А. А. Михайлов
К началу Первой мировой войны в России существовала довольно разветвленная сеть военно-учебных заведений, основу которой составляли 30 кадетских корпусов и 22 военных училищ. Кадетские корпуса, как гласило официальное положение, имели целью «доставлять малолетним, предназначенным к военной службе в офицерском звании и преимущественно сыновьям заслуженных офицеров общее образование и соответствующее их предназначению воспитание»[1]. Военные училища давали юношам специальную, военную подготовку. При этом, они несколько различались по своему статусу и составу учащихся (юнкеров). Так называемые «старые» военные училища, которые были созданы в 1860-е годы (Павловское, Александровское, Константиновское артиллерийское и др.) принимали преимущественно выпускников кадетских корпусов. В «новые» военные училища, возникшие в конце XIX-начале ХХ в. на базе юнкерских училищ, зачислялись выпускники гражданских учебных заведений, вольноопределяющиеся и др.
Именно бывшие юнкерские училища являлись теми широкими воротами, через которые в российский офицерский корпус вливались выходцы из самых широких слоев населения. Тем не менее, ядром офицерства считались именно те, кто прошел кадетские корпуса и «старые» училища. Им, по выражению современника, отводилась роль «дрожжей», на которых «поднималось пышное тесто корпуса офицеров Российской императорской армии»[2]. Вся воспитательная система корпусов и, даже, повседневная жизнь кадет были проникнуты идеями преданности престолу, патриотизма и любви к военному делу. Специально составленная для педагогов инструкция требовала, чтобы: «…все доступные воспитательные средства, все способы непосредственного воздействия наставников на их питомцев, как и вся обстановка жизни сих последних, своевременно возбуждали и твердо упрочивали в каждом из них живой интерес к военному делу и к славе родного оружия, глубокое уважение к воинской доблести и признательную память о боевых подвигах соотчичей, искреннее сознание святости присяги и благородную готовность принести себя в жертву родине, усердно разделять тяготы военной службы с народом русским»[3].
Особое внимание уделялось воспитанию у кадет чувства воинского товарищества, сплоченности. Видный военный педагог А. Д. Бутовский в своей речи, произнесенной на первом съезде офицеров-воспитателей в 1908 г. особо отмечал, что одной из важнейших их задач должно быть формирование «людей, способных к корпоративному единению»[4]. В большинстве случаев, воспитатели, видимо, с данной задачей справлялись. Воспитанник Орловского кадетского корпуса Г. Месняев, например, с гордостью вспоминал: «Особняком, не смешиваясь с ними (учениками гражданских школ – А. М.) держали себя эти дети, носившие имя кадет, как бы осознавая себя членами особого ордена»[5]. Чтобы еще больше сплотить кадет, наставники всячески старались нивелировать имевшееся между ними имущественное неравенство[6]. Г. Месняев по данному поводу вспоминал: «Кадетская спайка всегда основывалась на чувстве абсолютного равенства между кадетами, сын армейского капитана и сын начальника дивизии, кадет, носящий громкую историческую фамилию и носящий самую ординарную, богатый и бедный, русский, грузин, черкес, армянин или болгарин, все в стенах корпуса чувствовали себя абсолютно равными»[7]. Сплоченность кадет, однако, вполне органично сочеталась с таким явлением, как некоторая неприязнь к штатским, которые на кадетском «арго» именовались «шпаками».
В военных училищах воспитательная работа базировалась на тех же принципах, что и в кадетских корпусах, учитывая, конечно, более взрослый возраст учащихся. Большую роль, по-прежнему, играли суровая дисциплина и сам военизированный образ жизни. Разумеется, и в училищах, и в корпусах педагоги всячески старались не допустить распространения среди воспитанников антиправительственных, «вредных» идей. В результате для значительной части питомцев военно-учебных заведений, как, впрочем, и для многих офицеров, была характерна подчеркнутая аполитичность. Г. Месняев вспоминал: «Мы не читали тогдашних литературных знаменитостей, вроде Горького или Андреева, не знали разницы между социал-демократами и социал-революционерами…»[8]. Сходным образом многие мемуаристы оценивают и интересы юнкеров. О силе и слабости подобных педагогических принципов очень ярко отозвался А. И. Деникин: «…Военная школа уберегла своих питомцев от духовной немочи и от незрелого политиканства. Но…сама никак и ничем не помогла им разобраться в сонме вопросов, всколыхнувших русскую жизнь»[9].
С началом Первой мировой войны в военных училищах были организованы различного рода ускоренные курсы, на которые принимали студентов, выпускников гражданских школ, унтер-офицеров и проч. Проводимое в сжатые сроки обучение, естественно, не позволяло провести с этим весьма пестрым контингентом глубокую воспитательную работу. На недостаточную приверженность выпускников ускоренных курсов традиционным ценностям офицерства указывали многие современники, как на страницах мемуаров, так и в официальных документах[10]. В училищах нередким явлением стали также столкновения между «новыми» и «коренными» воспитанниками училищ.
Вполне понятно, что в силу полученного воспитания и юношеского максимализма большинство кадет и «кадровых» юнкеров встретили Февральскую революцию крайне враждебно. Известие об отречение царя буквально потрясло их. Воспитанник Псковского кадетского корпуса В. К. Айзов следующим образом описывает свои чувства и чувства соучеников: «В политике мы не разбирались…, мы скорее сердцем, чем умом, почувствовали приближение российской разрухи и вместе с нею крушение наших личных скромных жизненных планов. Как можно, рассуждали мы, проходить церемониальным маршем перед президентом республики и лихо салютовать ему шашкой. Президент, презренный шпак, представлялся нам в куцем пиджаке, с перхотью на воротнике и в брюках в полоску. И вывод напрашивался один, хотя никто его не высказывал, что без царя Россия будет куцей, неуютной и нескладной»[11].
В. Айзову вторит анонимный кадет-мемуарист, опубликовавший свои воспоминания в журнале «Кадетская перекличка»: «И вот свершилось. Революция, отречение Государя, демонстрации, семечки…Кадетским нутром мы сразу почувствовали трагедию и пропасть, разверзнувшуюся перед Россией»[12]. «Телеграмма об отречении государя, — пишет в мемуарах воспитанник Первого Сибирского кадетского корпуса С. В. Марков, — поразила кадет, как удар грома. Кадеты единодушно не приняли революцию…»[13]. Обучавшийся в Симбирском кадетском корпусе Н. Н. Голеевский вспоминает: «Кадеты старших классов в глубине души сильно переживали крах империи, а малыши хотя и мало что понимали, но тоже недоумевали, что же будет теперь без Царя?»[14].
Несколько иначе, по собственным воспоминаниям, оценил происходившее С. И. Мамонтов, который обучался в Константиновском училище по ускоренному курсу. Он вспоминает, что в то время готовился к экзамену, «зубрил, с полным отчаянием» тезоименитства всего дома Романовых», а потому у него «мелькнула мысль: если революция, то этого экзамена ведь не будет»[15]. Впрочем, тут же автор произносит слова покаяния за подобные мысли: «Как мелки и эгоистичны человеческие побуждения!»[16]. Надо также учесть, что С. Мамонтов поступил в училище всего за несколько дней до революции, и едва ли успел проникнуться его духом и традициями.
Однако после первого же похода в город Мамонтов проникся к революционной действительностью крайней ненавистью. При этом, больше всего будущего офицера возмутили не идеи потенциальных противников, а охватившие столицу беспорядки, анархия. «На улицы, — пишет он, — вышли подонки, чернь и солдатня, потерявшие человеческий образ. Все искали, чем бы попользоваться, украсть, а то и просто ограбить… Все худшие чувства вылились потоком наружу, как только исчез с угла городовой…Вернулся я в Училище гораздо меньшим революционером, чем вышел из него три дня назад. Какая прекрасная вещь порядок»[17]. Нельзя не заметить, что многих воспитанников гражданских школ, гимназистов и студентов, приводило, по их собственным воспоминаниям, в восторг именно то отсутствие «городового», о котором сожалел С. Мамонтов, пьянил «воздух свободы»[18].
Неприязнь кадет и юнкеров к новому режиму усиливалась тем обстоятельствам, что в целом ряде городов в первые революционные дни корпуса и училища подверглись обыскам или, даже, были близки к разгрому. Директор Первого кадетского корпуса в Петрограде Ф. А. Григорьев вспоминал в мемуарах, как 28 февраля к нему в служебную квартиру ворвалась «толпа 30-40 человек, солдаты, студенты, курсистки и уличный сброд», которые искали оружие. Только предъявив учебные, непригодные к стрельбе, винтовки директор смог успокоить «революционеров»[19].
Подробное описание обыска произведенного в тот же день революционно настроенными солдатами во 2-м кадетском корпусе содержится в рапорте его директора А. К. Линдеберга. По его словам, к корпусу явилась «группа людей из рабочих и солдат с просьбою выдать им ружья»[20]. Линдеберг начал с ними переговоры, но был арестован и отвезен в Государственную Думу. В его отсутствие солдаты вошли в корпус и забрали учебные берданки. В последующие дни обыски повторялись, причем реквизиции подверглось даже мало пригодное к боевым действиям оружие. Так, у прапорщика Лебедева отобрали «средневековую саблю» и кремневое ружье, а у действительного статского советника Пруссака – 3 охотничьих ружья, 2 ятагана и арабский кинжал[21].
Гораздо более драматично сложилась ситуация в Морском училище (так с 1915 г. именовался Морской кадетский корпус), старшие воспитанники которого попытались сопротивляться с оружием в руках. Директор, контр-адмирал В. А. Карцев, смог предотвратить побоище, но при этом был ранен прикладом в голову.
Подверглись нападениям и другие военно-учебные заведения. Иногда и без того взрывоопасная ситуация обострялась вызывающими поступками самих кадет. Воспитанник Симбирского кадетского корпуса Н. Н. Голеевский вспоминал, что когда в город пришло известие об отречении императора, перед корпусом собралась «колоссальная толпа ликовавшего народа с красными флагами»[22]. Манифестанты потребовали, чтобы на улицу вышел кадетский оркестр и играл бы подходящие песни. В ответ, кадеты 5-го класса «открыли форточки и запели «Боже, царя храни». Только ценой больших усилий офицеры-воспитатели смогли успокоить разъяренную толпу, убедив ее, что «произошло недоразумение: кадеты думали, что это манифестация по случаю победы русского оружия на фронте военных действий»[23]. В Воронежском кадетском корпусе кадеты, узнав об отречении, сорвали вывешенный корпусными писарями красный флаг и тоже пели «Боже, царя храни». В результате к корпусу прибыл отряд Красной гвардии, и педагогам, как и в Симбирске, пришлось убеждать революционеров в лояльности своих подопечных[24].
Большое возмущение кадет и юнкеров вызвал знаменитый Приказ №1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Так, В. Айзов называл его «диким», вспоминал, с каким возмущением читали документ псковские кадеты[25]. Неприятие вызывала также начатая Временным правительством в июле 1917 г. реформа военно-учебных заведений. Согласно этой реформе, кадетские корпуса реорганизовывались во всесословные гимназии военного ведомства (в названии звучит явная аллюзия на военные гимназии периода милютинских военных реформ), в которых принимали, наряду с сыновьями офицеров, детей солдат и даже рабочих оборонных заводов.
На воспитательские должности назначались гражданские педагоги и, даже, женщины. Воспитание отныне должно было осуществляться на «широких демократических началах с полным отказом от прежнего предназначения к военной службе»[26]. Сокращались строевые занятия, отменялись некоторые воинские ритуалы: отдание чести, постановка во фронт перед офицером, строевые смотры и др. Зато учащиеся получали «права собраний и организаций различного характера, бытовых, просветительских спортивных…, а также права организации с известного возраста товарищеского суда»[27].
В ответ на нововведения кадеты всячески подчеркивали свою приверженность прежним традициям и бытовым нормам. Крайне негативно восприняли они требование снять погоны. Следует заметить, что ранее снятие погон играло роль наказания, причем наказания довольно позорного. Кадет Сумского кадетского корпуса Д. де-Витт вспоминал по этому поводу: «…Кадет со срезанными погонами в строй становиться не смел и ходил сзади отдельно, ел за отдельным столом, сидел один на парте, товарищи его сторонились, он был обесчещен»[28]. Неудивительно, что кадеты не желали расставаться с погонами. Даже в том случае, если носить погоны было невозможно, воспитанники прятали их, хранили среди личных вещей, зарывали и укрывали в тайниках.
Весьма распространенной формой кадетского протеста стало подчеркнуто точное выполнение требований службы, даже тех, которые в обычное время самими кадетами нарушались. Воспитанник Морского училища Н. Реден вспоминает, что все его соученики одевались подчеркнуто аккуратно, «следили за тем, чтобы на белоснежных лайковых перчатках не было не единого пятнышка, чтобы медные пуговицы сверкали как можно ярче») и тем самым противопоставляли себя солдатам «в потрепанных шинелях». Встретив во время прогулки по городу офицера, они «отдавали честь с преувеличенным старанием и лихостью»[29]. Н. Голеевский также подчеркивает, что симбирские кадеты, после опубликования приказа №1, «не переставали отдавать установленную честь всем офицерам, становясь по фронту…»[30].
Весьма впечатляющую демонстрацию своих принципов устроили псковские кадеты во время смотра войск, организованного командующим Северным фронтом, генералом Рузским. В. Айзов не жалеет колкостей и насмешек, описывая новые «революционные» торжества. «Сперва прошли, — пишет он, — учащиеся не учащиеся, телеграфисты не телеграфисты, черт их там разберет, за ними штаб генерала Рузского: писаря, перемешавшиеся в братском единении с офицерами. Потом проковыляли четыре девицы, по тетрадке поющие: «Мы жертвою пали». За девицами последовала какая-то часть, за нею ученики, за учениками еще толпы с музыкой и красными знаменами…»[31]. Совершенно иначе выглядели кадеты: «…Блеснув медью духовых инструментов под звуки бодрого марша…, появились ряды черных шинелей. За оркестром, впереди первой роты, шел стройный ее командир полковник Массино. За ним соблюдая строгое равнение и взводную дистанцию, давая ногу, шли славные кадеты-псковичи. Несмотря на революционное сознание, как обычно, вдоль строя, забегая вперед перед музыкантами, восторженно галопировали мальчишки. «Ох, почему они так идут» — услышал я позади себя женский приятный голос. Я обернулся. Поднявшись слегка на носки, чтобы лучше видеть, хорошо одетая дамочка с голубыми глазами, с каким-то грустным недоумением смотрела на проходящих кадет… «А как же им идти?» — удивился невольно я. «Ну зачем такая официальность…, лучше бы так» — и она показала рукой, как это было бы лучше, т.е. в полном беспорядке, бараньим стадом»[32].
Подобное демонстративное поведение явно достигало цели. Воспитанник гражданской гимназии в Пскове В. Зильбер (в будущем известный писатель Вениамин Каверин), который напротив придерживался революционных взглядов, вспоминал: «…Кадетов ненавидели не только за то, что они думали о судьбе России иначе, чем мы (Зильбер и его друзья – А.М.), но и за то, что они каждое утро маршировали на своем плацу, как будто ничего не случилось»[33].
К Временному правительству кадеты относились недоброжелательно и с пренебрежением. Н. Голеевский описывает церемонию присяги на верность новой власти следующим образом: «В церкви с амвона корпусной священник читал слова присяги. В ответ несся неясный лепет нескольких сот голосов. Кто что отвечал, разобрать не представлялось возможным. Стоял какой-то неопределенный гул, и чувствовалось, что все это была просто одна проформа»[34]. К. Айзов, вспоминает об аналогичной церемонии в Псковском корпусе еще более неприязненно: «Присягать каким-то дядям, засевшим в Таврическом дворце в Петербурге, представлялось нам чем-то несерьезным и необязательным. Вернувшись из церкви, многие говорили, что во время чтения текста присяги они вместо трехперстого сложения держали в кармане кукиш»[35]. Обучавшийся в Воронежском кадетском корпусе, Г. Гуторович пишет в мемуарах, что, произнося текст присяги, многие кадеты перед словом «клянусь» шепотом вставляли «не»[36].
Сильнейшее раздражение и презрение вызывали у кадет также самые разные реалии революционной действительности: митинги, демонстрации, революционная символика. Кадеты Одесского кадетского корпуса, когда их вывели на торжественную встречу министра Временного правительства А. И. Гучкова, прямо на глазах толпы сожгли красный флаг[37].
Инцидент с красным флагом произошел также в Симбирске. Там кадет, выведенных начальством на манифестацию, окружила толпа учениц местной гимназии, директриса которой была известна своим либерализмом, с маленькими красными флажками в руках. «Одна из них, — вспоминает Н. Голеевский, — по-видимому, переполняемая чувствами переживаемого момента подошла к крайнему в первой шеренге кадету 2-й роты и сунула свой флажок ему в руку. Кадет от неожиданности так растерялся, что его взял. Стоявший на левом фланге кадет 7-го класса, увидев этот позор для корпуса, быстро подбежал к нему, вырвал флажок и, сломав древко о свое колено, гневно швырнул священный символ революции в толпу обескураженных гимназисток»[38].
Иногда кадеты сознательно высмеивали новые порядки и политиков, которые их олицетворяли. С большой неприязнью относились они, например, к сформированным в учебных заведениям комитетам, в состав которых входили низшие чины и представители прислуги. Иногда обычные детские шалости принимали политическую окраску, что было весьма небезопасно. Так, воспитанник Одесского кадетского корпуса Г.Н. Есаулов вспоминал: «У нас в роте была собачонка, которую мы прозвали Керенский. Услышав эту кличку, солдат из комитета доложил председателю комитета, что корпус – это контрреволюционное гнездо, и если бы не красноречие нашего директора, то нам пришлось бы поплатиться за оскорбление красного вождя»[39].
Педагогам вообще весьма часто приходилось защищать от возможных неприятностей своих воспитанников, не понимавших в силу юношеского максимализма всей опасности ситуации. При этом у кадет возникали жестокие конфликты с теми педагогами, которых они считали слишком лояльными к новой власти. К. Айзов, пишет об отношении воспитанников к ротному командиру Ф. Н. Массино, критически отзывавшемся о династии Романовых: «Для нас, неискушенных еще жизнью, было странно видеть, каким это образом наш строгий ротный командир, носящий офицерский мундир, символ верности и чести, мог совмещать в себе долг присяги с ненавистью к царствующему Дому»[40]. Голеевский вспоминает о насмешках кадет, над преподавателем, убеждавшим учеников, что он и до революции был социалистом[41].
Наконец, довольно часто происходили столкновения кадет с воспитанниками гражданских школ, многие из которых были охвачены революционным энтузиазмом. Г.Н. Есаулов вспоминал, что «в корпус приезжали студенты произносить речи, но наша 2-я рота спустила их с лестницы»[42]. О стычках с гимназистами вспоминают В. Айзов, Н. Голеевский и другие мемуаристы[43]. Разбираться в сути происходившего многие кадеты принципиально не желали. Так, когда начальство Псковского кадетского корпуса стало выделять воспитанникам время для посещения митингов, они отпуск брали, но, как пишет В. Айзов, «на митинги не ходили, народную жизнь не изучали, но усердно посещали в городе знакомых и ухаживали за гимназистками»[44].
В военных училищах политические пристрастия воспитанников были не столь однородны, хотя бы уже в силу неоднородности состава юнкеров. В мае 1917 г. в Петрограде даже возник Союз юнкеров-социалистов, включавший 120 чел., из которых 43 были большевиками. Кстати, председателем этой организации являлся эсер Л. А. Канегисер, будущий убийца Урицкого, который поступил на ускоренный курс Михайловского артиллерийского училища из Политехнического института.
Тем не менее, большинства сторонники революции среди юнкеров не составляли и особым влиянием на товарищей не пользовались. Судя по воспоминаниям многих современников, противникам революции удавалось подчинить или вытеснить из училищ своих оппонентов. Так, юнкер вновь созданного в Киеве Николаевского артиллерийского училища, Н.А. Апостолов пишет в мемуарах: «Молодые люди, собравшиеся со всей России, представляли собой пеструю картину: вольноопределяющихся было мало, большинство было штатской молодежи, частью – студенческой… Некоторые из только что поступивших, находившиеся под влиянием революционных идей, быстро оценили невыгодную для них обстановку в училище и просили об отчислении»[45]. С. Мамонтов с откровенным презрением отзывался об одном из юнкеров, Радзиевиче, которого называет большевиком и поясняет: «…Объяснить мне сущность большевизма <Радзиевич> не мог. Был дубоват… Юнкера его выгнали из Училища»[46].
Вполне закономерно, что практически все кадеты и большинство горячо сочувствовали выступлению Л. Г. Корнилова, в котором многие из них видели идеального офицера, «спасителя Отечества». С. Мамонтов с восторгом описывал визит Корнилова в училище, вскоре после его назначения командующим войсками Петроградского военного округа[47]. В дни мятежа воспитанники многих военно-учебных заведений открыто демонстрировали симпатии к нему, а иногда и готовность поддержать сторонников генерала.
Современник вспоминал, что в Киевском кадетском корпусе «к огорчению начальства на стенах в столовой 3-й роты, в одну прекрасную ночь появилась огромная надпись: «Долой Керенского. Да здравствует Корнилов. Ура!»[48]. Воспитанник Оренбургского кадетского корпуса М. К. Данилевич кратко сообщал в мемуарах: «В Корниловские дни кадеты выступили, после чего отобрали берданки, которые были под замком в подвале»[49]. О сочувствии кадет и юнкеров корниловскому выступлению писали и другие мемуаристы.
После подавления мятежа неприязнь большей части воспитанников военно-учебных заведений к Временному правительству явно усилилась. В силу изложенного понятно, что и защищать Временное правительство в роковую для него ночь Октябрьского переворота юнкера не рвались. Видимо именно поэтому в Петрограде они без особого сопротивления покинули позиции у Зимнего Дворца. Однако затем во многих городах (Москве, Петрограде, Казани, Киеве и др.) воспитанники военных училищ оказывали ожесточенное сопротивление сторонникам большевизма. Не испытывая симпатии к Временному правительству, в новой революции они увидели, говоря словами мемуариста, бунт «разнузданной солдатской массы и городской черни»[50]. Нередко к юнкерам присоединялись совсем юные кадеты, принимавшие участие в уличных боях, наряду со взрослыми юношами. Впоследствии кадеты и юнкера приняли активное участие в Белом движении. В полном неприятии подавляющим большинством юнкеров и кадет революционного движения проявились, таким образом, многие черты полученного воспитания, основанного на идеях верности монархии, корпоративной солидарности офицерства, святости воинского долга, а также присущие юности максимализм и бескомпромиссность.
[1] Положение Военного совета о кадетских корпусах, высочайше утвержденное 14 февраля 1886 г. // Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). СПб., 1888. Собр. 3. Т.6. С.60.
[2] Марков А. Кадеты и юнкера. Буэнос-Айрес. 1961. С.14.
[3] Инструкция по воспитательной части для кадетских корпусов. СПб., 1905. С.25-26.
[4] Труды 1-го съезда офицеров-воспитателей кадетских корпусов. СПб., 1909. С.4.
[5] Месняев Г. Кадетские корпуса // Марков А. Кадеты и юнкера. Буэнос-Айрес. 1961. С.16-17.
[6] Директор одного из столичных кадетских корпусов специально подчеркивал в речи, обращенной к офицерам-воспитателям: «Прежде всего, следует безусловно запретить ношение собственных вещей и внушить кадетам, что такой обычай есть неделикатность по отношению к товарищам и именно тем, которые не могут себе позволить замену казенных вещей более ценными. // Педагогический сборник. 1907. №1. С.47.
[7] Месняев Г. Кадетские корпуса // Марков А. Кадеты и юнкера. Буэнос-Айрес. 1961. С.18-19.
[8] Месняев Г. Кадетские годы // Военная быль. №6. 1956. С.7.
[9] Деникин А. И. Старя армия. Офицеры. М., 2005. С.253.
[10] См.: Врангель П. Н. Воспоминания. М., 2006. С.9.
[11] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.25.
[12] Г. С. Письма кадета-участника белой борьбы // Кадетская перекличка. №25. 1980. С.85.
[13] Марков С. В. Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С. 316.
[14] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С. 41.
[15] Мамонтов С. Походы и кони. Записки поручика Сергея Мамонтова 1917-1920. М., 2001. С.11.
[16] Там же.
[17] Там же. С.12.
[18] См.: Успенский Л. В. Записки старого петербуржца. Л., 1970. С.226-227.
[19] РГВИА. Ф.267. Оп.1. Д.3. Л.88.
[20] РГВИА. Ф.315. Оп.1. Д.9991. Л.9
[21] Там же.
[22] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.39.
[23] Там же.
[24] Марков А. Л. Кадеты и юнкера в белом движении // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.15.
[25] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.25.
[26] Педагогический сборник. 1917. №7-9. С.87.
[27] Там же. С.88.
[28] Де-Витт Д. Из далекого прошлого // Военная быль. 1955. №12. С.12.
[29] Реден Н. Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914-1919. М., 2006. С.83.
[30] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С. 43.
[31] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.27.
[32] Там же. С.26-27.
[33] Каверин В. Освещенные окна // Собрание сочинений в восьми томах. Т.7. М., 1983. С.133.
[34] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.42.
[35] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.27.
[36] Гуторович Г. Воронежский кадетский корпус с революции и до последних дней // Кадетская перекличка. 1980. №24. С.56.
[37] Гаттенберг П. Кадеты в Смутное время // Кадетская перекличка. 1978. №20. С.60.
[38] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.40.
[39] Есаулов Г. История конца Одесского кадетского корпуса // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.91.
[40] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.29.
[41] Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.40.
[42] Есаулов Г. История конца Одесского кадетского корпуса // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.90.
[43] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С.27-28; Голеевский Н. Н. Симбирский кадетский корпус до и в дни революции // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.45.
[44] Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича (на правах рукописи). Париж., 1957. С. 29.
[45] Апостолов Н. А. Николаевское артиллерийское училище // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.52.
[46] Мамонтов С. Походы и кони. Записки поручика Сергея Мамонтова 1917-1920. М., 2001. С.11.
[47]Там же. С.15-16.
[48] Гаттенберг П. Кадеты в Смутное время // Кадетская перекличка. 1978. №20. С.60.
[49] Данилевич М. Оренбургский Неплюевский кадетский корпус // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.299.
[50] М.С. Последние дни Первого кадетского корпуса // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003. С.20.
Добавить комментарий