) самую большую группу составляют раскольники и сектанты, отпавшие от православия, но официально числящиеся православными. Кроме перечисленных, в разных местностях Империи встречаются незначительные, сравнительно, группы отпавших в прежнее нехристианское исповедание инородцев, например, закавказские абхазцы, забайкальские буряты и т.д.». / Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.  // Журнал министерства юстиции». 1905, № 5. С. 46.

[4] Арсеньев К.К. Свобода совести и веротерпимость. Сборник статей. СПб, 1905. С. 233.

[5] Красножен М. Иноверцы на Руси. Т. 1. Положение неправославных христиан в России. Юрьев, 1900. С.163.

[6] РГИА. Ф.821, оп.10, д.252. Л.108.

[7] РГИА. Ф.821. оп.10. д.252. Л.111-113.

[8] РГИА. Ф.821. оп.10. д.252. Л.113.

[9] НИАБ. Ф.136. оп.1. д.35812.Л.339.

[10] НИАБ Ф.295. оп.1. д.7371.л.11.

[11] РГИА. Ф.821. оп.10. д.252. Л.111.

[12] Бабин В.Г. Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX начале XXв. / Власть, общество и реформы в  России (XVI- начало XXв.): Материалы научно-теоретической конференции 8-10 декабря 2003г. – СПб, 2004. С.217-220.

[13] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.  // Журнал министерства юстиции». 1905, № 5. С.42.

[14] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г.  Журнал министерства юстиции. 1905, № 5, С.48.

[15] РГИА.  Ф.821, оп.10, д. 267. Л.244.

[16] РГИА. Ф.821, оп.10, д.1064. Л.9.

[17] ГИАЛ. Ф 378.оп.1905, д.405. часть.II. ЛЛ.1-7.

[18] Там же Ф.378, оп.1905, д.404, Л.100.

[19] Там же Ф.378, оп.1905, д.405. часть II, Л.46, 69, 83;  Ф 378.оп.1905, д.404, часть I, л.68; НИАБ.Ф.136, оп.1, д. 37167, л.115.

[20] ГИАЛ. Ф 378.оп.1905, д.404, часть I, л.167, 168.

[21] НИАБ. Ф.136, оп. 1, д.37360, Л.Л.2,,4,6,7, 20,37,53,85.

[22] За первый год вероисповедной свободы в России. СПб, 1907. С. 179.

[23] НИАБ. Ф.136, оп.1, д.37167, л.115; ф.136, оп. 1, д.37360, л.41,46,69,96,103,207,220; Журналы комиссии Государственной Думы по делам Православной церкви. Приложение к журналам №№ 9, 10 и 11. РГИА. Ф.821, оп. 10, д.44. Л.196 оборот.